— Ах, Симус, — сказала она, снова обнимая братишку. — Иногда перьев недостаточно для счастья.
Она взяла перо и сунула себе в карман. Где он, черти бы его драли, потерял свои штаны? Может, они на дне сушилки? Стоя на пороге, она увидела, что в покинутом шпионском клубе тупика Стэнли пляшет слабый луч света. У того, кто там сидит, есть фонарик.
В четырнадцатом доме вся кухня была в дыму. На дальней конфорке стоял медный котел, в котором миссис Райт обычно кипятила белье; сейчас в нем варились яйца. Стейси смотрела, как мама сунула в котел половник и вытащила одно яйцо. Поднесла его к окну, где было светлее. Вода на скорлупе тут же высохла.
— Готово, — сказала мама, вытирая лоб фартуком. Она сдвинула котел с конфорки и слила воду в раковину. Четыре дюжины яиц упали на дно с глухим стуком. — Напомни мне, чтобы я больше никогда не соглашалась варить яйца на всех.
— И делать эти противные галеты. — Стейси посмотрела на стол, где лежали упаковки галет «Ритц». Нож, испачканный маслом, выскользнул из ее рук и упал на пол.
— Ой, Стейси! Я же тебе велела сначала класть сыр и ТОЛЬКО ПОТОМ огурец! Ты все сделала наоборот! — Мама выхватила из буфета мраморную доску и расчистила для нее место на рабочем столе.
Стейси полезла под стол за ножом; теперь он весь был в собачьей шерсти. Она вытерла его о скатерть. Ее уже тошнило от галет, а пальцы болели оттого, что она выдавливала на галеты плавленый сыр. Ей казалось, что она режет и давит целый день.
— Сколько галет может съесть тупик Стэнли? — спросила она, выкидывая смятую упаковку из-под сыра в мусорный бак у задней двери и доставая новую из коробки на столе.
— Если бы у всех был такой аппетит, как у тебя, маленькая мисс Обжора, мы бы до полуночи не управились. — Мама напустила в раковину холодной воды и поставила туда миску с кубиками льда. — Давай режь, режь! В пять за ними придет миссис Дамсон. А мне еще надо сделать к этим чертовым яйцам соус!
Стейси выдавила сыр на следующую галету и представила, как будет выглядеть в новом рождественском платье. Сейчас платье висело в их с сестрой комнате на мягких плечиках. Они купили его в прошлые выходные на рынке «Уэмбли»; платье стоило целое состояние. Она помнила, как мама передавала продавцу пятифунтовый банкнот. Продавец улыбнулся Стейси и, перед тем как дать маме пять пенсов сдачи, подарил ей мягкие плечики, обшитые атласом. Плечики были почти такие же красивые, как платье. Мама заранее подарила ей на Рождество платье при условии, что Стейси не скажет отцу, сколько оно стоило. Темно-фиолетовый бархат был гладким, как шерстка мыши; Стейси не могла дождаться, когда сможет покрасоваться в нем.
Вот было бы здорово, если бы к ним на праздник приехал двоюродный брат! Стейси представила, как танцует с ним медленный танец. Может быть, потом она скинет туфли и они убегут на луг, в Трюинов лес; она покажет ему шпионский лагерь и тайные реликвии в коробке из-под печенья, а потом он, может быть, ее поцелует и они поженятся. Двоюродным можно… если только у них нет детей.
Мама взяла в каждую руку по яйцу и покатала по мраморной доске. Скорлупа хрупнула и пошла трещинами.
Когда острая боль начала ослабевать, Дороти осела на землю и прижалась спиной к дубу. Луна отражалась в треснутом зеркале в цветочной рамке, которое по-прежнему свисало с гвоздя на дереве. Она с трудом дотянулась до зеркала, сняла его и принялась изучать свое отражение. Лицо блестело от пота и раскраснелось от схваток. Когда сегодня после обеда у нее отошли воды, она пришла прямо сюда, в лагерь. Она не знала почему, но ей казалось, что лагерь — единственное место, куда она может пойти. Тогда здесь было еще светло, и ее первые схватки сопровождались криками чаек и ворон. Задрав голову, она увидела, как черные и белые птицы носятся над крышей шалаша. Схватки у нее начались два часа назад. Дороти плотнее завернулась в вязаное покрывало. Вот опять, начинается… Она уронила зеркало, когда в узкий лаз протиснулась Лилли. Зеркало раскололось на три ровных осколка.
— Ой, Дороти! Господи! — Лилли подползла к подруге и обняла ее. — Но как же… Здесь нельзя рожать!
Дороти покачала головой:
— Лилли, уже поздно. Схватки каждые две минуты. В книге написано, что уже скоро… — Лицо ее исказилось, приступ боли швырнул ее на землю, пятки проделали узкие ложбинки в земляном полу. — Лилли, ты должна мне помочь! — сказала она. — Кроме тебя, никто мне не поможет!
— Я не знаю, что делать! Что мне делать?
— Лилли, вспомни о крольчихах. Ты ведь принимала роды у крольчих… — Дороти схватила полотенце в клетку и сунула в рот, чтобы не закричать.
Лилли взяла фонарик и повесила его на гвоздь, где раньше висело зеркало. Луч света падал на ноги Дороти, оставляя лицо в тени. Лилли села на корточки и осторожно откинула покрывало.
— Головка! Показалась головка! Ой, Дороти, давай я лучше сбегаю и кого-нибудь приведу!
Дороти вытащила изо рта полотенце.
— Оставайся на месте, мать твою! Лилли, ты мне нужна… — Она снова упала на землю. — Я не знаю, когда надо тужиться, я ничего не знаю! — Дороти подняла ноги и застонала; стон, казалось, одновременно исходил от земли, дерева и самой Дороти.
— Господи! — прошептала Лилли. — Тужься, Дороти! Тужься!
Дороти натужилась изо всех сил, откинув голову назад. Теперь, когда дуб сбросил листву, она увидела сквозь сплетение голых ветвей первые проблески звезд. Боль снова усилилась, но на сей раз она сопровождалась ужасным оцепенением, которое охватило тело, как наркозом. Боль захватила и разум Дороти, и тело, и ничего не оставалось делать, кроме как выносить ее.
Она прислонилась спиной к стволу дуба и схватилась руками за березовые ветки, которые полгода назад Тот и Стейси вплетали в стены шалаша. Они казались гладкими и прочными.
На сей раз схватка продолжалась дольше, и ее охватило горячее желание поскорее вытолкнуть ребенка из своего тела. Если она сумеет его вытолкнуть, все закончится. Она снова напряглась и закричала. Ее крики как будто поднимались ввысь по дереву, по веткам и выше, к звездам. Наверху проснулись птицы и вспорхнули вверх светлой волной, отчетливо видной на фоне темного неба.
Лилли, всхлипывая, сидела и заглядывала Дороти между ногами.
— У тебя мальчик, Дороти! Маленький мальчик… Но чем перерезать пуповину? У нас ничего нет!
Дороти передернуло; она с трудом показала на коробку между корнями:
— Реликвии, Лилли. В коробке есть нож и веревка.
Лилли отбросила крышку и вытащила из коробки перочинный нож и моток шпагата. Она отрезала два куска шпагата и туго перевязала пуповину в двух местах. Потом взяла нож и попробовала его остроту на подушечке своего пальца.
— Погоди, — сказала Дороти. — Дай его мне.
Новорожденный, весь в крови и грязи, пару раз булькнул и огласил воздух первыми криками. Лилли вытерла ему ротик и носик подолом юбки и передала малыша Дороти. Та положила его себе на грудь — ею руководил древний инстинкт, знание, на много веков старше ее самой.
— Дороти, вас обоих надо отправить в больницу. Просто на всякий случай.
Дороти поцеловала малыша в лобик и покачала головой.
— Нет, Лилли. Прошу тебя, сделай для меня еще кое-что. — Она завернула ребенка в клетчатое банное полотенце и передала подруге. — Отнеси его куда-нибудь в такое место, чтобы его нашли.
— Куда?
Дороти села, опершись спиной на ствол дуба.
— Отнеси его к клубу. Там его обязательно найдут.
— А как же ты?
— Со мной все будет в порядке. — Она подняла с земли вязаное покрывало, сложила вдвое и протянула Лилли. — Вот, закутай его. Он не должен замерзнуть.
Лилли взяла ребенка и, порывшись в кармане, достала перышко Симуса. Она засунула его глубоко в складки пестрого радужного покрывала.
Элейн Томпсон выволокла из багажника своего «рейпьера» большую, но легкую коробку бумажных гвоздик. День угасал, и в небе над клубом проступила россыпь звезд. Луны не было, но парковку освещали прожекторы, омывая детскую площадку яркими желтыми и синими лучами. Нести огромную коробку в руках было неудобно; Элейн поставила ее на землю и стала подпихивать ногой ко входу в общественный центр жилого квартала Бишопс-Крофт.
