А ведь как всё просто и понятно, если не искать в этой притче скрытый вероучительский смысл, которого она не имеет, а рассматривать её исключительно как практическое руководство для повседневной «партийной» работы! Иисус, несомненно, понимал, что никакая серьёзная общественная деятельность не бывает успешной без активной поддержки со стороны «сильных мира сего», и поэтому учил своих сторонников всемерно добиваться их расположения.

   Подтверждением нашей трактовки можно считать и другое место из этой же притчи: «И похвалил господин управителя неверного, что догадливо поступил; ибо сыны века сего догадливее сынов света в своём роде» (Лк. 16:8). Я уже упоминал о том, что «сыны света», — это, скорее всего, секта ессеев (см. Главу 4); их главным принципом был уход «из грешного мира» в недоступные и пустынные места. Никакие контакты, связи и знакомства во внешнем мире им были не нужны. Это и понятно. Зачем отшельникам общаться с кем-то из окружающих?

   Другое дело — Иисус. Он стремился принести в мир своё учение, и ему, естественно, как воздух нужна была поддержка влиятельных членов общества. Именно в этом значении и следует понимать выражение Иисуса «сыны века сего догадливее... в своём роде». «Сыны века сего» — это, несомненно, те, кто, не прячась по скитам и монастырям, ищет успеха и поддержки в обществе. А «догадливее в своём роде», — значит, догадливее, сообразительнее в способах достижения этого успеха.

   Понятно, что подобным образом истолковать эту притчу можно только в том случае, если помнить, что Иисус являлся руководителем общественной организации и, естественно, должен был направлять её деятельность. Притча о неверном управителе как раз и служила этой цели. А вырванная из контекста, она ничего, кроме недоумения и сомнительных предположений, не вызывает.

   В предыдущей главе мы предположили, что ночью, накануне суда, Понтий Пилат получил от Иосифа Аримафейского и Никодима деньги в обмен на обещание спасти Иисуса от смерти. Рассмотрим теперь дальнейшие события в свете этой нашей гипотезы. Не исключено, что многие «странности» и «неточности» в описании суда над Иисусом, на которые не устают указывать критики библейских текстов, при этом наконец прояснятся. А чтобы наше повествование стало более живым и наглядным, мы эту главу слегка беллетризируем, придадим ей чуть-чуть художественности; от этого, как мне кажется, она только выиграет.

   Итак, на следующее утро после ареста Иисуса первосвященники и прочие храмовые служители, связав своего пленника, повели его в преторию[42], к Пилату на суд.

   По свидетельству Иоанна, иудеи, доставив узника к резиденции прокуратора, остались стоять снаружи, побоявшись зайти внутрь (Ин. 18:28). Им ещё предстояло в этот день после захода солнца совершать Пасху, а если бы они вошли в жилище язычника, то, по еврейским законам, осквернились бы и, следовательно, не могли бы принять участие в священной трапезе. Вместо этого они остались стоять возле ступенек, ведущих на каменную платформу перед преторией, называемую по-гречески «лифостротон», а по-еврейски — «гаввафа».

   Некоторые исследователи полагают, что это сообщение — какая-то ошибка евангелиста: евреям было запрещено входить только в святилища язычников, но не в присутственные места, поскольку иначе они не смогли бы вести никаких дел с римлянами. Может, евреев в зал суда просто не пустила римская стража? Не исключено. Но даже если и так, то мизансцена готовящейся драмы от этого нисколько не изменилась: толпа в любом случае оставалась ждать во дворе претории.

   Через некоторое время к евреям вышел прокуратор. Он не выспался и был сильно не в духе. Почти всю прошедшую ночь ему не удалось сомкнуть глаз. Сначала к нему явились посланцы от первосвященника с просьбой дать солдат для ареста какого-то смутьяна из Галилеи, укрывшегося со своей бандой в Гефсиманском саду, а затем пришли ещё двое, Иосиф и Никодим — известные в Иерусалиме богачи. К его, Пилата, удивлению, столь уважаемые люди стали просить за этого галилейского смутьяна. Впрочем, из их рассказа выходило, что этот бродяга и не смутьян вовсе, а безобидный религиозный мечтатель, каких много развелось в те годы в Иудее. По словам Иосифа и Никодима, первосвященники «из зависти» решили погубить этого молодого человека, обвинив в политических преступлениях, тогда как он был всего лишь бродячим философом. Но самое главное, свою просьбу ночные визитёры подкрепили такой суммой денег, что даже он, неподкупный римский прокуратор, не смог устоять! Ну и, — что греха таить! — обещал им свою помощь, тем более, что галилейский пророк, кажется, и в самом деле ни в чём не виноват...

   Выйдя на лифостротон, Пилат увидел толпу, не чрезмерную, человек в полтораста, судя по всему, — слуг и клевретов Каиафы и его тестя — Анана. Да вон и они, оба первосвященника, старые его знакомцы, стоят впереди своих соплеменников, бороды вверх уставив. Разглядел прокуратор в толпе и молодого, сильно избитого человека со связанными за спиной руками. По всей вероятности, это и был тот самый философ из Галилеи, за которого сегодня ночью просили Никодим с Иосифом.

   Сдерживая зевоту и хмурясь, Пилат спросил:

    — В чём вы обвиняете Человека Сего? (Ин. 18:29)

   Вопрос прозвучал, по всей видимости, не слишком любезно, потому что Каиафа, сверкнув глазами, выкрикнул:

    — Если бы Он не был злодей, мы не предали бы Его тебе! (Ин. 18:30)

   (Тоже понять человека можно: целую ночь не спал, разбирался со смутьяном из Галилеи, вот и шалят нервишки!..)

    Пилату вся кровь бросилась в голову: «Вот паразиты! Мало того, что пришли, разбудили, выспаться не дали, так ещё хотят, чтобы он без разбирательства поверил им на слово и скрепил заготовленный заранее приговор!»

    — Если так, то возьмите Его вы и по закону вашему судите Его! (Ин. 18:31)

   Сказал Пилат и тут же подумал с беспокойством: «А вдруг и в самом деле повернутся сейчас и уйдут вместе с узником? Как он выполнит тогда своё обещание? Хотя, нет, никуда не денутся! Приговор утвердить надо, а правом таким обладает только он — Понтий Пилат!» 

   Первосвященник тоже сообразил, что сказал лишнего. Произнёс примирительно:

    — Нам не позволено предавать смерти никого (Ин. 18: 31).

    (Тут необходим небольшой комментарий. Эти слова первосвященника не означают, что еврейские власти были вообще лишены права приводить смертные приговоры в исполнение. Мы знаем, что Иоанн Креститель был обезглавлен по приказу еврейского тетрарха Галилеи Ирода Антипы {198}. В 62 году Иаков, брат Господень, был побит камнями по приговору Синедриона {199}. Наконец, и в самих Евангелиях имеется прямое указание на то, что евреи обладали правом казнить своих преступников — вспомним хотя бы блудницу, спасённую Иисусом от побиения камнями (Ин. 8:4-5). Таким образом, еврейские власти обладали правом судить и казнить своих единоверцев, но только за уголовные и религиозные проступки. Политические преступления — измена императору и Риму — подлежали юрисдикции исключительно римских судей. Заявление первосвященника о том, что евреям никого нельзя предавать смерти, следует понимать в том смысле, что Иисуса они, действительно, не могут казнить своей властью, поскольку он является политическим преступником и врагом Рима. Именно в этом качестве первосвященники со старейшинами и представили его прокуратору).