— Так-то оно лучше, — произнес голос все еще по-русски. — Теперь мне не придется гадать, где вы.

— Из такой пушки можно палить и наугад, — ответил Николас.

— Вот именно.

Теперь Николас видел его: высокий мужчина с квадратными плечами, вероятнее всего, военный, судя по выправке и походке, в длинном плаще, подпоясанном черным ремнем. Он был без головного убора, и Николас видел его лицо, ярко освещенное сиявшими над головой фонарями. Нос с горбинкой, брови, которые с годами разрастутся и станут самой примечательной деталью его довольно красивого лица. Но сейчас такой деталью были светло-голубые, широко поставленные глаза.

Русский улыбнулся.

— Мне интересны умные люди... не важно, каковы их идеологические заблуждения! — Он любезно кивнул. — Петр Александрович Русилов.

— Я ждал Проторова.

В этот миг слова были единственным оружием Николаса, и он был намерен использовать их с максимально возможной выгодой. Лицо Русилова вновь сделалось суровым и отрешенным, дружелюбного выражения как не бывало.

— А что вам известно о Проторове?

— А как вы узнали, что я говорю по-русски? — задал Николас встречный вопрос. — Давайте-ка поделимся сведениями!

Русский сплюнул и махнул автоматом.

— Вы не в том положении, чтобы торговаться. Выходите-ка на свет.

Николас повиновался. Он почувствовал движение позади себя, в дверях дома, и мгновение спустя появился Котэн. Он преобразился. В тусклом свете казалось, что его внушительная фигура стала еще больше. Чудовищно широкие плечи сгибались под тяжестью невероятно мощных мышц. Когда он вышел из-под навеса крыши, с которого падали капли дождя, Николас увидел, что он несет на плечах какое-то тело.

Он легко трусил со своей ношей, передвигаясь короткими семенящими шажками и стараясь не заслонять Николаса от Русилова. Наконец он положил тело к ногам русского, словно охотничья собака, принесшая хозяину дичь.

— Ниндзя ни в чем не виноват! — В устах Котэна русская речь звучала странно. — Этот тип, — он повел плечами в сторону Николаса, — нанес ему слишком много ударов.

Русилов даже не опустил глаз.

— Ты нашел то, что нужно?

Котэн показал туго скатанный кожаный мешочек. В его громадной ладони тот казался совсем крошечным.

— Это выпало из него, когда он помер! — Котэн рассмеялся писклявым пронзительным смехом, заметив нерешительность русского. — Не бойся, возьми. — Он протянул Русилову мешочек на ладони. Тот казался ничуть не больше, чем когда был зажат в кулаке. — Дождь отмыл его до блеска.

Свободной рукой Русилов проворно сунул скатанный мешочек в карман. “Вместе с ним мы упустили и “Тэндзи”, — подумал Николас, вспоминая слова Сато: “Раскрыв “Тэндзи”, они станут достаточно сильными, чтобы уничтожить всех нас”. Что же такое “Тэндзи”, если проникновение в него любой иностранной державы было чревато мировой войной? Николас понял, что должен выяснить это, и как можно скорее.

Взгляд черных глаз Котэна скользнул по Николасу.

— Мне о нем позаботиться?

— Держись от него подальше, — резко сказал Русилов.

Котэн сердито посмотрел на него.

— Вы только что унизили его, Петр Александрович, — сказал Николас.

— Вы оба слишком опасны, чтобы стравлять вас друг с другом.

— В самом деле? — Этот разговор начинал забавлять его. Откуда, черт побери, может этот оперативник из КГБ так много знать о нем? — У вас, разумеется, не может быть досье на меня. Я — частное лицо.

— О? — Темные брови Русилова приподнялись. — Тогда что же вы здесь делаете?

— Мы с Сато-сан друзья... были друзьями, равно как и деловыми партнерами.

— Только и всего-то? — Голос русского был полон издевки. Не было никакого смысла топтаться на месте.

— Эта бомба в автомобиле была предназначена не только для Сато? У вас не могло быть никакой уверенности, что, открывая дверцу, он будет у машины один.

— Если бы вы вместе сгинули, было бы лучше. А поскольку мы получили вот это! — Он похлопал по карману, в который опустил мешочек. — Нам не нужен ни один из вас. Если бы наш агент был перехвачен...

— Фениксом или мной...

— О, я думаю, Котэн нашел бы какой-нибудь способ остановить вас. Но, как я уже сказал, если бы наш агент был перехвачен, то нам пришлось бы захватить вас.

— Если вы хотите жить, — заметил Николас, — то вам лучше застрелить меня прямо сейчас.

— Я это и намерен сделать.

— Тогда вам никогда не узнать о модификациях, которые мы недавно произвели в “Тэндзи”.

— Мы? — В голосе Русилова впервые прозвучала неуверенность.

— А почему же, по-вашему, концерн “Томкин индастриз” объединяет одну из своих компаний с “Сато петрокемиклз”? Могу вас заверить, что не ради своего удовольствия.

— Вы лжете, — сказал русский. — Я ничего об этом не знаю. “Конечно, не знаешь, — подумал Николас. — Но ты не уверен. И если ты не доставишь меня к Проторову, это может оказаться серьезной ошибкой. Времени в обрез, ошибаться никак нельзя”.

— Стало быть, есть вещи, которых вы не знаете!

В школе его обучали красноречию. Подобно тому, как “киаи” используется в качестве боевого клича, чтобы запугать, а в некоторых случаях и сковать своего противника, существует еще и “ити”, более утонченная его разновидность. Сейчас “ити” можно было перевести как “позиция”, то есть возможные достижения, которых способен добиться говорящий при помощи интонации и модуляций голоса. Овладеть этим искусством чрезвычайно сложно. При этом “ити” зачастую подвержено влиянию внешних обстоятельств, над которыми обладатель “ити” не властен, а посему это искусство оказалось почти полностью утраченным. Акутагава-сан, помимо всего прочего, был сэнсэем “ити”, видевшим в Николасе способного и старательного ученика.

— А я-то уж начал было думать, что господин Проторов всеведущ.

Николас подумал, что как раз “ити” и могло бы сейчас спасти ему жизнь.

— Убей его, — зарычал Котэн. — Пристрели его сейчас, или я прикончу его за тебя.

— Успокойся ты, — сказал Русилов. За все время, пока шел разговор, он ни разу не отвел глаз от Николаса. Лейтенант качнул головой. — Идите сюда, товарищ Линнер, — сказал он на фоне прокатившегося с востока на запад раската грома, ударившего над самой головой. Дождь обрушился на них, посеребренный светом фонарей. — Ладно, похоже, ваше желание все-таки сбудется.

И Николас подумал: “Проторов!”

Это история о том, как Акико спасла жизнь Сайго, и как он воздал ей за добро. Осень 1963 года была холодная и ненастная — то шел унылый дождь, а то и снег, серебристый, преждевременный и умирающий на земле, словно выброшенная на берег рыба.

На Кюсю, куда Сунь Сюнь отправил Акико проходить следующую степень обучения, крестьяне, стоя на грязных деревянных лестницах, наматывали на стволы своих драгоценных деревьев изящные коконы из вымоченной марли, чтобы спасти их от грубых прикосновений зимы.

Они начали делать это необычно рано, да и скверная погода наступила рано в этот год, предвещая суровую зиму, о чем негромко и сокрушенно поговаривали в округе с тех пор, как за одну ночь лето исчезло как дым.

Туман окутывал Кюсю такой густой пеленой, что до самого въезда в город Акико не могла разглядеть ни вулкан Асо, ни гигантскую трубу большого индустриального комплекса, раскинувшегося по долине на северо-запад от города.

Она сразу невзлюбила Кумамото. В далекие феодальные времена место, возможно, обладало неким очарованием, но сейчас, когда Япония сделала невероятный экономический скачок вперед, синеватый налет промышленной копоти, покрывающий старые здания, лишь наводил на размышления о том, какой тихой заводью был в прошлом Кумамото.

И все же Акико сдалась сама себе, чтобы остаться здесь в школе “каньакуна ниндзюцу”. Ее символом был круг с девятью черными алмазами внутри. В центре на свободном месте помещалась идеограмма комусо. И едва она ее увидела, как поняла — “кудзи-кири”. Черное ниндзюцу.