Места: Хаммерсмит, Лондон, Барбадос

Гид: Ж. К. Гюисманс

Трудно сказать, когда именно в тот год наступила зима. Закат осени был постепенным и незаметным — так зачастую подкрадывается к человеку старость. Изменения накапливаются исподволь, и внешне все очень долго остается как раньше. Неожиданно происходит резкий скачок — и безжалостная реальность вступает в свои права. Так было и тогда: сначала вечера стали прохладнее, затем зарядили дожди, налетел холодный ветер с Атлантики, стало сыро, начался листопад, часы перевели на зимнее время. Теплая осень не собиралась сдаваться без боя: время от времени выдавались деньки, когда можно было выйти на улицу без пальто, когда небо сияло почти летней незамутненной голубизной… Впрочем, все это очень напоминало хорошо известные в медицине ложные симптомы выздоровления, которые частенько проявляются на разных стадиях заболеваний у пациентов, которым смерть уже вынесла свой приговор. К декабрю зима уже не только заняла вражескую территорию, но и успела хорошенько окопаться на новых позициях. Над городом повисло зловещее, стального цвета небо, как на картинах Мантенья или Веронезе — отличный фон для приведения в исполнение распятия Христа или же для того, чтобы провести день с утра до вечера, не высовывая носа из-под одеяла. Ближайший парк превратился в унылое вязкое болото, освещавшееся по вечерам исхлестанными дождями фонарями. Как-то раз, проходя по чавкающей вязкой дорожке, я вдруг вспомнил, как каких-то несколько месяцев назад, жалуясь на нестерпимую жару, я пришел сюда в парк, чтобы поваляться на траве, как разулся, чтобы ощутить прикосновение босых ног к этому зеленому ковру. Я вспомнил, как это прикосновение к земле придало мне сил, как я почувствовал какую-то внутреннюю свободу — словно обрел право более свободного перемещения в пространстве. Именно лето с его открытыми дверями и окнами стирает привычную границу между «внутри» — дома — и «снаружи» — на улице. Именно летом я могу почувствовать себя в большом мире точно так же уютно и комфортно, как в собственной спальне.

Теперь же парк предстал передо мной в ином обличии: чужая, даже враждебная земля, насквозь пропитанная водой и бесконечно поливаемая нескончаемым дождем. Любые грустные мысли, любое унылое настроение, любая осторожная догадка насчет того, что счастье или, например, понимание между людьми в принципе невозможны, — все это мгновенно находило эмоциональное подтверждение и поддержку в окружавших меня и, по-моему, тоже насквозь промокших красных кирпичных стенах и в низко нависшем надо мной небе, слегка подсвеченном снизу оранжевыми лампами уличных фонарей.

Вышеперечисленные погодные условия, равно как и череда неприятных событий, произошедших в моей жизни в то время (явившихся нагляднейшим подтверждением правоты знаменитой максимы Шамфора, согласно которой человеку следует каждое утро проглатывать по живой жабе, с тем чтобы быть уверенным в том, что на протяжении предстоящего дня ему не придется столкнуться с чем бы то ни было более омерзительным), словно сговорившись, заставили меня потерять бдительность и поддаться очарованию нежданной гостьи — объявившейся в один прекрасный день в моем почтовом ящике ярко иллюстрированной рекламной брошюрки под названием «Зимнее солнце». На обложке этого шедевра рекламной индустрии красовалась шеренга пальм, выстроившихся вдоль кромки пляжа с белоснежным песком, отороченного с противоположной стороны каймой бирюзового моря. Фоном для этого милейшего пейзажа служили покрытые густой зеленью холмы, где, как я немедленно догадался, утомленный тропической жарой путник мог найти убежище в тени источающих благоуханные ароматы и увешанных экзотическими плодами деревьев на берегу какого-нибудь очаровательного ручейка, срывающегося с каменного уступа живописнейшим водопадом. Эта фотография, равно как и те, что следовали за нею на страницах брошюры, напомнила мне виды Таити, которые Уильям Ходжес привез с собой из путешествия, совершенного вместе с капитаном Куком. На тех картинах были изображены тропические лагуны, на берегах которых, нежась в лучах мягкого заходящего солнца, весело и беззаботно резвились местные девушки. Выставленные в Королевской академии в Лондоне суровой зимой 1776 года, картины вызвали у столичной публики стоны зависти и спровоцировали у многих зрителей неудержимое желание побывать в этом земном раю. Пожалуй, та давняя выставка Ходжеса и стала образцом для демонстрации жаждущей тепла, солнца и комфорта публике бесчисленных тропических идиллий, включая и ту, что была запечатлена на глянцевых страницах «Зимнего солнца».

Уильям Ходжес. Вновь на Таити, 1776 г.

Составителям брошюры каким-то дьявольским образом удалось угадать, насколько легко подпадут их читатели и потенциальные жертвы под очарование этих фотографий. Ощущение было такое, словно эти магические пейзажи способны лишить человека разума и парализовать его свободную волю и способность критически осмысливать увиденное. Как мало оказалось для этого нужно: всего-навсего несколько сделанных с излишне длительной выдержкой снимков, запечатлевших пальмы, голубое небо и золотистый песок. Люди, вполне способные в обычной жизни скептически оценивать чужие предложения и вести себя благоразумно и осторожно, оказывались беззащитными перед очарованием тропических пейзажей: вселявшийся в них оптимизм, казалось, граничил с первобытной доверчивостью и простодушием. Желание немедленно перенестись в земной рай, появлявшееся у людей при просматривании этого рекламного буклета, являлось, с одной стороны, трогательным, а с другой — вопиющим примером того, как серьезные решения, важные планы (а то и судьбы) выстраиваются людьми под воздействием простейших, абсолютно безыскусных образов того, что принято называть счастьем. Я наглядно убедился в том, как человек может отправиться в долгое, разорительно дорогое для него путешествие после минутного созерцания картинки с пальмой, изящно изогнувшейся под напором тропического бриза.

В общем, я решил немедленно поехать на Барбадос.

Нашу жизнь объединяет присущее человеку стремление к обретению счастья. Пожалуй, наиболее наглядно реализацию этого стремления демонстрируют как раз совершаемые нами путешествия — во всем их многообразии, во всей парадоксальности и эмоциональной насыщенности. Именно они выражают — пусть и не слишком очевидно — наше понимание того, какой именно, по нашим представлениям, должна быть жизнь, та самая жизнь, которая не укладывается в рамки повседневной работы и борьбы за выживание. При этом поездки и путешествия нечасто оказываются материалом для рассмотрения тех или иных вопросов философского характера. Впрочем, мы и вообще редко задумываемся над тем, что не относится к сугубо практическим проблемам и требует по-настоящему глубокого осмысления. На нас постоянно обрушивается поток советов и рассуждений о том, куда нам следует съездить; гораздо реже мы задумываемся и говорим о том, почему или как нам нужно ехать в то или иное место, — и это несмотря на то, что искусство путешествовать самым естественным образом ставит перед нами целый ряд далеко не простых и не тривиальных вопросов, изучение которых может, пусть и в достаточно скромной степени, приблизить нас к пониманию того, что великие греческие философы подразумевали под изящным и вместе с тем торжественным термином «эвдаймония» — высшее состояние ума, уподобление человеческой жизни божественному существованию.