Но то ли командир кандагарской «восьмерки» их не понял, то ли неправильно истолковал жестикуляцию, только его машина пошла на разворот в ужасающем интервале от винта Фединой вертушки.

Удар, скрежет, вой раненого зверя аварийно выключаемых двигателей, свист разлетающихся частей фюзеляжей, разрубаемых двумя винтами во взаимной рукопашной, сменился на фоне повисшей тишины тяжелым, надсадным, отборным «аэродромным» матом борттехников, которые милостью судьбы оказались вне кабин во время разборки и залегли в канаве во время действа.

Скульптурную авангардистскую композицию из металла двух, еще минуту назад исправных, живых вертолетов венчала фигура понуро склонившего голову командора, в очередной раз обласканного судьбой…

Не успели мы выдохнуть от этого очередного «случая», как через два дня, при завершении операции в районе Пагмана, опять Федя отличился, на этот раз еще позабористей.

Шла зачистка кишлаков этого района. Степанов со своей парой осуществлял авиационную поддержку десантников одного из подразделений 103 вдд (воздушно-десантной дивизии).

В то время, когда он улетел из назначенного ему квадрата, чтобы дозаправиться, замполит роты, не предупредив авианаводчика, возглавив два взвода, решительным броском выбил духов из крепостишки, откуда те сдерживали наступление наших основных сил.

Наводчик, не подозревая об уже достигнутой победе над сволочным опорным пунктом противника, дал целеуказание Фединой паре после возвращения на обработку крепости НУРСами.

Федя стрелял всегда отменно…

Вечером на командирский стол лег его рапорт:

«Прошу отдать меня под суд военного трибунала за убийство советских военнослужащих».

Черная тяжелая тень беды шалью окутывала его, вжимая плечи вниз. Глаз на лице не было видно, вместо них — темные ямы без малейшей искры проявляемых чувств. Казалось, у человека была вынута душа, осталась только оболочка-вешалка для передвигающейся непонятным образом одежды. Голос звучал потусторонне, как из преисподней.

Мы начали хором убеждать его, что вины в случившейся трагедии на нем нет, что к этому же выводу пришла и комиссия, разбиравшаяся с этим случаем. Глухим голосом, обращаясь ко мне, Федя сказал, что если на удар его завтра не спланируют, он будет бояться летать… Я, отведя от него взгляд, пробубнил, что теперь это прерогатива комэска.

Через два дня, освободив себя от вылетов на сутки, я решил заняться годовым планированием, так как и при боевых действиях в советском хозяйстве плановости никто не отменял. Правда, в плановой таблице боевых вылетов наша пара фигурировала в качестве ПСО (поисково-спасательного обеспечения), но это так, на всякий случай, поднимают эту пару крайне редко.

Только приступил к планированию, как забегает дежурный и заполошным голосом орет: «Пару ПСО на вылет, „зеленый“ где-то упал!!!»

Собравшись, побежали к бортам, на ходу застегивая ЗШ (защитные шлемы). В считаные минуты взлетаем, имея на борту группу спасателей и необходимое снаряжение.

После взлета с КП полка дают район, куда необходимо направить нам свои стопы, а также позывные группы, действующей в том месте.

Через 15 минут мы уже в районе кишлака под названием Тангихула, что километрах в сорока к юго-западу от Кабула.

Смотрим: кишлак этот примостился на берегу речушки, что течет по дну ущелья, напоминающего каменную кастрюлю с довольно высокими склонами.

Над ущельем уныло крутится четверка «полосатых» соседней эскадры, которые работали по цели в составе группы. Пытаюсь разузнать у них по радио, что случилось, но слышу только невнятное бормотание про позывной «зеленого» наведения и его столкновение с горой.

Господи, да это ж Федя! Где он?! «Смотри под собой справа!» — кричит один из «полосатых». И точно, вижу внизу столб дыма и разбросанные под ним части вертолета. Резко даю ручку от себя, вертолет клюет носом вниз, вдруг чувствую, что управление заклинило. «Только этого не хватало», — подумалось. Взгляд на приборы, ага, все нормально, значит, дело в другом. «Восьмерочка» не любит грубого отношения, при резких тычках ручкой происходит запирание управления. Мысленно извиняюсь перед машиной, ласково присбросив шаг-газ, она тут же отвечает радостно ожившим управлением, приняв извинения, и мы, уже вместе с ней, устремляемся вниз. С ходу выполнив посадку у дымящегося железа, кричу сквозь шум винтов и работающих на повышенных оборотах двигателей спасателям, чтобы искали экипаж, он должен быть где-то поблизости. «Полосатые», прогундосив, что у них закончилось топливо, уходят. Остаемся мы в районе вдвоем с Юркой Наумовым, ведомым, который продолжает носиться надо мной, прикрывая нас сверху. Вдруг он возбужденно докладывает, что видит толпу духов, бегущих по направлению к крепости левее нас метрах в двухстах. Да и я замечаю, что мужики, которых мы высадили, пригибаются, а вокруг них что-то камешки начали подпрыгивать. Сквозь грохот двигателей происходящее за стеклом кабины воспринимается как сюрреалистическое действие, не имеющее отношения к реальности. Кино, которое крутит непонятно кто. Жестами делаю знаки, чтобы спасатели действовали побыстрее, а по радио Юре даю команду на огонь по супостату. Юрка носится угорелым чертом, едва не задевая верхушки деревьев, и извергает залпы НУРСов один за другим. Скоро их запас иссяк, приказываю ему работать носовым пулеметом. Да что толку от этой пыкалки?

Становится скучно… Взлететь нельзя. Ощущаем себя букашкой на ладони великана, которую он может в любой момент сжать.

Но тут ребята на кусках брезента начинают подтаскивать к вертолету то, что осталось от экипажа. Надежды на их жизнь оставили нас, как только мы взглянули на содержимое носилок…

Фигура Феди, застывшая в позе боксера, представляла из себя статую из черного угля, увенчанную остатками кожаного шлемофона. Саня Чередников, вернее, его останки — это кусок обгорелого мяса, из которого торчали уцелевшие кисти рук, чертившие борозду в пыли. Почему-то небрежность, с которой тащили к вертолету то, что осталось от НАШИХ ребят, покоробила.

Тяжело дыша, старший спасателей выдохнул: «Все, взлетаем!»

Кабина наполнилась запахом обгорелого человеческого мяса.

Какая-то волна поднялась в груди, заполнив сердце непознанной еще ненавистью к врагу, чувством осознания чудовищной несправедливости происходящего, невыразимой тоски и жалости к погибшим. Но в тот момент не до лирики. Надо еще самим из этого каменного котла смерти выбраться.

Включаю форсаж, есть такой режим на «эмтэшке», разворачиваюсь против ветра и, на полной мощности выполняя взлет, по ходу даю залп из всех видов оружия по ненавистной крепости. Облако пыли поднимается над ней, но это только начало, думаем мы, погоди, мы еще придем сюда, чтобы поплотнее разобраться.

В Кабуле садимся на дальнюю стоянку. Не хочу, чтобы остальные ребята видели, ЧТО у нас в грузовой кабине.

На стоянке нас поджидает Витька Ковлагин. Просунувшись в дверь, хмуро озирает залитый сукровицей пол, находит под сиденьем кусок черепной кости кого-то из погибших.

«Вот и все, что от человека остается», — произносит он.

Нет, Витя, не все!..

В комнате повисла стойкая, непрерывно обновляемая сигаретная дымовая завеса. Над разложенной на столе картой навис головами весь наш эскадрильский штаб. К нему добавились лучшие стратеги из соседней эскадры Полянского, вместе с которой нам наутро предстояло выполнить сложную и ответственную тактическую задачку.

Дело в том, что неподалеку, ну так верстах в ста пятидесяти, сорок минут лету, у духов в местечке под названием Падхаби-Шана (черт ее знает, что у них это название значит), нарисовался огромный, фронтового значения склад с оружием и боеприпасами.

Ну и, стало быть, нам поставлена задача в этот склад «постучаться» и, не дожидаясь ответа, распотрошить его к едреней фене.

Чем стучаться, учитывая важность момента, более-менее понятно.

Решили подвеситься серьезно. У «зеленых» наведения — по две «пятисотки» на фермах подвески вооружения, не считая мелких брызг в виде блоков неуправляемых ракет. Каждая такая бомбочка калибром пятьсот килограммов способна оставить на память руины вместо любого сооружения, если попадешь, конечно.