Когда они вышли во двор, взрослые завели какой-то серьезный разговор. Один раз Торбьорн услышал имя Аслака и не на шутку испугался, как бы речь не зашла и о нем самом, и отошел подальше.

— Нечего тебе здесь слушать, — сказала дочери мать Сюннёве, — отойди немного, мой дружок, отойди, говорю тебе!

Сюннёве нехотя отошла от нее на несколько шагов. Тогда Торбьорн подошел к ней и стал ее разглядывать; она тоже посмотрела на него; так они и стояли некоторое время, разглядывая друг друга. Наконец она сказала:

— Фу!

— Почему ты говоришь «фу»? — удивился Торбьорн.

— Фу! — снова повторила Сюннёве и прибавила: — Фу, как тебе не стыдно!

— А что я сделал такого?

— Ты подрался в церкви, подрался во время службы, фу!

— Да, но ведь это было уже давно.

Ответ Торбьорна озадачил ее, и, немного подумав, она спросила:

— Это тебя зовут Торбьорн Гранлиен?

— Меня. А тебя зовут Сюннёве Сульбаккен?

— Да… А мне всегда говорили, что ты такой хороший мальчик.

— Ну нет, это неправда; я самый непослушный у нас дома, — сказал Торбьорн.

— Ну уж такого я никогда не слышала! — воскликнула Сюннёве и всплеснула своими маленькими ручками. — Мама, мама! Он говорит…

— Замолчи и не мешай мне! — послышалось в ответ.

Сюннёве устремила на мать свои большие глаза, медленно повернулась и пошла обратно к Торбьорну.

— А мне всегда говорили, что ты такая хорошая девочка, — сказал Торбьорн.

— Да верно, когда читаю библию…

— А правда ли, что у вас на Сульбаккене так и кишит домовыми, троллями и всякой другой нечистью? -

спросил Торбьорн, подбоченясь, как это делал Аслак в таких случаях.

— Мама, мама! Знаешь, что он говорит? Он говорит…

— Отстань от меня, слышишь! И не подходи, пока я тебя не позову!

И Сюннёве ничего не оставалось, как снова подойти к Торбьорну; при этом она засунула уголок платка в рот, крепко стиснула зубы и в сердцах дернула платок.

— А правда, что у вас там каждую ночь играет музыка, трубят трубы?

— Неправда!

— А ты никогда не видела там тролля?

— Не видела!

— Ей-богу?

— Фу, не говори так!

— Ерунда, это совсем не опасно! — успокоил ее Торбьорн и сплюнул сквозь зубы, чтобы показать, как далеко он умеет плевать.

— Так, так, — сказала Сюннёве, — вот ты и попадешь в ад!

— Правда? — спросил Торбьорн уже не так задорно, ибо он подумал, что если ему что-нибудь и грозит, так это хорошая трепка от отца, но отец стоял довольно далеко от него.

— А кто у вас дома самый сильный? — спросил он, сдвигая набекрень шапку.

— Я не знаю.

— А у нас отец. Он такой сильный, что однажды побил Аслака, а знаешь ведь какой Аслак сильный!

— Не знаю.

— Один раз он поднял лошадь.

— Лошадь?!

— Да он сам мне рассказывал.

Теперь у Сюннёве не оставалось никаких сомнений на этот счет.

— А кто такой Аслак? — спросила она.

— По-моему, он очень дурной человек, можешь мне поверить. Однажды отец так его вздул, как еще никогда никого не били.

— Значит, у вас в Гранлиене дерутся?

— Да, бывает… А разве у вас не дерутся?

— Никогда.

— А что вы делаете?

— Мама готовит обед, вяжет, шьет. Ей помогает Кари, но у нее все это выходит гораздо хуже, чем у мамы, потому что Кари — ужасная лентяйка. Ранди ходит за коровами, а отец и мальчики работают в поле или делают что-нибудь по хозяйству.

Торбьорну это объяснение показалось вполне удовлетворительным.

— А еще каждый вечер мы читаем библию и поем псалмы, — продолжала Сюннёве. — По воскресеньям мы тоже читаем и поем.

. — Все вместе?

— Все вместе.

— Я думаю, это очень скучно.

— Скучно? Мама, он говорит, что… — Но тут Сюннёве вспомнила, что мать запретила подходить к ней.

— А знаешь, у меня много овец, — сказала она Торбьорну.

— Ну да?

— Да, и у трех овец будет зимой по ягненку, а у одной наверняка два.

— Значит, у тебя есть свои овцы?

— Да, и коровы и поросята. А у тебя разве нет?

— Нет.

— Приходи ко мне, я дам тебе ягненочка. И вот увидишь, скоро у тебя будет много овец.

— Вот было бы здорово!

Они постояли минуту молча. Потом Торбьорн спросил:

— А Ингрид ты дашь ягненка?

— А кто это Ингрид?

— Ингрид? Ты не знаешь маленькую Ингрид?

Нет, она ее не знала.

— Она меньше тебя?

— Ну конечно, меньше. Она такая, как ты.

— Ты непременно возьми ее с собой, когда пойдешь ко мне, слышишь!

Торбьорн обещал.

— Я тебе дам ягненка, а ей поросеночка, ладно? — сказала Сюннёве.

Торбьорн согласился, что это будет самое разумное. Потом они стали вспоминать общих знакомых, но таких было немного. Тем временем родители уже обо всем

переговорили и отправились домой.

Ночью Торбьорну приснился Сульбаккен; на Сульбаккене паслись белые ягнята, а между ними ходила маленькая белокурая девочка с красной ленточкой.

Каждый день Торбьорн и Ингрид только и говорили о том, чтобы пойти на Сульбаккен. В своем воображении они уже возились с таким неимоверным количеством маленьких ягнят и поросят, что самим им даже повернуться было негде. И дети никак не могли понять, почему им не разрешают пойти на Сульбаккен.

— Что же, так сразу и бежать сломя голову в гости, только потому что девочка пригласила вас? — спрашивала их мать. — Вы слышали, чтобы кто-нибудь так поступал?

— Погоди, вот придет воскресенье, тогда услышишь, — сказал Торбьорн.

Наступило воскресенье.

— Ты, оказывается, очень плохой, ты хвастаешься, говоришь неправду, бранишься, — заявила ему Сюннёве. — Так вот, пока ты не исправишься, тебе не позволят приходить к нам.

— А кто это тебе все сказал? — спросил удивленно Торбьорн.

— Мама.

Ингрид с нетерпением ждала, когда он вернется из церкви. Торбьорн рассказал ей и матери обо всем, что произошло.

— Ну, вот видишь! — сказала мать.

Ингрид промолчала. Но теперь обе они стали одергивать Торбьорна всякий раз, когда он начинал хвастаться или браниться. А один раз Торбьорн даже подрался с Ингрид из-за того, что они никак не могли решить, является ли ругательным выражение «пес меня возьми». Ингрид основательно попало, а Торбьорн целый день повторял ни к селу ни к городу: «Пес меня возьми». Но вечером это услышал отец.

— Вот сейчас он тебя возьмет, вовек не забудешь, — проговорил Семунд в сердцах и так толкнул Торбьорна, что тот еле устоял на ногах. Торбьорну было очень стыдно'перед Ингрид, но. вскоре она сама подошла к нему и стала утешать.

Прошло несколько месяцев, и наконец они отправились на Сульбаккен. Потом Сюннёве зашла к ним, а Торбьорн; и Ингрид, опять побывали у нее в гостях, и скоро они стали видеться довольно часто. Торбьорн и Сюннёве учились в одной школе и соперничали между собой, но Торбьорн был способнее и в конце концов стал таким хорошим учеником, что пастор даже обратил на него внимание. Ингрид училась хуже, но и Торбьорн и Сюннёве помогали ей. Вскоре Сюннёве и Ингрид стали неразлучны, и их даже называли белыми куропатками, потому что они всегда порхали вместе и у обеих были очень светлые волосы.

Сюннёве нередко сердилась на Торбьорна, потому что из-за своей горячности он затевал ссоры с каждым встречным и поперечным. В таких случаях Ингрид неизменно выступала посредником между ними, и они по-прежнему-оставались добрыми друзьями. Но если мать Сюннёве узнавала об очередной драке, которую учинял Торбьорн, она не разрешала ему появляться на Сульбаккене целую неделю, а то и две. Семунду об этом ничего не рассказывали.

— Он слишком суров к мальчику, — говорила Ингеборг и приказывала всем молчать.

Прошло несколько лет, дети подросли и все трое очень похорошели, но каждый на свой лад. Сюннёве стала высокой стройной девушкой, у нее были золотистые волосы, ослепительно красивое нежное лицо и спокойные голубые глаза. Когда Сюннёве говорила, она мягко улыбалась, и в народе ходил слух, что ее улыбка приносит счастье. Ингрид была меньше ее ростом, но полнее, волосы у нее были еще светлее, чем у Сюннёве, а личико маленькое и круглое. Торбьорн был среднего роста, очень сильный, широкоплечий, с темными волосами, синими глазами и резкими чертами лица. В запальчивости он утверждал, что читает и пишет не хуже учителя и во всей долине никого не боится, — кроме отца, разумеется, думал он про себя, хотя вслух этого не высказывал.