Перевалили через склон горы, набрали высоту, теперь сам черт нам не страшен!

Оборачиваюсь в грузовую кабину, глазами подзываю Ришата ко мне, в пилотскую. Тут уж, немного утрируя командирский напор под впечатлением только что пережитого, накидываюсь на него: что, мол, неужели не слышал моих ценных указаний?! Тот оправдывается, что команду «оттянись» слышал, да мало времени было, чтобы набрать необходимую дистанцию. А когда крутиться начали, то мои вопли насчет сбросить шаг-газ он не мог услышать по определению, так как во время возникших диких перегрузок фишку связи от защитного шлема оторвало напрочь. Ладно, ребята, главное, что вы живы, хоть и поцарапаны слегка. Железо жалко, конечно, больно машина хороша была, но это все-таки железо, скуют еще. Но вот эту самую милую мне сейчас морду, почерневшую от копоти, с фингалом под глазом, с выражением досады, недоумения, обиды на судьбу, уже никто повторно не склепает. Ничего, Ришат, за одного битого двух небитых дают. Отойдешь ты постепенно от пережитого стресса, наберешься снова пилотского куража и командирской уверенности, голода к полетам и жажды новых побед, и завернешь еще хвоста своей вертушке, так что застонет она и закряхтит, как на деревенских танцах девчонка, почувствовав на своем стане уверенную, крепкую руку сильного мужика, признавая сразу его власть над собой, и отдавая себя ему, не думая, куда и как пойдут они уже вместе…

Можно на этом и закончить рассказ, но…

Вечером, посасывая сигаретку, обсуждаем мы своей парой прошедшие события и прикидываем, достойны мы награждения за спасение потерпевшего бедствие экипажа или слишком нахально об этом мечтать через месяц после прибытия на войну.

И тут мимо идет пропагандист полка (была такая военная профессия тогда, в советские времена), видом своим напоминающий шакала Табаки из мульта про Маугли. Завидев нас, он заговорщицки отозвал меня в сторонку. Заверив в своем безбрежном уважении всей нашей группы, поведал, деланно возмущаясь, сам при этом изучая реакцию на произносимые слова, содержание совещания, которое только что провел начпо. Начпо — это начальник политотдела, т. е. главный замполит полка, скотина редкостная и сволочная, замечательная эксклюзивным набором негативных качеств, и поэтому даже представляющая для стороннего наблюдателя некоторый зоологический интерес. Ну, например, как самая ядовитая змея, обитающая в дебрях Амазонки. Так вот, он, собрав всех замполитов полка, начал толкать им речь о том, что надо больше обращать внимание на воспитание психологической устойчивости во время боевых вылетов у летчиков. Ну да, сам-то он ни одного боевого вылета так и не сделал за всю службу.

В качестве примера он привел якобы имевший место случай, когда вертолет Якупова был сбит (?), замкомэске третьей эскадрильи (то есть мне) приказывают сесть, чтобы забрать его, а я отказываюсь, ему (то есть мне) еще и еще раз приказывают совершить посадку и забрать товарища, попавшего в беду, а он (то есть я) отказываюсь снова и снова. И так до тех пор, пока не прилетел командир полка и лично приказал командирским тоном, с угрозой отдать под трибунал, выполнить задачу по спасению, после чего уже он (то есть я) не посмел отказаться!

Что-то стало трудно дышать. Так бывает, когда тебе совершенно неожиданно, со всей дури, засадят под дых. При совершенно ясном небе вдруг потемнело, как во время солнечного затмения. Вроде дождя в это время года здесь не бывает, а веки что-то мокрые…

Это что же происходит, граждане?!! «Где он?!» — только и смог пробормотать я. «А, начпо-то?» — безмятежно переспросил пропагандист. — «Да в Союз улетел, в Ташкент, промышлять чего-то. Мышкует, поди». И не спеша, с чувством выполненного долга, покатил в столовую.

Впервые в жизни почувствовав навалившуюся огромную тяжесть в груди, попытался отогнать наваждение. Ведь не может такая чудовищная несправедливость быть явью. Может, наврал пропагандист? Побежал к нашему замполиту эскадрильи, моему другу (дружили семьями) Сашке Садохину. Задыхаясь от душившей обиды, спросил его, правда ли то, что наговорил мне наш Геббельс. Санек подтвердил. «Что ж ты не вступился за меня!» — возопил я в отчаянии. «Ну я ж там, при десантировании, не был», — пряча глаза, сказал тогда Садохин.

«Но ты же МЕНЯ-то знаешь?!!»

И последовало молчание. Молчание в ответ на крик о помощи.

Самое тяжелое предательство — это то, которого не ожидаешь…

Почему, мучила меня мысль, почему начпо так поступил? На этот вопрос ответ, немного поразмыслив, нашел я быстро. Вспомнил, что незадолго до десанта происходило у нас в эскадре партсобрание, на котором присутствовал начпо и его начальник, член военного совета округа, большой человек. Говоря доступным языком, главный замполит округа. Ну а я, распалясь во время бурно проходившего собрания, посвященного предстоящему проведению операции, позволил себе критикнуть начпо в присутствии его хозяина. Дурак, конечно… Но вот понять Садохина я не смог, видно, все они, замполиты, всегда заодно друг с другом, корпоративная солидарность, как сказали бы сейчас.

Несколько дней ходил я, как в воду опущенный, не имея возможности толком пошевелить ни рукой, ни ногой. Превозмогая себя, подошел к командиру полка, полковнику Павлову, и заявил, что если мне не доверяют, то я не смогу выполнять полеты. Побитый на глазах у своры кобель не может быть вожаком стаи. Командир полка по-отечески, с хитринкой в глазах, посмотрел на меня внимательно. Затем нарочито грубовато послал меня подальше, заявив, что работать надо, пацанов скорее на крыло по-боевому ставить. А на досужие сплетни только бабы «нервенные» обращают внимание, если не доверял бы, то не стоял бы на этом месте.

А к награде не представил только потому, что сопливы еще пока, там посмотрим…

Ну и снова солнце засияло, грудь расправилась. Повоюем еще…

В Афгане нет железных дорог. Автомобильные есть, но во время войны ездить по ним чрезвычайно опасно. Мины, обстрелы из засад, обвалы на горных участках, оползни, возможность задохнуться (такие случаи были) в туннеле, если кто-то впереди встанет, а также сорваться в пропасть на повороте, поскользнувшись автомобилем на обледеневшем, каменистом лоне дороги — все это делает поездки по «ридной Афганщине» предприятием мало привлекательным. Поэтому начальство предпочитало преодолевать расстояние между пунктами «А» и «Б» районов дислокации частей 40-й армии по воздуху.

«Летайте самолетами и вертолетами Военно-воздушных сил! Быстро! Надежно! Выгодно! Удобно!» Есть, конечно, нюансы. Ну, например, точно так же могут и обстрелять, особенно на взлете и посадке. Успешность перемещения в другой пункт во многом зависит от квалификации экипажа, его опыта в полетах на ту или иную площадку. А также от температуры наружного воздуха, превышения, ветра, конфигурации площадки, препятствий на подходе к ней, влажности, условий пылеобразования и еще черт-те чего с бантиком на боку. Да что там говорить, в общем, зачастую — от Божьей милости. После того, как в середине восьмидесятых противник еще и ПЗРК начал широко применять, воздушные путешествия стали вообще делом экстремальным. Пассажирам даже стали парашюты выдавать и перевозки осуществлять по возможности ночью. Так что из всех преимуществ перемещения воздушным транспортом осталось одно — быстрота, во всяком случае, незамедлительность прихода к той или иной развязке.

Но не все так мрачно. Все-таки большинство перевозок осуществлялось успешно. Тому способствовали и возросший уровень боевого опыта пилотов, всякие технические ухищрения, реализованные к тому времени на технике, организация прикрытия, да и многое другое.

Один из первых вылетов, который поручили выполнить нашей паре, был на перевозку группы военачальников под руководством главного военного советника афганских войск, генерал-полковника Меринского. Ну перевозка больших начальников — вообще-то не самое любимое задание, выполняемое экипажами. В Союзе они (большие начальники, в основном — пехотные генералы), как правило, спесивы, полны величавой, державной напыщенности, капризны и чувствительны к малейшим отклонениям от политеса, как мнительные фрейлины двора Ея Величества. Окружение должно безостановочно выказывать им знаки внимания и подобострастной угодливости, в общем, «играть короля», иначе, не дай бог, у «забронзовевшего» может родиться подозрение в изменении своего статуса, и ну тогда начнет доказывать он всем, что его персона значит вообще и на военно-политическом небосклоне в частности. Очень они, стало быть, этим озабочены…