— Нужно быть осторожней, дитя мое… В этой корзинке есть кое-что для тебя. Отец вчера уехал, и я напекла ему пирожков на дорогу.

Но Сюннёве почувствовала, что мать пришла не затем, чтобы принести ей поесть. Очевидно, сон ее был в руку. Карен, так звали мать Сюннёве, была невысокая худая женщина с белокурыми волосами и живыми голубыми глазами. Она редко улыбалась, когда говорила с незнакомыми людьми. С годами черты ее лица заострились, движения стали резкими, и она всегда была чем-то озабочена.

Сюннёве поблагодарила мать за вкусные вещи, которые та ей принесла, взяла корзину и стала рассматривать свертки.

— Подожди, подожди, — сказала мать. — Я вижу, ты еще не вымыла посуду из-под молока. Сначала надо было все привести в порядок, а потом ложиться спать.

— Мама, это только сегодня я не помыла.

— Ну ладно, давай я тебе помогу, раз уж я пришла сюда, — сказала Карен, подбирая подол платья. Надо все делать как следует и при мне и без меня.

Карен направилась к навесу, где стояли подойник и кринки. Сюннёве медленно пошла за ней.

Они тотчас же принялись за дело. Мать осмотрела маленькое хозяйство дочери и нашла, что Сюннёзе была неплохой хозяйкой. Она надавала ей множество полезных советов и помогла перемыть всю посуду. Так прошел час или два. Пока они работали, мать рассказывала Сюннёве о всяких домашних новостях, о том, как она была занята, когда собирала, отца в дорогу. Потом она спросила, не забывает ли Сюннёве помолиться богу перед сном, ибо, сказала она, «если ты об этом забудешь сегодня, то назавтра работа будет валиться у тебя из рук».

Когда все было готово они пошли на луг и уселись на траву, поджидая коров. Едва они сели, как мать спросила, скоро ли Ингрид опять придет на пастбище. Сюннёве знала об этом не больше, чем мать.

— Да, вот какие люди бывают! — сказала Карен, и Сюннёве поняла, что она имеет в виду не Ингрид. Ей очень хотелось переменить тему разговора, но она не решалась.

— Тот, кто забывает бога, непременно попадет в беду, когда меньше всего этого ждет, — сказала Карен.

Сюннёве промолчала.

— Нет, я всегда говорила, что из этого парня ничего путного не выйдет. Так вести себя, как ему только не стыдно!

Они сидели на траве к глядели вниз в долину, но друг на друга смотреть избегали.

— Ты знаешь, что произошло с ним? — спросила мать, быстро взглянув на дочь.

— Не знаю, — ответила Сюннёве.

— Ему очень плохо, — сказала Карен.

У Сюннёве стеснило грудь, она стала задыхаться.

— Это опасно? — с трудом спросила она.

— Он получил удар ножом в бок, и еще его сильно избили.

Сюннёве почувствовала, как лицо ее заливает краска. Она порывисто отвернулась, чтобы мать не увидела ее лица.

— А что было потом? — спросила она как можно спокойнее, но мать заметила, что грудь ее высоко вздымается от волнения, и потому ответила:

— Больше ничего не было.

Тогда Сюннёве начала понимать, что случилось что-то ужасное.

— Он лежит? — спросила она.

— Господи, конечно, лежит… Мне жалко его родителей. Они ведь такие хорошие люди. И отдали ему все, что только могли, — господь не взыщет с них за сына.

Сюннёве пришла в такое отчаяние, что даже не могла собраться с мыслями, а мать ее продолжала:

— Как хорошо, что никто не связал с ним свою жизнь. Правду говорят люди: что господь ни делает, все к лучшему.

У Сюннёве кружилась голова, будто она катилась вниз с высокой горы.

— Ведь я всегда говорила отцу: «Да сохранит нас господь, ведь у нас одна-единственная дочь, и мы должны беречь ее». Отец твой немного мягкосердечен, хотя он и хороший человек. И счастье, что он слушается добрых советов, которые ему подсказывает сам господь бог.

Только сейчас Сюннёве вспомнила об отце, вспомнила, какой он хороший, добрый, и ей стало еще труднее бороться со слезами, которые вот-вот были готовы хлынуть у нее из глаз. Впрочем, теперь эта борьба была бесполезной — она разрыдалась.

— Ты плачешь? — спросила Карен, взглянув на дочь, но та спрятала лицо.

— Да, плачу, я вспомнила о папе… — И слезы градом полились по ее щекам.

— Но что с тобой, дитя мое?

— Я сама не знаю, что на меня нашло… может быть, я боюсь за папу; вдруг какая беда случится с ним по дороге, — всхлипывала Сюннёве.

— Что такое ты болтаешь? — возмутилась мать. — Ну что может с ним случиться? Ведь он едет всего-навсего в город.

— Да, а ты вспомни, что случилось с тем… с другим, — рыдала Сюннёве.

— Ах, с ним!.. Ну, отец твой не будет валять дурака, как этот мальчишка, уж можешь мне поверить. Он вернется домой целым и невредимым, господь да сохранит его.

Глядя на слезы дочери, которые не переставая текли из ее глаз, Карен стала раздумывать над их истинной причиной. Поразмыслив немного, она сказала:

— Ты знаешь, доченька, на свете есть много плохого, и нужно утешать себя тем, что могло быть еще хуже.

— Плохое это утешение, мама, — сказала Сюннёве, горько плача.

У Карен не хватало духу сказать дочери то, что давно накипело у нее на сердце, и она лишь заметила:

— Всевышний сам часто решает, что для нас хорошо, а что плохо, и в том, что произошло с Торбьорном, проявилась воля всевышнего.

Она встала, потому что из-за холма послышалось мычание коров, звон колокольчиков и возгласы ребят, пасущих стадо. Коровы, сытые и спокойные, медленно спускались вниз по склону горы. Карен постояла немного, глядя на стадо, потом попросила Сюннёве помочь ей осмотреть коров. Сюннёве неохотно поднялась и пошла вслед за матерью, но шла она очень медленно.

Карен Сульбаккен здоровалась со своим стадом. Мимо нее проходили одна корова за другой, они узнавали ее и приветствовали мычанием. Карен гладила их, разговаривала с ними и радовалась, что коровы были гладкие и упитанные.

— Да, — говорила она, — господь бог никогда не забывает тех, кто помнит о нем.

Она помогла Сюннёве загнать коров в стойла, потому что сегодня у Сюннёве дела шли из рук вон плохо, однако Карен ничего не сказала ей. Потом она помогла дочери подоить коров, хотя из-за этого она и задержалась на выгоне гораздо дольше, чем рассчитывала. Когда они процедили молоко и Карен стала собираться в дорогу, Сюннёве решила было проводить ее немного.

— Что ты, совсем не нужно, — сказала мать. — Ты, наверно, устала и хочешь отдохнуть.

Она взяла пустую корзинку, подала дочери руку и сказала, пристально глядя на нее:

— Скоро я опять приду посмотреть, как ты тут управляешься… А ты всегда помни о своих близких и выкинь из головы дурных людей.

Едва мать скрылась из виду, как Сюннёве начала лихорадочно думать, как бы ей узнать, что делается в Гранлиене. Она позвала брата Торбьорна и хотела было послать его в деревню, но когда тот пришел, Сюннёве решила, что будет опрометчиво доверить ему свою тайну. Поэтому на вопрос, зачем она просила его прийти, Сюннёве ответила: просто так. Потом она решила, что пойдет сама. Ее мучила неизвестность, и она бранила про себя Ингрид, которая оставила ее в полном неведении о судьбе Торбьорна. Ночь была светлая, и до Гранлиена было рукой подать. Тут Сюннёве снова вспомнила слова матери, и снова на ее глаза навернулись слезы. Однако она не стала мешкать и, накинув платок, пошла вниз по тропинке в обход, чтобы не наткнуться на ребят, пасших коров.

Она шла все быстрее и быстрее и под конец уже бежала, а камешки так и летели у нее из-под ног и катились вниз, пугая ее своим шумом. И хотя она знала, что это всего лишь камни, ей казалась, что кто-то бежит за ней, и тогда она останавливалась и прислушивалась. Но вокруг не было ни души, и она бежала еще быстрее.

Вдруг она наступила на большой камень, лежавший на краю дороги, и камень с грохотом покатился вниз, ломая кустарник. Сюннёве страшно испугалась, но еще больше она испугалась, когда увидела, что впереди нее по дороге движется какое-то странное существо. Сначала ей пришло в голову, что это какое-нибудь чудовище. Она остановилась, сдерживая дыхание, — чудовище на дороге тоже остановилось.