— Во-первых, Лутвинне был наполовину человеком. А человек устроен сложнее эльфа и вполне выдерживает присутствие как абсолютного света, так и абсолютной тьмы. Человек отзывается Бездне, если ты понимаешь, о чем я. Человек догадывается о смысле Бесконечности.

— Человек так устроен, что ему периодически бывает необходимо ощущать нечто большее, нежели он сам, — объяснил Авденаго, повторяя одно из кстати вспомнившихся высказываний Николая Ивановича. — Если нельзя вверх, он глядит вниз. И всегда находит.

— Вот и я о том же, — подхватил Тахар. — Лутвинне наполовину человек, вот он и выдержал. А вторая причина, — Тахар пошевелил вторым пальцем, — заключалась в том, что его держали в городе, можно сказать, под дружеским приглядом, а не отправили ко мне на карьер. У меня-то на карьере, будь он даже на три четверти человеком, все равно больше года бы не сдюжил. Вот как я думаю.

— Ага, — сказал Авденаго. — Стало быть, это — люди. А женщины есть?

— Может быть, и есть, я не следил. Мне кого привозят, я тех к делу и приставляю.

— Ясно, — сказал Авденаго. — Скучно тебе здесь, с ними?

— Не то слово! — обрадовался Тахар. — Вот ты понимаешь!

Он быстро выхлебал побольше вина и ткнул Авденаго кувшином в бок.

— Угощайся, пока не закончилось.

— Только это и остается, — сказал Авденаго. — Раз ты не можешь поехать на Великий Камбай.

— Да я просто с ума схожу, когда об этом думаю! — заревел Тахар. — Ведь такое бывает раз в сто лет, не чаще!

— А я могу туда поехать?

— Ты? На Великий Камбай? — Тахар воззрился на Авденаго так, словно ему явили какую-то неожиданную для здешних мест драгоценность. — Да, — медленно проговорил тролль, — думаю, ты вполне можешь. Ведь ты — посланец Морана, его принадлежность, его создание, и у тебя есть твое кольцо, в котором ты носишь образ своего господина… Тебя будут рады видеть на Великом Камбае!

— А как я доберусь до Комоти?

— Я дам тебе провожатого, — расщедрился Тахар. — Комоти — красивый город. Там даже есть здание!

— Одно?

— Разумеется, и это — храм Комоти. Ты все увидишь. Я был несколько раз в Комоти, но на самой Комоти — ни разу.

— На ком?

— Комоти — это гора.

— Понятно.

— И там обитает Черная Комоти.

— Богиня?

— Она — Черная Комоти. Не называй ее богиней. Она не богиня. Она — Черная Комоти.

— Ясно, — сказал Авденаго. — В городе Комоти есть одно-единственное здание — храм Комоти, но сама Черная Комоти обитает не в городе, а в горе Комоти.

— В этом только троллю разобраться под силу, — гордо произнес Тахар. — Ты разобрался.

— Наверное, я тролль, — вздохнул Авденаго. — Моран Джурич ничего не говорил мне на сей счет. Оставил в неведении.

— Он не говорил тебе, кто ты? — поразился Тахар и медленно покачал головой. — Моран Джурич очень жесток. Он всегда был жестоким, только я никогда раньше не знал — до какой степени.

— Ничего, я привык, — утешил собеседника Авденаго.

— Все равно, он жесток, — упрямо повторил Тахар. — Как и подобает высшему троллю из Мастеров, и даже еще страшнее. Но так даже лучше. На Великом Камбае ты увидишь по-настоящему жестоких троллей. Истинных и великих! Там будут Эхуван и Нитирэн, и Тагана. Их имена рождают мурашки в моем теле.

— Кто из них победит в Великом Камбае?

— Это неизвестно, но если выбрать себе в покровители того, кто впоследствии будет побежден, то можно утратить левую руку, а может быть, и жизнь. Победители не щадят сторонников побежденных.

— Справедливо.

— Тебя это восхищает?

— До глубины души!

Они допили вино.

Утыкаясь щекой в лохматое плечо Тахара и проваливаясь в приятный сон, Авденаго подумал: «Хорошо принадлежать к таком народу…»

Раньше никто и никогда не пытался угодить Михе Балашову. Сделать так, чтобы ему было хорошо, чтобы он одобрил, покивал, похвалил. Сколько Авденаго ни напрягался, ничего на ум не приходило, и в конце концов причуды памяти вынесли его на скудный брег его раннего детства и явили бабушку.

Бабушку эту он не вспоминал уже лет десять. Она умерла, когда Мишеньке было всего пять, на похороны его не взяли, чтобы не травмировать ребенка (оставили с какой-то курящей соседкой, которая все то время, что Мишенька у нее сидел, пускала дым в зеркало и рассматривала свое отражение в мутном стекле, — она потом ему долго снилась, и он думал, что это — сама Смерть).

Бабушка исчезла бесследно, незаметно. Как будто и вовсе не было ее.

Мать о ней никогда не заговаривала, а когда мальчик однажды спросил, ответила неопределенно: «Неужели ты ее помнишь?» И он вдруг понял, что — нет, не помнит. Совсем.

А тут вдруг возникла картинка: мятые конфеты «Коровка» и ласковый шамкающий голос: «Кушай, Мишенька. Какой хороший мальчик. Радуйся, пока ты хороший. Маленькие — такие хорошие! Потом-то вырастешь и будешь козлом, как и все». Ласково так говорила, без тени сожаления или сомнения, все равно как о смене времен года или варке варенья.

Мишенька понятия не имел, как выглядят козлы. Он был городским ребенком, поэтому речи бабушки скользнули тогда как бы мимо его сознания. «В неведении счастье», — сказал бы, наверное, Николай Иванович. Моран, впрочем, наверняка другого мнения.

Да, бабушка пыталась ему угодить. И совсем бескорыстно, между прочим, вовсе не для того, чтобы отменить или отсрочить неизбежного «козла». Она Мишеньку и «козлом» бы любила.

Прошло пятнадцать лет — и вот второе существо, встреченное Михой Балашовым, старательно угождает ему. И тоже — без всяких там особенных видов на будущее. Понятно ведь, что Авденаго уедет на Великий Камбай и, если угадает будущего победителя, сделается могущественным. И вряд ли уж вспомнит потом о скромном смотрителе карьера. До того ли будет Возвышенному Авденаго? Явно не до того.

Авденаго шагал по дну карьера, а Тахар двигался рядом, засматривая ему в лицо.

— Скользко здесь, — пояснил он, когда Авденаго случайно встретился с ним взглядом. — Как бы ты не поскользнулся.

— А ты следи, — предложил Авденаго. — Если что, лови за руку.

— Хе-хе. Тролли друг друга за руку не ловят.

Авденаго фыркнул:

— Это просто такое выражение. Конечно, тролли за руку друг друга не ловят!

Он слышал, как Тахар прошептал: «Просто выражение такое!».

Они добрались до лестницы, вырубленной в почти отвесной скальной стене, и поднялись до первого уровня. Из тоннелей, пробитых в скале, доносился грохот — там шли работы.

— С прошлых дождей не можем пробиться сквозь толщу, — горестно сообщил Тахар. — Здесь должна быть медная жила. Нутром чую! — Он стукнул себя кулаком по животу. — У меня от близкой меди всегда несварение.

— Признак верный, — кивнул Авденаго.

— Бьемся, бьемся… Им ведь, канальям, и дела нет до моего несварения! — Тахар мимоходом ткнул сложенным пополам кнутом в шею какого-то бедолагу, проходившего мимо с лопатой. Бедолага даже не обратил внимания на тычок. — Еле ползают!

— Возможно, слишком твердый камень? — предположил Авденаго.

— И я говорю, — подхватил Тахар. — Камень твердейший; а несварение… — Он сморщился. — Лучше не думать.

— Вот и не думай, — посоветовал Авденаго.

— Мне еще повезло, — произнес Тахар после паузы. — Запоры или там несварение… На соседнем руднике, где бериллы добывают, — там смотрителем некий Нодухума. По правде говоря, этот некий Нодухума — мой троюродный брат, если считать с материнской линии и учитывать вторые браки.

— Ясно, — сказал Авденаго.

— У него камни в печени, — продолжал Тахар. — И как близко по-настоящему ценный берилл, так эти камни начинают шевелиться. Кровью и песком мочится! Кровью и песком! Но своего поста не покидает.

— Истинный тролль.

— Я и говорю, — Тахар перевел дух и задрал голову. — Вон там, второй ярус сверху, пещера. Видишь?

Авденаго посмотрел туда, куда указывал тролль. Пещера ничем не отличалась, на его взгляд, от всех прочих: зловещее отверстие в скале, сравнительно ровной круглой формы. И вокруг копошатся мурашками люди.