Сегодня праздник, День Конституции. В операциях — пауза.

У нас — день передышки. На вылеты задействованы только дежурные силы.

Лафа!..

Юрий Васильевич Грудинкин, комэск, возлежит на стоящей в углу комнаты кровати солдатского образца, прикрыв лицо панамой от нагло влезающих через жалюзи окна солнечных лучей. Он думает. О чем? Да мало ли о чем есть командирам подумать.

Кузьминов, штурман эскадры, уютно похрапывает в своем углу, соблюдая древний армейский принцип: солдат спит, а служба идет. Так легче ждать замену.

Я, пользуясь случаем, зубрю билеты по предметам вступительных экзаменов в академию. Пришла разнарядка, и мне снова предложили учиться. Ну что ж, учитывая, что вступительные экзамены будут в виде выносной сессии, а учеба начнется после окончания командировки, то этот расклад не вызывал противоречий.

Саня Садохин, замполит, пишет письмо домой, свесив над тумбочкой свою курчавую голову, старательно выводя «знакомые буквы» на клочке бумаги.

Петюня Погалов, его правак, здоровенный малый, не привыкший задумываться о смысле жизни, предпочитающий просто радоваться ей, сидит на своей койке, скрестив ноги в позе пахана, и вдруг, мечтательно закатив глаза, произносит: «Эх, отцы командиры, счас бы выпить неплохо в честь праздничка, да и закусить чем-нибудь душевным!»

Грудинкин, откинув панаму, долго и пристально смотрит на него, продолжая додумывать свою мысль, отчего Петя начинает ерзать и, оправдываясь, суесловит: «А че, командир, два месяца из прорыва не вылезали, сухой, как лист, аж противно, душа просит!»

Садохин, оторвавшись от письма, прореагировав на слово «душа» (это у них, у замполитов, такой рефлекс), откашлявшись, сообщает: «По моим данным, в пятой комнате у Кольки Булавина день рожденья».

Этого оказалось достаточно для того, чтобы Петюнчик мгновенно сообразил, что к чему.

Коля Булавин, правак из четвертого звена, отличался широтой натуры. Будучи холостяком, он являл собой образец настоящего гусара, сибарита, обожающего все возможные жизненные удовольствия, включая карты, вино, женщин, друзей, охоту и многое другое. Страстно любил он и пожрать, а для этого пришлось научиться вкусно готовить. Особый бенефис в этом смысле устраивался на его день рождения, когда Колян старался удивить друзей каким-нибудь сногсшибательным блюдом.

Вот и сейчас кодла его друзей-товарищей напряженно гадала, чем же он порадует народ в этих условиях.

Но, как говорится, голь на выдумки хитра.

За занавеской, старательно укрывшись от бдительного командирско-замполитского ока, томно побулькивала в сорокаведерной фляге брага, нарастая градусом в положенные сроки.

Правдами-неправдами выменянная на патроны к пистолету «ТТ» (большой дефицит) у начпрода мука и тушенка были превращены в целый таз пельменей. У личного состава с самого утра текут слюнки. Нетерпение возрастает, призывы становятся все нетерпеливее, когда в комнату вваливается Петюня Погалов и, хищно поведя носом, припирает к стенке виновника намечающегося торжества.

«Ну, долго еще мамку лохматить будешь? Хочешь, чтобы командир тревогу сыграл, счас я ему подскажу для прикола, а то он чтой-то задумчив ныне!»

Этого намека оказалось достаточно. Народ во главе с Коляном мгновенно засуетился. Раздались зычные команды именинника, которые радостно исполнялись предвкушавшими пиршество друзьями.

Через рекордно короткое время приготовления были завершены, и народ с радостно сияющими лицами расселся по лавкам вокруг стола. Так сноровисто пассажиры занимают скамьи в вагонах метро в час пик.

Вроде никто не пихается, но через мгновение все места заняты.

Истосковавшимся по домашней пище взорам были представлены закуски рыбные и овощные, груды зелени и винограда, копченая колбаска в прологовом количестве и, главное, эмалированный таз с дымящимися пельменями, водруженный, как знамя победы, в середину стола. Вокруг него, как бы подчеркивая значимость основного блюда, расставлены кружки с мутной бражчонкой.

Десятки рук с вилками наперевес одновременно потянулись к вожделенному блюду, напоминающему о мамкино-жениной готовке по выходным, тем восхитительно прекрасным дням в уютном родном доме, наполненным запахами мирной жизни, спокойствия и удовольствий. Закопченные, осунувшиеся, успевшие пропитаться порохом и пылью войны лица расплылись в умильных улыбках, глаза сами собой прищурились в кошачьи щелки, казалось, ничто уже не способно нарушить всеобщего урчания и мурлыка.

Однако Колян, не прекращая увлеченно жевать, обратившись к народу с заявлением, как честный офицер, предупредил, что один из пельменей для прикола по случаю празднества — с сюрпризом.

Братва тут же сбавила обороты, перейдя в режим настороженности, внимательно прислушиваясь к ощущениям после каждого закинутого в рот пельменя. Озираясь друг на друга, мужики каждый последующий тычок вилкой в тазик сопровождали мучительными вычислениями, пытаясь по конфигурации оставшихся объектов вычислить предмет с подвохом.

Наконец в обойме осталось всего несколько штук. Вдруг народ одновременно откинулся от стола, сыто отрыгивая и меланхолично ковыряя в зубах. Наступила десертная пауза. Но… взоры все равно оставались прикованными к этим роковым останкам пиршества, так как законы познания, основанные прежде всего на любопытстве, никто не отменял.

Раздался стук в дверь. Авиаразбойники восприняли его как пятую симфонию Бетховена, сидя где-нибудь в филармонии. Помните, тем есть тема судьбы? Ну-ну, кто это там так кстати?

Скованно улыбаясь, в дверь проник, просочился, протискивая грузное рыхлое тело, начпо, т. е. начальник политотдела полка — главный замполит части.

Личность это неприятная не просто, а во все отношениях.

Постоянно вынюхивающий, подглядывающий, имеющий целый штат осведомителей, он стремился знать все обо всех, и прежде всего негативное, к которому развилась у него тяга настолько патологическая, что без дерьма не мог он прожить и дня, как наркоман без заветного косячка.

«А что это у вас?» — спросил, прижмурясь, начпо, ласково потрогав бородавку на щеке.

Тут личный состав, проявив чудеса гостеприимства, с деланым радушием и подозрительной прытью расчищая место за столом, усадил под белы рученьки замполита, по пути объяснив повестку офицерского собрания прежде всего «политизьмом момента», связанного с Днем Конституции, ну и заодно представив автора чудесной композиции, скромно стоявшего в уголку.

«Ну, а вы что же?» — спросил политмурло, набивая рот сочными пельменями. «Не-ее, мы уже наелись», — ответствовал народ, со все более увеличивающимся радостным интересом наблюдая за процессом поглощения продукции извращенной Колькиной фантазии.

«Да-аа, вкусно, вот только хрящик, наверное, попался», — пробубнил начпо, усилив жевательную деятельность. Орлы напряглись. Булавин боком начал продвигаться поближе к двери, не спуская глаз со сцены, где приближалась развязка.

Вдруг жевание замедлилось, в лице персонажа, обласканного вниманием десятков пилотяг, промелькнуло выражение настороженного удивления… И тут он полез пальцами в рот, чтобы извлечь предмет, никак не поддающийся переработке…

На свет божий появился… пупырчатый… розовый… усатый ГОНДОН!!!..

«БУЛАВИН!!!» Мощный рык потряс стены. От него, казалось, лопнут стекла и барабанные перепонки. Цунами сорвало с места политмастера, да уж Колю давно «Фома хреном смел», только его и видали…

Виталий Егорович Павлов, командир полка, с самого утра был хмур и непривычно резок в общении с подчиненными.

Притихшие офицеры КП старались по лишнему поводу не встревать с докладами, которые могли подождать своего часа.

Замы тоже, подстраиваясь под настроение начальника, хранили печать хмурой озабоченности на челе.

Грудинкин, после утреннего построения вызванный на КП, канул туда, казалось, с концами, не выходя даже чайку попить в свой модуль.