Иногда, когда ее голос и его труба пели в унисон, у него внутри все сжималось. Подобное ощущение возникало у него в детстве, когда он раскачивался над рекой на автомобильной покрышке. В самой верхней точке он словно замирал — а через миг камнем летел вниз, к воде. Переживания из детских лет пробуждали ее голос и его труба. Дональд вспоминал воду и небо. Затянувшийся миг казался волшебством, как будто рядом присутствовало нечто или некто — нечто совершенное, наполненное светом.

Он не рассказывал Кэрол о своих ощущениях, потому что ведь дело было вовсе не в ней. И даже не в нем. Дело было в том, что она попадала в ноты, и его труба подлаживалась к ней. Волшебство — другого слова просто не придумать.

Он отвернул мундштук и убрал в кожаный мешочек, затем осторожно уложил в футляр трубу. Потертый розовато-лиловый атлас ласкал тускло мерцающие медные вентили и раструб. Концерт окончен; впереди очередная неделя, которую придется посвятить семье и работе.

Дональд и Элейн переехали в тупик Стэнли в 1965 году. После рождения второй дочери Тот их двухкомнатная квартирка в Харлоу стала тесновата, и Элейн удалось обменять ее на муниципальное жилье в поселке Бишопс-Крофт. Тогда Тот было около года, а Дороти — около семи. Весь первый год Элейн разрабатывала дизайн их жилища и подбирала цвета. От бесплатных обоев, предложенных муниципальным советом, она отказалась. Заявила, что не выносит бамбук и китайские пагоды. Она заставила его выкинуть старые фанерные кухонные шкафчики и заменить их настоящей мебелью из массива дерева от Джона Льюиса. Дональд говорил: члены муниципального совета с них кожу сдерут, если узнают об их своеволии. Тем не менее он поступил как она велела.

Последние семь лет были трудными. Соседки не любили Элейн, потому что она, по их мнению, «задирала нос». А его, Дональда, мужчины считали подкаблучником и потому презирали. Элейн неприязнь соседей не задевала. Вот если бы жители тупика Стэнли полюбили их всей душой, сказала она мужу, их отношение стало бы верным признаком, что Томпсоны что-то делают не так. И потом, добавила она тогда, вряд ли они задержатся здесь надолго…

Прожив в тупике Стэнли семь лет, Дональд часто жалел о том, что так и не подружился с соседями. Приятно было бы поболтать с другими обитателями тупика Стэнли за пивом, посплетничать о женах, о футболе. Но такого ни разу не было. Соседи улыбались и кивали ему, подстригая живые изгороди или скашивая газон, но никогда не разговаривали с ним по-дружески. Единственные, с кем они как-то общались, были Дипенсы — главным образом потому, что Джимми играл на саксофоне в «Блюзовых нотах». И все равно соседи считали их чужаками из-за того, что Элейн любила наряжаться и прихорашиваться. Впрочем, сейчас Дональду было уже все равно — он долго вынашивал свой замысел и, наконец, созрел.

Дональд наблюдал за Джимми. Допив пиво, тот уложил саксофон в пластиковый чемоданчик. По пути домой он расскажет Джимми о письме из Америки. Но сначала он немного пошутит. Расскажет Джимми о том, как носят соломенные канотье на Бурбон-стрит, главной улице Французского квартала в Новом Орлеане. Он мелкими глоточками пил виски, предвкушая, как расскажет неопытному Джимми о своем небывалом успехе.

Бар опустел; завсегдатаи, наконец, допили то, что у них было, и разошлись по домам. Кэрол по-прежнему болтала с барменшей, а Кена нигде не было видно. Дональд носовым платком стряхивал пыль с раскрытого футляра, когда кто-то тронул его за плечо. Обернувшись, он увидел Джимми.

— Мне нелегко говорить тебе, Дон, — промямлил Джимми, перекладывая чемоданчик с саксофоном из одной руки в другую, — но я выхожу из игры. Завязываю.

Дональд шумно захлопнул крышку футляра.

— С чем завязываешь, Джим? — спросил он с улыбкой. — С пивом? Кэти заставила тебя дать письменное обещание?

— Нет. — Джимми смотрел себе под ноги. — Я ухожу из группы. Хватит с меня таких воскресных забав. Я продаю саксофон. Вернее, меняю.

— Меняешь? — переспросил Дональд. — На что, ради всего святого?

— На набор клюшек. Мы с женой займемся гольфом. Ей надоело, что меня постоянно не бывает дома; то я репетирую, то играю. Каждое воскресенье пропадаю здесь. А сейчас, после того, как меня повысили… В общем, Кэти считает, что гольф поможет мне сделать карьеру и выбиться в люди.

Дональд потряс головой, как будто в уши ему попала вода.

— Джим, не позволяй жене вертеть собой, — сказал он. — Пусть она сама играет в гольф, если ей так хочется. Пусть возит детей кататься на пони к Бреконским сигнальным огням,[3] будь они неладны. Только не бросай ради нее музыку! Музыка… это… все.

Джимми присел на лавку напротив и принялся пальцем размазывать по столешнице пролитое пиво.

— Нет, нет, Дон, не могу. Я с ней согласен. — Он посмотрел на Дональда тяжелым взглядом. — Пора мне двигаться наверх.

— Но музыка и есть наш путь наверх! Сколько вечеров мы с тобой толковали об этом, вспомни, Джим! Новый Орлеан! Бурбон-стрит! В общем, все. Мы с тобой… столько обсуждали.

Джим встал и взял свой чемоданчик.

— Обычный треп за пивом, Дон. Пивные бредни. Мы никогда не выберемся из этой дыры. Ты до самой смерти будешь играть Stranger on the Shore.[4] «Блюзовые ноты» в «Орле». Вот и все. Больше ничего не будет. — Он вертел в руке пустую пивную кружку.

— Да нет, Джимми. — Дональд раскрыл футляр и достал письмо. — Все получилось! Соединенные Штаты Америки! Мы убираемся отсюда!

— Что верно, то верно, приятель, — ответил Джимми, ставя кружку на стол и натягивая куртку. — Я пошел. На ужин опаздываю.

— Ты хотя бы прочти, что тут написано! — Дональд шлепнул письмом по столу и придвинул его к Джимми. — Я тебе об Америке, а ты о своем пустом брюхе!

Джимми толкнул конверт обратно; тот застрял в лужице пива.

— Нет, Дон, я серьезно. У меня хорошая работа, сын, а скоро и еще один появится. Ты строишь воздушные замки. — Он допил последний глоток. — Пойду я. Передай Кену, что свою долю я заберу на неделе. В следующее воскресенье я еще играю с вами, но в последний раз. Погода сейчас подходящая, и Кэти по воскресеньям намерена играть в гольф. Кто знает? Может быть, нас даже примут в загородный клуб! — Джимми протянул руку. — Не обижайся, Дон, — сказал он.

Дональд сидел и качал головой. Джимми пожал плечами и вышел; его чемоданчик с тихим стуком ударился о дверь паба.

Дональд сунул письмо в карман и захлопнул футляр. Он вспомнил, как Джимми назвал Америку «воздушным замком» — как будто их мечты и вправду были обычным пивным трепом! Он вспомнил о дочках — как Тот играла в футбол на заднем дворе. Она пошла в него; такая же упорная, тренируется часами. Она была и центрфорвардом, и голкипером, и публикой. А Дороти? Дональд закрыл глаза. Перед его мысленным взором всплыла картинка: старшая дочь, высунув от усердия кончик языка, все играет и играет гаммы; Элейн на кухне, смотрит по черно-белому переносному телевизору кулинарную передачу, где учат готовить ресторанные изыски.

Он посмотрел на Кэрол. Та по-прежнему сидела у стойки; платье туго обтягивало складки на боках и уже намечающийся пивной животик. Перо выскользнуло из волос и упало на голое плечо. Кен вышел из кабинета хозяина и сел на табурет рядом с ней. Рука его обвилась вокруг ее расплывающейся талии.

Дональд отвернулся.

— Они ничего не поняли, — сказал он пустой пивной кружке. — При чем тут пивной треп? Я вовсе не трепался!

Он остановил машину рядом со своим домом на краю тупика Стэнли и заглушил мотор. Шел дождь, и аккуратные клумбы с зимостойкими анютиными глазками, окаймлявшие бетонную дорожку, почти тонули в воде. Цветы помялись и пожухли. Новый сосед, мистер Дамсон, накинув дождевик на голову, убирал в сарай грабли. Он помахал рукой, и Дональд кивнул ему через лобовое стекло, усеянное капельками дождя. Потом вынул ключи из замка зажигания, вышел и хлопнул дверцей. Мистер Дамсон, закрыв задние ворота, брел по дорожке к своему крыльцу.

Дональд шел по аллее сада; не успел он сунуть ключ в замок, как дверь распахнулась, и на крыльцо выскочила Лилли О’Фланнери, лучшая подружка его старшей дочки, которая жила в доме номер семь.