— Ну, вот свинья и опьянела, — сказал старик, лежащий на кровати. — Он всегда хнычет, как напьется.

— Нет, это просто ужасно! — сказали молодые девушки, выходя из комнаты.

— А чего еще от него ждать, если он рассказывает то, что ему взбредет в голову, — сказал старик, останавливаясь в дверях. — И черт его знает, что люди находят в его рассказах, — прибавил он, поглядывая на новобрачную.

Некоторые гости стали расходиться по домам, другие пошли разыскивать скрипача, чтобы потанцевать. Но скрипач уже крепко спал в сенях в углу, и кто-то сказал, что его лучше оставить в покое.

— Его товарища Ларса избили до полусмерти, и бедняге Оле пришлось круглые сутки играть одному без перерыва.

Вскоре принесли веши Торбьорна и привели его лошадь. Многие уговаривали его остаться, но он не захотел, и тогда лошадь запрягли в новую телегу. Особенно просил его остаться жених.

— Кто знает, может быть, мне совсем не так весело, как многие думают, — сказал он.

Торбьорну это показалось странным, но он решил во что бы то ни стало уехать еще засветло. Когда гости поняли, что Торбьорна не уговорить, они разбрелись кто куда, и, хотя народу в Нордхауге собралось много, стало тихо и скучно, и вообще все это очень мало походило на свадьбу.

Торбьорну понадобились новые клешни для хомута. Он оправился на поиски, но ничего подходящего не нашел и решил заглянуть в дровяной сарай. Он тихо вошел туда, раздумывая над словами, которые вырвались у жениха. Скоро он нашел все, что ему требовалось, и, ничего не подозревая, присел у стены, достал нож и стал отстругивать брусок. Вдруг он услышал где-то совсем рядом горестный стон. Он доносился из-за тонкой перегородки, за которой стояли под навесом телеги и сани. Торбьорн прислушался.

— Неужели… это… ты? — услышал Торбьорн чей-то прерывистый голос. Голос этот принадлежал мужчине; он говорил с трудом, делая большие паузы между словами. Сначала Торбьорн подумал, что это Кнут, но Кнут очень резко выговаривал «р». Мужчина же за стеной произносил «р» мягко.

— Значит… ты искала… меня… — повторил тот же голос. Потом послышались рыдания, но это плакала женщина.

— Ну зачем ты здесь?

Очевидно, это она спрашивала, потому что в голосе слышались слезы.

— Гм… А на чьей же свадьбе мне еще гулять, как не на твоей?

И снова послышались рыдания.

«Это, верно, скрипач Ларс», — подумал Торбьорн.

Ларс был красивый, статный парень; его старуха мать арендовала у хозяина Нордхауга маленький домик и участок земли. Но другой голос, женский… несомненно то была новобрачная! Торбьорн приложил ухо к стене и прислушался.

— Почему, почему ты раньше ничего не сказал мне? — спросила она приглушенно, растягивая слова, будто в исступлении.

— Думал, что это лишнее, — коротко ответил он. На минуту воцарилась тишина, потом она снова заговорила, и голос ее звучал, как стон.

— Но ты же знал, что он ходит к нам!

— Я думал, ты сильнее.

Рыдания были ему ответом. Потом снова послышался срывающийся шепот:

— Но почему-же ты ничего не сказал?

— А какой был смысл сыну старой Бирты говорить о дочерью Нордхауга, — ответил Ларс, немного помолчав. При этом слышалось его тяжелое, прерывистое дыхание и стоны. Он снова замолчал, ожидая ответа.

— Но ведь мы знали друг друга много лет! — сказала она.

— Да… знали… — ответил он. Воцарилась мертвая тишина, не было слышно даже рыданий. Но вот она снова заговорила, ее низкий голос звучал глухо:

— Как ужасно, что ты ничто мне не сказал.

— Ты всегда была такая гордая, что я не знал, как и подойти к тебе.

— А я ничего на свете не желала так сильно, как этого… Я ждала каждый день… ждала нашей с тобой встречи… И мне часто казалось, что я навязываюсь, а ты пренебрегаешь мною.

И снова стало совсем тихо. Теперь не было слышно ни шепота, ни рыданий, ни дыхания Ларса. И в наступившей тишине, горестно прозвучал его голос:

— Если бы я знал!

Торбьорн невольно подумал о женихе, который ему всегда нравился, и ему стало жаль его. И, словно отвечая его мыслям, новобрачная сказала:

— Ох, боюсь, мало радости ему будет со мной.

— А ведь он хороший малый, — ответил больной, снова начиная стонать, потому что боль в груди становилась все невыносимей. Казалось, боль эта передавалась и ей, ибо она вдруг сказала:

— Тебе сейчас очень больно… я знаю… Но, наверно, мы никогда так и не поговорили бы друг с другом, если бы не это несчастье.

Она плакала, и Торбьорну показалось, что Ларс тоже плачет, ибо рыдания становились все громче.

— Как хорошо, что ты пришла, — сказал Ларс. Торбьорн с нетерпением ждал, что она ответит.

— Я не могла иначе, — ответила она, а потом прибавила — Когда ты сцепился с Кнутом, я впервые все поняла. Да… горькая у меня получилась свадьба, очень горькая. А впрочем, и до того мне было не лучше…

— Я не мог больше выносить это, — сказал Ларс. И, помолчав, добавил: — Твой брат Кнут — очень злой человек.

— Да, он нехороший человек.

Они снова помолчали, потом Ларс сказал с горечью:

— Не знаю, поправлюсь ли я когда-нибудь. Впрочем, теперь мне все равно.

— Если тебе тяжело, то мне еще тяжелее.

И снова послышались рыдания.

— Ты уходишь? — спросил Ларс.

— Ухожу, — ответила она.

— Когда же мы… — он не кончил фразы. Она снова начала плакать, а потом сказала:

— Боже мой, боже мой, что это будет за жизнь!

— Не надо плакать, — сказал он. — Господь скоро пошлет мне смерть, и увидишь, тебе тогдга будет легче.

— О боже, боже, не говори так! — крикнула она срывающимся голосом.

Очевидно, она ушла, а может быть силы отказали ей и она не могла больше говорить; по крайней мере теперь не было слышно ни звука, и Торбьорн вышел из сарая.

Первого же, кого ой встретил во дворе, он спросил:

— Что произошло между скрипачом Ларсом и Кнутом Нордхаугом?

— Что произошло? Гм… — сказал хусман Пер, сморщив лицо так, словно хотел что-то спрятать в складках кожи. — Да ничего особенного не произошло. Просто Кнут спросил Ларса, как звучит его скрипка на этой свадьбе, вот и все. Невеста стояла возле и все слышала.

В это время по двору проходила новобрачная. Она глядела куда-то в сторону, но, услышав имя Ларса, обернулась и посмотрела на них большими покрасневшими от слез глазами, полными тревоги; однако лицо ее оставалось холодным, таким холодным, что Торбьорн невольно подумал: неужели это ее голос он слышал только что в сарае. Теперь он начал кое-что понимать.

Неподалеку стояла его лошадь. Он исправил хомут и посмотрел, нет ли где поблизости жениха, чтобы попрощаться с ним. Искать его Торбьорну не хотелось, и он был даже рад, что больше не увидит его. Торбьорн уже залез в телегу, как вдруг услышал страшный шум и крики, которые неслись откуда-то слева, со стороны сарая. Из сарая появилась целая толпа людей; впереди шел крупный мужчина, который громко кричал:

— Где он? Он что, спрятался? Где он?

— Вон там! — ответил кто-то.

— Не пускайте его туда, — закричали другие. — Не то быть беде.

— Это Кнут? — спросил Торбьорн мальчика, который стоял возле телеги.

— Да, Кнут; он пьян, а когда он пьян, он всегда лезет в драку.

Торбьорн уселся поудобнее и хлестнул лошадь.

— Э, нет, дружок, постой-ка! — услышал он сзади чей-то голос.

Торбьорн попытался осадить лошадь; но та не останавливалась, и Торбьорн отпустил вожжи.

— Хо, да ты, я вижу, испугался, Торбьорн Гранлиен? — снова услышал он тот же голос, но уже значительно ближе.

На этот раз Торбьорн остановил лошадь, но оглядываться не стал.

— Слезай, идем выпьем с нами! Торбьорн повернул голову.

— Спасибо, но мне пора домой, — ответил он.

Пока они переговаривались, вся честная компания окружила телегу. Кнут стал перед лошадью, сначала потрепал ее по шее, потом задрал ей голову и осмотрел со всех сторон. Кнут был очень высок ростом, у него были светлые прямые волосы, тупой нос и большой тяжелый рот; его мутно-голубые глаза смотрели нагло и вызывающе. В его облике было мало общего с сестрой; пожалуй, такая же складка вокруг рта и такой же прямой лоб, но только ниже; казалось, будто тонкие черты лица сестры стали на его лице жесткими и грубыми.