– В чем дело, Бобби?

– Я не... я не знаю в чем. Я, – он перевел взгляд на свои руки и убрал их от ее тела, – думал о тебе все время. Рисовал тебя в своих мечтах. Даже в участке, ты знаешь, надо мной постоянно подшучивают... некоторые ребята завидуют мне, зная, что я занимаюсь тобой.

Дайна придвинулась к нему, ее обнаженные груди уперлись в его рубашку.

– Я часто думал об этом. О том, как это могло бы произойти... – Он положил руки ей на плечи. – Но вот теперь, когда этот момент настал, меня словно парализовало. У меня не выходит из головы пятидесятифутовая афиша «Риджайны Ред» с твоим изображением. Потом я смотрю на тебя и... и у меня в мозгу получается каша. Я не могу отделить одно от другого.

– Но я всего лишь человек из плоти и крови, Бобби.

– Нет, – возразил он, слегка отстраняя ее от себя. – Нет, это не так. Теперь ты гораздо больше, ты икона, идол для миллионов людей, сексуальная фантазия бог знает скольких мужчин. Ты не просто человек из плоти и крови, нет.

Она обвила его руками, прижимая к себе.

– Это же чушь, ты сам прекрасно знаешь. – Однако спазмы в желудке становились все сильнее. В ее груди появилось ощущение пустоты, и Дайне показалось, что она вот-вот взорвется. «Что происходит со мной?» – тщетно вопрошала она себя.

– Неужели ты не видишь? – В словах Бонстила звучала неподдельная боль. – Я хочу быть с тобой, но не могу. Мы принадлежим к разным мирам. Доступ в твою постель закрыт для меня.

Дайне захотелось крикнуть ему, что она простая девчонка с улицы, испуганная и одинокая, но в то же мгновение жесткий непреклонный голос, прозвучавший из глубины ее сознания, запретил ей это, и чтобы промолчать, она закусила щеку. Не выдержав, она все же вскрикнула от боли, и Бонстил, решив, что в ней проснулся гнев, попятился.

– Прости меня, – тихо сказал он. – Мне искренне жаль, Дайна. – Отвернувшись, он вышел в холл и зашагал к входной двери, провожаемый взглядом мудрого еврея с полотна Эль-Греко.

Услышав, что дверь захлопнулась за ним. Дайна упала на колени и, закрыв лицо руками, зарыдала так горько, как не плакала со времени далеких дней, проведенных в «Уайт Седарс». Она почувствовала во рту резиновый привкус, и ее чуть не вырвало. Сжавшись в комок и раскачиваясь из стороны в сторону, она плакала, пока не заснула прямо на ковре под картиной с изображением русалки, смотревшей на нее прекрасными и печальными глазами.

Где-то на задворках ее сознания и раньше присутствовало понимание того, что изоляция от окружающих, в которой она очутилась, становилась все более полной. В конце концов, именно поэтому она пыталась соблазнить Бонстила и так расстроилась, когда тот отказался от нее. Теперь Дайна уже наверняка знала, что он не такой, как остальные, но и это она была не в состоянии постичь – лишь часть ее души радовалось этому восхождению на пьедестал избранных.

Она воспринимала Бобби как последнюю ниточку, связывавшую ее с миром обычных людей, занимающихся повседневными, будничными делами. Когда-то она сама была одной из них. Когда-то, но не теперь. Она вторглась в иное царство – и, надо сказать, весьма охотно – широко раскрыв глаза и протянув руки ему навстречу. Однако переход из одного мира в другой оказался таким быстрым и приятным, что она просто не замечала мелких изменений в жизни и, заплывая все дальше и дальше в открытое море, оглянулась лишь тогда, когда берег уже скрылся из виду.

Бонстил был совершенно прав. Он принадлежал к другому миру, и, сближаясь с ним самим примитивным путем, она пыталась показать ему, да и себе, что по-прежнему остается простой смертной. Она вновь вспомнила вопрос Мейера, не дававший ей покоя. «Скажи мне, – спрашивал старик. – Это ты изменилась, или те, кто окружают тебя?»

Больше всего ее пугало то, что она не знала ответа на него. Как должна действовать икона? Дайна подозревала, что многие до нее задавались таким вопросом, и тем, кто не мог ответить на него, не удавалось выжить или прожить в этом новом мире сколько-нибудь долго.

Возвратясь домой, Рубенс обнаружил ее растянувшейся на софе с большим стаканом в руке, заполненным наполовину. Рядом с ней на журнальном столике, заляпанном высохшими пятнами от пролитой жидкости, стояла бутылка «Столичной».

– Черт побери. Дайна, что происходит между тобой и этим сыщиком?

Она окинула его мутным, совершенно бессмысленным взглядом, и Рубенс коротким движением выбил из ее ослабевших пальцев стакан. Покатившись по подушке, он упал с глухим стуком на ковер. За ним протянулась темная полоса. Рубенс склонился над Дайной.

– Помощник садовника сказал мне... – Однако, безутешно рыдая, она уже повисла на нем так страстно, что весь его гнев бесследно улетучился. – Дайна, – шепотом повторял он без конца, укачивая ее на руках. – Что случилось?

Однако ей было просто нечего сказать ему.

Эль-Калаам начал с того, что извлек из ножен свой нож. Хэтер было шагнула к нему, но Рита резко дернула ее назад и покрутила у нее перед носом стволом автомата. Приложив указательный палец к своим чувственным губам, она выразительно посмотрела Хэтер в глаза и покачала головой.

Между тем Эль-Калаам уже успел передать свой автомат Малагезу, стоявшему чуть сбоку от него. Находившийся с другой стороны от стула Фесси жадно облизывал губы, шумно втягивая воздух при каждом вздохе. Его палец ласкал курок АКМ.

Эль-Калаам приблизился к Рейчел. Он приставил кончик ножа к блузке девочки. Попав на мгновение в луч резкого света, нож ослепительно вспыхнул.

В затянувшейся тишине треск разрезаемой ткани показался очень громким. Тело Рейчел стало проглядывать сквозь дырки между широкими полосками, на которые Эль-Калаам медленно и методично разрезал блузку. Ее смуглая кожа блестела в свете лампы. Вначале обнажились ее плечи, затем грудь, прикрытая тонким лифчиком с изящной линией кружев по верху. Крошечная розовая точка выступила между ее грудей.

– Вот так, – выдохнул Эль-Калаам. Острие ножа застыло в воздухе. – Как тебе это нравится? – Он впился взглядом в глаза девочки. Потом перевел его на ее плечи. Лезвие промелькнуло сквозь светлую полосу, темную и опять светлую, разрезав по пути одну из бретелек, на которых держался лифчик Рейчел. Слабо вскрикнув, она невольно попыталась закрыть грудь руками, но Малагез, державший их, не позволил ей этого сделать. Ее плечи тряслись; она смотрела прямо перед собой.

– Взгляните, – произнес Эль-Калаам. – Какие прелестные груди. Ты не согласен со мной, Малагез?

– Пожалуй, маловаты на мой вкус.

– Пустяки, это лишь вопрос времени, Рауль. Им нужно дать время. Ребенок пока растет. Она ведь еще не женщина. – Слезинка повисла на нижней реснице в правом глазу Рейчел. Она набухла, перевалилась через ресницу и, скатившись вниз по щеке, упала на тыльную сторону ладони Эль-Калаама. Тот улыбнулся.

– Это груди ребенка, – заметил Малагез. – Отдай их Фесси.

– Твоя беда в том, Малагез, что ты совершенно не способен заглянуть в будущее. – Эль-Калаам посмотрел на Рейчел. – Да, ты прав, сейчас это груди ребенка. Но скоро... о, они распустятся словно бутоны, превратившись в восхитительные груди женщины. – Улыбка внезапно пропала с его лица. – Если, конечно с ними ничего не случится.

– Например? – спросил Малагез. Эль-Калаам пожал плечами.

– Гм, не знаю. Однако, ты ведь знаешь, что такое наша жизнь. В ней может произойти все. Несчастный случай, например. – Что-то сверкнуло и тут же погасло в глазах девочки. – Или... возможно... попадется навстречу жестокий и порочный человек... скажем, женоненавистник. Кто-то, совершенно не ценящий женское тело. Гомосексуалист...

Фесси хихикнул. Его глаза были широко открыты и светились.

– Или, допустим, психопат. В мире полно сумасшедших. И вот, развивая этот пример, представим себе, что такой психопат поймал эту девочку однажды ночью.

Он подошел совсем близко к Рейчел, чья грудь тяжело вздымалась при каждом вздохе.