Самой высшей мудростью считалось задать такой вопрос, на который никто бы не ответил. Загадка в мифологических или ритуальных текстах почти всегда бывает роковой, в разрешение которой вовлекается сама жизнь. Жизнь есть ставка в игре и выигрыш за разгадку. Такая загадка лежит на грани игры и серьезного, и жизнедеятельность культуры постепенно проводит черту между обеими сферами.

Одна из древних игр ума — софистика. Софисты хорошо сознавали игровой характер своего ремесла. Появление известного софиста в греческом городе — праздничное событие. На них глазеют зеваки, зрители бурно поощряют возгласами, одобрительным смехом удачные ответы. Порой у софиста есть целый репертуар выступлений, за которые он взимает солидный гонорар. Но по своей натуре он до некоторой степени бродяга и нахлебник, «перекати-поле»

В то же время именно софисты создали среду, в которой формировались эллинские идеи воспитания и культуры. Греческая мысль и наука выросли не в лоне школы, как мы ее сейчас понимаем. Они были плодом свободного времени. И в условиях свободного времени свободных граждан софист испокон веку был на месте.

Софизм, с точки зрения технической, как форма выражения, обнаруживает связь с примитивной игрой и вплотную примыкает к загадке. Интеллектуальная игра, когда собеседника заманивали коварными вопросами в ловушку, занимала важное место в общении древних греков. Различные типы таких коварных вопросов были систематизированы под техническими именами: сорит (куча), апофаскон (отрицающий), утис (никто), псевдо-менос (лжец). Клеарх, ученик Аристотеля, написал теорию загадок типа «гриф» (сети), сумму шутливых вопросов, за ответы на которые полагались награда или штраф.

Что бывает одно и то же повсюду и нигде? Ответ: время.

Что есть я, не есть ты? Я человек, значит, ты не человек (на что якобы Диоген возразил: если хочешь, чтобы это было истиной, начни с меня).

Сами греки сознавали, как глубоко они вторглись всем этим в сферу игры. Сократ в «Евтимеде» отметает софистические вопросы-ловушки. Он считает, что таким образом не учатся познавать суть вещей, а лишь забавляются словесными выкрутасами. Однако даже Сократ и Платон не избежали причисления к породе фокусников, жонглеров, чудодеев, к которой относили софистов. Игровой элемент философии присутствует в самих платоновских диалогах…

Состязание в знании присуще вообще науке. Нет ничего легче, как признать игровой характер каждой науки, а ее метод и понятия игровым пространством. Однако для квалификации науки как игры понадобится еще что-то, кроме наличия игрового пространства. Игра преходяща, не имеет вне себя никакой цели, поддерживается сознанием радостного отдыха за рамками требований «обыденной» жизни. Все это не годится для науки. Ибо наука постоянно ищет прочного контакта с реальностью и значимости для повседневной реальности. Ее правила не являются раз навсегда незыблемыми, как правила игры. Наука беспрерывно изобличается опытом во лжи и затем сама себя изменяет. Правила же игры не могут быть признаны ложными. Игра может лишь варьироваться.

Есть все основания отложить в сторону вывод, что любая наука есть только игра. Иное дело вопрос, не может ли наука «играть» внутри ограниченного ее методом круга. Например, со склонностью к последовательной систематике почти нерасторжимо связана тяга к игровому. Старая наука, лишенная достаточной опоры на опыт, углублялась в безбрежное систематизирование всех мыслимых качеств и понятий. Наблюдение и расчет абсолютно не гарантируют науку от игровых критериев. Термины специального метода могут легко использоваться как игровые фигуры. В этом издавна упрекали языковедов. Языкознание заслужило подобный упрек, поскольку приняло участие в древней игре толкования слов, вошедшей в моду со времен Ветхого Завета и Вед. И разве не переводятся иные науки в плоскость игры слишком усердным и легкомысленным применением фрейдистской терминологии компетентными и некомпетентными людьми?

Занятие наукой втягивается в русло игры благодаря жажде к состязанию. Хотя соревнование в науке не имеет такой непосредственной экономической основы, как в искусстве, характер контроверзы, с другой стороны, гораздо больше свойствен логическому развитию культуры, которое мы и зовем наукой, по самой ее природе. Конечно, наука полемична. Но нельзя считать благоприятным признаком, когда в ней на передний план выходит стремление опередить в своем открытии других или обескуражить их своими доказательствами. Подлинная тяга к познанию истины невысоко ценит торжество над противником.

Современная наука, коль скоро она придерживается строгих требований точности и любви к истине, обнаруживает гораздо меньше игровых черт, чем в раннюю пору ее возникновения со времени Ренессанса вплоть до XVIII века.

Над теплой, мутной водой, затопившей дельту во время прилива, стояли на сваях три грубо сколоченные бревенчатые хижины. Вот уже неделю жили в этих хижинах двенадцать мужчин и шесть женщин. Сегодняшним мрачным утром их стало на одного меньше. Не обращая внимания на водоворот, бурлящий вокруг свай, и все еще не оправившись от шока, Главный администратор поселения Алекс Стордал взбирался по грубо сколоченной лестнице. Тело погибшего Кейбла уплывало по воде лицом вниз. То есть лица как такового уже не было…

Хижины стояли треугольником, образуя своеобразный двор, заполненный водой. В открытых дверях этих избушек столпились поселенцы, они не отрываясь смотрели на бурлящую под ногами воду. А тело уплывало все дальше, цепляясь порой за искореженные корни мангровых деревьев. Здесь, в дельте, это была единственная растительность, не считая камыша. Теперь вода кипела вокруг Кейбла, сдирая с него одежду; участки белой кожи мелькнули и исчезли, потому что воду вокруг трупа окрасила кровь: косяк мелкой рыбешки набросился на тело, разрывая его острыми, как иглы, зубами.