— Это не я поджигаю, это моя мать!

Тут же стоит Семунд, отец Торбьорна, и подбрасывает к самым облакам огромные мешки с зерном, зерно сыплется во все стороны, образуя темную туманную завесу, и Торбьорн недоумевает, как это зерно разлетается по всему небу. А когда он снова смотрит на отца, тот вдруг становится совсем маленьким, таким маленьким, что его совсем не видно над землей, но он подбрасывает мешки все выше и выше и все приговаривает:

— Гляди на меня и делай то же самое!..

Вдалеке виднеется церковь: шпиль ее окутан облаками, а на колокольне стоит светловолосая хозяйка Сульбаккена: она размахивает красно-желтым платочком и молитвенником и кричит ему: «Чтоб ноги твоей здесь не было, пока не перестанешь драться и браниться». Торбьорн смотрит пристальнее и видит, что это вовсе не церковь, а Сульбаккен и солнце сверкает в сотнях оконных стекол таким нестерпимым блеском, что у него начинает рябить в глазах, и он закрывает их.

— Осторожно, осторожно, Семунд! — слышит он, словно очнувшись от тяжелой дремоты, и чувствует, что его куда-то несут. Торбьорн осматривается и видит, что находится дома, в Гранлиене. В камине полыхает огонь, а возле стоит мать и плачет. Отец приподнимает его, чтобы перенести в другую комнату, потом снова тихо опускает на кровать.

— Он еще жив! — говорит Семунд дрожащим голосом, оборачиваясь к жене.

— Господи, помилуй меня, — шепчет Ингеборг. — Он открыл глаза! Торбьорн, мальчик мой, что они с тобой сделали?

Она склоняется над сыном и нежно гладит по щеке, а ее горячие слезы капают на его лицо.

Семунд вытирает глаза и мягко отводит Ингеборг от постели.

— Я перенесу его в другую комнату, — говорит он.

Одной рукой он обнимает Торбьорна за плечи, а другую подкладывает ему под спину.

— Мать, поддержи ему голову, а то у него совсем нет сил, — говорит он жене.

Ингеборг идет впереди и поддерживает голову Торбьорна. Семунд старается идти с ней в ногу, и скоро Торбьорн лежит в постели в другой комнате. Они укладывают его поудобнее, накрывают одеялом, и Семунд спрашивает, ушел ли уже мальчик-батрак, который работает у них на хуторе.

— Да вон он! — отвечает Ингеборг, показывая во двор, Семунд открывает окно и кричит:

— Поезжай за доктором! Поспеешь за час, получишь двойное жалование за целый год; можешь загнать лошадь, это неважно.

Потом он снова подходит к постели сына. Торбьорн смотрит на отца большими ясными глазами. Когда Семунд встречает этот взгляд, на глазах у него выступают слезы.

— Я знал, что этим все кончится! — тихо говорит он, поворачивается и выходит из комнаты.

Ингеборг молча сидит на скамейке у ног сына и плачет. Торбьорн хочет что-то сказать, но язык не повинуется ему, и он молчит. Он неотступно смотрит на мать, ей кажется, что никогда еще глаза сына не блестели, как сейчас, никогда не были так ослепительно красивы: ох, это не к добру.

— Господи, спаси моего сына! — восклицает она в отчаянии. — Ведь я знаю, что как только он покинет нас, Семунд тоже погибнет.

Торбьорн смотрит на мать неподвижным взглядом, лицо его тоже неподвижно. Этот взгляд словно пронизывает ее насквозь, и она начинает читать «Отче наш», — ей кажется, что он умирает.

Долго она так сидит, глядя на сына, и вдруг остро ощущает, как бесконечно дорог он им всем, а ведь дома нет ни брата его, ни сестры. Она посылает батрака за Ингрид и младшим братом, которые работают в поле, и снова садится у постели сына. А он по-прежнему не отрываясь смотрит на мать, и его взгляд действует на нее, как молитва, придавая мыслям ее иное, более возвышенное направление; старая Ингеборг впадает в религиозный экстаз, берет библию и говорит:

— А теперь я почитаю вслух, тебе сразу станет легче.

У нее нет под рукой очков, и она открывает место, которое знает почти наизусть еще с тех пор, когда была девушкой, — это евангелие от Иоанна. Ингеборг не знает, слышит ли он ее, так как Торбьорн по-прежнему лежит недвижим и лишь пристально смотрит на нее. Но она читает, читает, если не для него, то для себя, и, пока Ингеборг читает, она не плачет.

Вскоре домой вернулась Ингрид и сменила мать у постели Торбьорна. Торбьорн заснул. Ингрид плакала не переставая. Она начала плакать, еще когда уходила с пастбища, потому что вспомнила о Сюннёве, — ведь та ничего не знала о несчастье, приключившемся с Торбьорном. Пришел доктор и осмотрел больного. У него была ножевая рана в боку, а также следы побоев на всем теле. Доктор ничего не сказал, и его никто ни о чем не спрашивал. Семунд привел его в комнату, где лежал Торбьорн, и не отрываясь глядел на докттора, пока тот осматривал больного. Потом проводил его на улицу, помог сесть в повозку и снял шляпу, когда доктор сказал, что заедет на следующий день. Семунд повернулся к жене, которая вышла на улицу следом за ним, и сказал:

— Если врач молчит, значит дело плохо.

Губы его задрожали, он круто повернулся и пошел по вспаханному полю. Никто не знал, куда он уходил, потому что его не было дома ни вечером, ни даже ночью; вернулся он лишь на следующее утро и был такой мрачный, что никто не отважился спросить у него, где он пропадал. Сам он только спросил:

— Ну, что с ним?

— Он заснул, — ответила Ингрид. — Он так ослаб, что не может даже поднять руки.

Семунд сначала хотел войти в комнату, чтобы посмотреть на сына, но на пороге вдруг остановился и пошел обратно.

На другой день доктор приехал опять. Он навещал Торбьорна и все последующие дни, пока тот был болен. Торбьорн мог уже говорить, но ему не разрешали двигаться. Обычно возле него сидела Ингрид, а также мать и младший брат. Сам он ни о ком больше не спрашивал, а ему ничего не говорили. Отец никогда не заходил к нему, и всем было ясно, что Торбьорн заметил это. Всякий раз, когда дверь отворялась, он затаивал дыхание: наверное, он ждал отца. Наконец Ингрид не выдержала и спросила, не хочет ли он еще кого-нибудь увидеть.

— Хочу, но меня никто больше не хочет видеть, — ответил он тоскливо.

Об этом рассказали Семунду, но он промолчал. Однако на следующий день, когда к Торбьорну пришел врач, Семунда не оказалось дома. Доктор закончил осмотр и вышел на улицу, но едва он успел сделать несколько шагов, как встретил Семунда, который поджидал его на дороге. Семунд поздоровался с ним и спросил, о здоровье сына.

— Ему таки досталось, — коротко ответил доктор.

— Он выздоровеет? — снова спросил Семунд, поправляя у лошади подпругу.

— Спасибо, все в порядке, — сказал доктор.

— Она была плохо натянута, — ответил Семунд.

Наступило минутное молчание, доктор пристально смотрел на Семунда, но тот сосредоточенно возился с упряжью, не поднимая глаз.

— Вы спросили, поправится ли он. Думаю, что поправится, — медленно сказал доктор. Семунд быстро взглянул на него.

— Есть ли надежда что он будет жить? — спросил он.

— Да, вот уже несколько дней, как дело пошло на поправку, — ответил доктор.

Семунд почувствовал, что на глаза у него навернулись слезы; он хотел незаметно смахнуть их, но они набегали вновь и вновь.

— Если бы вы, доктор, знали, как я люблю своего мальчика с трудом вымолвил Семунд. — Ну, право же, лучше парня вы не найдете во всем приходе.

_Доктор был глубоко тронут признанием Семунда.

— Почему же вы раньше ничего не спрашивали о сыне? — спросил он.

— Я боялся вашего ответа, — ответил Семунд, едва удерживаясь от рыданий, которые никак не мог подавить. — А потом еще эти женщины: они все ждали, спрошу я на этот раз или нет, и поэтому я не мог.

— Вам незачем плакать, — сказал доктор. — Говорю вам, он уже давно вне опасности.

— Я сам не знаю, что со мной делается; вообще-то я не очень чувствителен, а тут совсем раскис… Здоровье к нему вернется? — спросил вдруг Семунд.

— Возможно; сейчас еще трудно сказать наверняка.

Семунд сразу успокоился и задумался.

— Возможно… — пробормотал он.

Он стоял опустив глаза. Доктор не хотел заговаривать первым, ибо во всем облике Семунда было что-то такое, что мешало ему нарушить молчание.