В моем рюкзаке — фонарик, походная шляпа от солнца и томик Эдмунда Берка. В двадцать четыре года, закончив изучать юриспруденцию в Лондоне, Берк написал трактат под названием «Философское исследование происхождения наших представлений о возвышенном и прекрасном». Его суждения были весьма категоричны: он заявлял, что чувство возвышенного неразрывно связано с ощущением собственной ничтожности. Многие пейзажи, несомненно, красивы: цветущие по весне луга, речные долины, дубравы, полевые цветы (особенно ромашки и маргаритки). Но они, с точки зрения Берка, не возвышенны. «Идеи прекрасного и возвышенного часто смешиваются, — сетовал он в своей работе, — оба эти понятия зачастую применяются равноценно для описания совершенно различных мест и явлений, порой абсолютно противоположной природы». Нотки недовольства и даже раздражения слышатся в рассуждениях молодого философа, когда он пишет о людях, с восхищением взиравших на Темзу в районе Кью и называвших это зрелище возвышенным. Он уверен, что пейзаж может вызывать возвышенные чувства только в том случае, если в нем скрыта сила, несопоставимая с возможностями человека; сила, пусть не враждебная, но таящая опасность. Возвышенные места бросают вызов нашей воле, пытаются подавить ее. Берк пытается проиллюстрировать свои аргументы, приводя, скажем, аналогию между волом и буйволом: «Домашний бык или, например, вол — животное, безусловно, обладающее большой силой; тем не менее это мирное покорное существо, работящее и абсолютно не опасное, а следовательно, образ вола никак нельзя назвать величественным. Бык же дикий — буйвол — тоже невероятно силен, но его сила совсем другого рода. Она может быть слепой и зачастую разрушительной… Образ буйвола, таким образом, воспринимается как олицетворение чего-то величественного и по-настоящему мощного, неуправляемого. Не зря этот образ часто используется в возвышенных описаниях и метафорах».

Ландшафты тоже бывают разных типов. На те пейзажи, что можно отнести к категории «воловьих», Берк насмотрелся с юности — учился он в интернате Квейкер, расположенном в городке Баллитор в графстве Килдэр в тридцати милях на юго-восток от Дублина. Частную школу окружали фермы, огороды, поля, рассеченные живыми изгородями, и сады. Позднее пришел черед ландшафтов, причисленных Берком к категории «бычьих», или «буйволовых». В своей работе Берк перечисляет их характерные признаки: простор, безлюдность и, быть может, даже безжизненность, часто мрачность и, несомненно, оптическая бесконечность, эффект которой возникает благодаря единообразию и многократному повторению составляющих подобный ландшафт элементов. Синайская пустыня, конечно, входит в число таких мест.

Но при чем здесь удовольствие? Зачем искать место, где будешь чувствовать себя подавленным и ничтожным, и как это соотносится с общепринятыми представлениями о приятных прогулках и путешествиях? Зачем, спрашивается, уезжать из комфортного курортного Эйлата, в компании таких же любителей пустынь тащиться пешком по жаре милю за милей с тяжелым рюкзаком за спиной по берегу залива Акаба — и все ради того, чтобы добраться до такого места, где нет ничего, кроме камней и безмолвия, где от солнца приходится прятаться в скудной тени, отбрасываемой огромными валунами? Почему человек может с восторгом, а не с унынием взирать на гигантские гранитные плиты, россыпи раскаленных каменных осколков и застывшие лавовые потоки, уходящие вдаль, к самому горизонту, где суровые вершины окрестных гор сливаются с жестким синим небом?

Один из возможных ответов на этот вопрос заключается в том, что не все, что оказывается сильнее нас, обязательно является враждебным. То, что бросает вызов нашей воле, то, что ей неподвластно, способно вызывать гнев и отторжение, но может и внушать уважение и почтение. Зависит это от того, проявляет себя могучая сила благородно или же нагло и недостойно. Мы осуждаем хамство швейцара, который бросает нам вызов, но благоговейно относимся к вызову, который бросает путешественнику скрытая в дымке непокоренная вершина. Нас унижает то, что сильно и при этом недобро, но мы восхищенно смиряемся перед тем, что сильно и благородно. Применяя и даже чуть расширяя предложенную Берком аналогию с животными, можно сказать, что буйвол может вызывать ассоциации с возвышенным, а пиранья — нет. Критерий оценки кроется, мне кажется, в поведенческих мотивах: силу пираньи мы воспринимаем как что-то хищное, низкое и коварное, направленное к тому же непосредственно против нас, тогда как бык воспринимается как воплощение силы прямодушной, бесхитростной и обезличенной.

Даже не находясь в пустыне, мы очень часто и порой остро ощущаем собственную малость. Виной тому — и поведение окружающих, И наши собственные промахи и ошибки. Каждый из нас постоянно рискует испытать унижение. Мы часто ощущаем непреодолимое давление на нашу волю, часто страдаем из-за очередного пережитого унижения. При этом возвышенные пейзажи вовсе не пытаются указать на нашу незначительность и несоразмерность их величию. Наоборот — и в этом их главная тайна — пейзажи каким-то образом умеют помочь увидеть нашу привычную слабость по-новому, не так обидно и унизительно, как раньше. Возвышенные ландшафты преподают нам тот же урок, что и повседневная среда обитания, вот только в отличие от обычной жизни, делающей это порой предательски подло и унизительно, им удается продиктовать то же самое высоким слогом, в самых благородных категориях. Они напоминают о том, что мир сильнее нас, что мы слабы, уязвимы и преходящи, что нам остается лишь смириться с ограниченностью своих возможностей, что мы должны отступать перед натиском более могучих сил, чем те, что подвластны нам.

Вот тот урок, что начертан на камнях пустынь и на полярных ледниках. Он начертан столь величественно и прекрасно, что, возвращаясь из таких мест, мы чувствуем себя не подавленными, но вдохновленными — вдохновленными тем, что сильнее нас, тем, что неподвластно нашей воле. Порой это чувство почтительного благоговения даже переходит в желание поклоняться могучим стихиям.

Человек не придумал ничего и никого более могучего, чем Бог. Вот почему в пустыне ему зачастую приходят в голову мысли о верховном божестве-создателе. Горы и долины одним фактом своего существования напоминают, что мир был создан не нами — не нашими усилиями и не по нашей воле. Создавали его силы, более могучие, чем те, что подчинили себе мы, создавали давно, задолго до нашего появления на свет. По воле этих сил мир, скорее всего, будет существовать и дальше — несоизмеримо долго по сравнению с нашей жизнью (о чем, по правде говоря, легко забыть, созерцая цветочки или сидя с глубокомысленным видом в придорожном кафе).

Бог, говорят, немало времени провел на Синайском полуострове. Наиболее известен эпизод его пребывания в центральном — пустынном — районе, где он на протяжении двух лет наблюдал за группой весьма вспыльчивых и раздражительных евреев, осмелившихся сетовать на недостаток пищи и даже проявивших слабость и поддавшихся чарам чужеземных богов. «Господь пришел от Синая» (Второзаконие. 33:2), — сказал Моисей незадолго до смерти. «Гора же Синай вся дымилась оттого, что Господь сошел на нее в огне; и восходил от нее дым, как дым из печи, и вся гора сильно колебалась», — поясняет Исход (19:18). «Весь народ видел громы и пламя, и звук трубный, и гору дымящуюся; и увидев [то], народ отступил и стал вдали. И сказал Моисей народу: не бойтесь; Бог пришел, чтобы испытать вас» (Там же. 20:18–20).

На самом же деле выдержки из библейской истории могут лишь усилить впечатление, которое практически неизбежно возникнет у путника, разбившего лагерь в Синайской пустыне, — ощущение, что к созданию этого величия приложило руку какое-то высшее существо, обладающее свободой воли, упорством и могуществом, несравнимым с тем, что даровано людям. Это «нечто» явно обладает разумом, недоступным «природе» как таковой. Это то самое «нечто», для которого слово «Бог» не выглядит неподходящим — даже для самого секуляризированного сознания. Все утверждения, что создавать красоту дано лишь естественным, а не «сверхъестественным» силам, кажутся не слишком убедительными, когда стоишь ночью в каменистой пустыне, в глубоком ущелье, со дна которого вздымаются к небу глыбы песчаника, образующие гигантский алтарь, а над тобой висит тонкий серебристый серп луны.