Но однажды вечером он признался себе, что, хотя им и удалось продержаться эти две недели, они все равно обречены. И в скверном настроении, мучимый жаждой, разразился обвинениями в адрес Эндрю, припомнив ему все: пьянство, лень, жадность и наплевательское отношение к другим пассажирам. Сначала изумившись, а затем разозлившись, Эндрю ответил ему тем же, и разговор, который мог стать дружеской беседой, завершился хлопаньем дверью.

Но, выходя, Павел успел заметить не просто еще один красный огонек (он уже привык, что каждый день прибавлялось по одному), а целый рой красных индикаторов, которые еще вчера были зелеными.

Дрожа всем телом, он подождал в коридоре, чтобы успокоиться, и снова открыл дверь.

— Извини. Мне стыдно. У тебя сейчас страшная боль. Индикаторы…

Павел кивнул в их сторону. Они, естественно, располагались так, чтобы пациент их не мог видеть.

— Я знаю, — пробормотал Эндрю.

— Что?

— Конечно же, я знаю! — снова разозлился Эндрю. — Эта твоя машина сделана не для абсолютно темного помещения, а в расчете на госпитальную палату, где стены излучают сумеречный свет, ведь так? Каждую ночь, когда ты выключаешь лампу, чтобы я спал, я вижу свет индикаторов. Я знаю, что дела мои плохи.

Павел закусил губу.

— Кажется, я был с тобой не до конца откровенным. Я… Ну, в общем, я больше не верю, что нас спасут. Если бы нас искали, го к этому времени помощь уже пришла. Хочешь, чтобы я…

— Включил ЛВ? — прервал его Эндрю. — Нет! Нет! И еще раз нет! Ты правильно сделал, убрав его от меня подальше. Только теперь я начал понимать, что такое жизнь. Нет, выбрось его, закопай, сделай что хочешь, только, ради Бога, не включай!

Тут голос Эндрю сорвался, на лице выступил пот.

— Что ж, хорошо, — угрюмо сказал Павел. — Спокойной ночи

Павлу снова приснился ЛB.

Когда он открыл дверь каюты пациента (невыспавшийся, ибо пришлось дважды заставлять себя бодрствовать по 10–15 минут, чтобы во сне опять не оказаться во власти ужасов), Эндрю лежал без сознания. Кроме четырех, все индикаторы на медицинских приборах светились красным светом. К тому же опустела последняя банка с питательным раствором. Оставалось немного воды, чтобы предотвратить обезвоживание, в мускулах было достаточно тканей, чтобы поддерживать обмен веществ еще несколько часов, может быть, даже пару дней, если Эндрю останется неподвижным.

А потом…

Верная смерть.

Павел не мог в это поверить. У него кружилась голова. Он пытался убедить себя, что даже просто поддерживать в Эндрю жизнь четырнадцать дней, причем не обычных, а сверхдлинных местных — уже в своем роде медицинское чудо. Едва ли какому- нибудь современному врачу удавалось такое без помощи полного набора оборудования жизнеобеспечения.

Но что толку от того, что ему это удалось, если никто никогда об этом не узнает?

Надежда покинула Павла. Вся его перенапряженная воля к жизни рухнула, как мост от слишком большого груза. Он пошел к медицинскому кабинету.

В шкафчике лежал Легкий Выход.

Павел вынул гладкий прохладный прибор из футляра. Не стоило труда вспомнить комбинацию цифр замка. Покрутил прибор в руке. Солнце давно уже встало, и было много света.

«Ему я отказал в этом, заставил вести напрасную, глупую, бессмысленную борьбу с болью. И теперь Эндрю умрет, не приходя в сознание… А он оказался по-своему хорошим парнем. Я почти в восторге от него… и ужасно стыжусь себя: потому что собираюсь прибегнуть к тому, что сам ему запрещал».

Конвульсивным движением Павел повернул белый колпачок ЛВ и нажал его. Послышалось легкое жужжание. Павел закрыл глаза.

Не веря в происходящее, он снова открыл глаза. Все было точно таким, как раньше. Только ЛВ стал горячим. И…

Павел с проклятьями уронил прибор на пол. Раздалось шипение, из прибора вырвалось облачко дыма, а сам колпачок деформировался и почернел.

Павел почувствовал себя самоубийцей, который потратил много сил, выбирая и завязывая веревку, лопнувшую потом под его тяжестью.

— Будь я проклят! — процедил он, наконец. — Миленькая коробка с комбинированным замком, с шикарной подушечкой-гнездом для прибора… Оказывается, он поломался при крушении. Черт, до чего же хилая штука!

Прибор больше не дымился. Павел дотронулся до него — еле теплый. Схватив ЛВ, он резко повернулся, ослепленный яростью, и покинул медкабинет.

«Я отплачу ему за то, что он втянул меня в это дело! Я сведу счеты! Я…»

Но что это?

Откуда-то снаружи послышался рев. Завибрировали искореженные стальные стены коридора. Павел замер, протянув руку, чтобы открыть дверь каюты Эндрю.

Ревущий звук на секунду стих, затем набрал силу В ужасе уставился Павел на ЛВ в своей руке.

Подумалось: «Уж не заработал ли он в конце концов? В вызванной им иллюзии — фантазия спасения?»

Но любая иллюзия, которой он был способен наслаждаться, исключала всякое воспоминание об ЛB, поскольку даже намек на его существование напомнил бы Павлу, что он обречен на смерть…

Он повернулся, недоумевая, и разрывающим легкие рывком устремился к ближайшей пробоине в корпусе. Трясущимися руками зажег костер-маяк и упал рядом.

— Думаю, кому-то следует извиниться за то, что служба спасения не спешила, — сказал доктор в Центральном госпитале Картера. — Но ведь достаточно логично было оставить всякую надежду в тот момент, когда вычислили курс «Пеннирояла». Никто не ожидал, что после такой катастрофы можно выжить.

— Пожалуй, — произнес Павел. Он чувствовал себя намного лучше, хотя из-за богатого кислородом воздуха слегка кружилась голова. — И поисковая партия отправилась подбирать обломки, а не спасать людей?

— Боюсь, что так, — признал доктор. — Вас подобрал корабль, который был зафрахтован страховой компанией, отвечавшей за груз мехов.

Доктор помолчал, потом снова заговорил:

— Между прочим, должен сделать вам комплимент за превосходную работу с Эндрю Соличуком. Вы знаете, его семейство имеет огромный вес здесь, на Картере, и если бы его нашли мертвым…

— Да, — произнес Павел. — Да, работа была что надо.

Отсутствующим взглядом он смотрел в окно. Отличное современное здание, очень дорогое, в окружении лужаек и цветников. Он любовался плавательным бассейном и террасой-солярием, где нежились под солнцем пациенты, и рассеянно поглаживал нечто полированное и ощутимо весомое, лежавшее у него на коленях. Что?..

Ах да, ЛB, который не сработал.

— В каком состоянии Эндрю? Я бы хотел увидеть его, если можно.

— Думаю, устроим, — дружеским тоном сказал доктор. — Конечно, его пришлось собирать по частям. Но вы сами понимаете: семья, связи… Короче, Эндрю уже на ногах и, между прочим, все время спрашивает о вас.

Поднявшись, он с усмешкой добавил:

— Рады, наверное, что эта штука оказалась поломанной?

— Что? — удивленно уставился на доктора Павел. — А, это? — Вставая, он взвесил ЛB на руке. — О, он не мой.

— А мы считали, что ваш, — сказал доктор. — Перед психологической коррекцией прибор хотели забрать, но, увидев, как бурно вы реагировали, я распорядился, чтобы вам позволили держать его при себе. Своего рода психический якорь. Так говорите, не ваш?

— Нет, он принадлежит Эндрю, — промолвил Павел, задумчиво глядя на ЛB. — Должно быть, у меня в подсознании все сдвинулось, коль я так вцепился в него. Думаю, настало время от него избавиться. Я верну прибор Эндрю, пусть знает, что от него все равно не было бы пользы. Признаться, Эндрю требовал включить ЛB изо дня в день.

— Ничего удивительного, — кивнул доктор. — Страдая до такой степени… И все же, по его словам, вы заразили его волей к жизни.

В дверях доктор вежливо пропустил Павла вперед.

Вот он, Эндрю: до неузнаваемости худой, чуть ли не голышом в ярком теплом солнечном свете, с несколькими следами рубцов вокруг талии и в нижней части спины — и улыбающийся от уха до уха. Он только что вышел из бассейна, капли воды еще стекали по телу. Эндрю отшвырнул полотенце и с радостными восклицаниями бросился навстречу Павлу.