— Например?

— Запускала когти в мою одежду, била редкие бокалы, обгрызала мою цветочную коллекцию.

— Но, может быть, были какие-то нехватки в питании?

— Не говорите глупостей, котенок. Она наблюдалась у лучших специалистов. Просто ей нравилось, сломав листья моему новому любимчику, который был доставлен э-э… с очень далекой планеты и с трудом приживался в оранжерее, смотреть на меня откуда-нибудь сверху с видом: «Ну и что ты мне сделаешь?»

— А Вы?

— А что я могла сделать? Он прощал ей все ее подобные выходки… Однако, могу заметить. Что его вещей она не касалась.

— А она ревновала?

— Ужасно. Она была чрезвычайно ревнивой особой. У Императора так больше и не появилось других инорасовых партнеров. Более того, в круг своей собственности она включила и меня, так что и у меня просто не было никакой возможности обратить на кого-либо свое благосклонное внимание. Разве что она терпела третьего создателя договора кинолэрда Форева Джолли Оффлакистрайк по роду Спаниэль. Но он принадлежал к совершенно другой семье, и нас объединяли только чисто дружеские связи.

— А каково было ее влияние на имперскую политику, экономику, культуру?

— Ну, некоторые из этих «выдающихся деятелей» — я надеюсь, вы меня понимаете — которые постоянно толклись в Императорском дворце, иногда удостаивались ее особого внимания. Разумеется, те, кого она «отметила», могли рассчитывать на большую заинтересованность, или внимательность, или снисходительное отношение Императора — это кому что было надо. Но хочу вам подчеркнуть, что она ни разу не отреагировала на всякие там приманки в виде запаха и т. п., ее либо интересовал данный носитель разума, либо нет. И здесь ее вердикт был окончательным, задобрить Донну со второго, с третьего раза было невозможно. И, разумеется, она не терпела фамильярности. Ну, знаете, к вам, фелиссианам, очень часто обращались в те годы как-нибудь вроде «у-ти-киси-пуси», или «кис-кис-кис», или «кисонька-лапочка». Не дергайте ушами, вижу, что вспомнили. Так вот, с ее просто непомерным чувством собственного достоинства она, разумеется, подобного не терпела. Обычно она смотрела так, что обращавшийся сам начинал чувствовать себя идиотом, а потом уходил. Ласкать и носить ее на руках мог только один человек — Император, от всех остальных она подобного бы не потерпела. Даже от меня, хотя мне позволялось несколько раз ее погладить.

— То есть вы имеете в виду, что она с самой юности была гордой и самостоятельной фелиссианкой, а не теми позорящими наш род созданиями, выпрашивавшими ласку?

— Это именно так, но это вызвано скорее отличием ее семейного положения. Она стала членом семьи сразу. Мы знали, что она умна, горда, самолюбива и злопамятна, как вы все.

— Нам есть, что помнить. Особенно, правда, это касается кинолэрдов. Какое, кстати, забавное имя у третьего создателя договора!

— Ничего забавного. Форева Джолли Оффлакистрайк — старинное родовое имя тех, кто по роду принадлежит к Спаниэлям. Вы просто редко включаете их в свои семейные объединения, вот они и кажутся вам необычными. Дело привычки, только и всего.

— Не буду спорить, Ваше Величество, в моем семейном кругу в самом деле нет кинолэрдов.

— Вы с ними по-прежнему не слишком уживаетесь?

— А вы думаете, это легко, Ваше Величество? И мы, и они помним Осское побоище.

— Да, как там у вас:

— О, Ваше Величество, Вы помните нашу зимнюю песню скорби!

— Я, вообще, слишком редко забываю, разумный… к сожалению. Когда-то это было необходимостью, но с тех пор, как Император ушел от власти, стало досадной помехой. Но вернемся к Донне. Что еще вас интересует.

— Еще, если позволите, несколько интимный вопрос.

— Задавайте, я уже в том возрасте, когда могу на них отвечать.

— Где Донна Бел-ли'Аддэн избрала себе место для сна?

— Вы все еще пытаетесь меня подловить? Вы думаете: «Вот сейчас она скажет, что на этом кресле, или в этой комнате, или на столе среди бумаг, и я объявлю, что ее все же считали, ну, если не «домашним животным», то членом семейного круга низшего ранга». Так вот, хоть этот разговор и неофициален, я могу подтвердить официально соблюдением всех протокольных норм, если это потребуется — как и положено младшей жене, она спала на семейной кровати. Предпочитала ложиться в ногах у Императора или вытягиваться рядом с ним. При этом, конечно, старалась сохранять прикосновение к телу. Такие подробности вас устроят? И не надо пытаться так гневно на меня смотреть, вам до нее далеко, а мы с ней частенько мерились взглядами.

— И кто побеждал?

— О, у нас хватало ума не выяснять это окончательно. Тактичный способ прервать поединок есть всегда.

— То есть нельзя сказать, что Вы с ней жили, как сейчас говорят, «душа в душу»?

— Разумеется, нет. И она, и (смею надеяться) я были достаточно сильными личностями. Мы подстраивались под семью, мы были тактичны в отношении к Императору, но подлизываться еще и друг к другу — это уже чересчур, согласитесь. Впрочем, так было по молодости. После аранской катастрофы все изменилось.

— О-о! Ваше Величество имеет в виду то самое знаменитое аранское покушение, которое возглавил один из подвидов Орнитэллы?

— Да, именно его, хотя в те времена в целях сохранения столь хрупкого мира и согласия его было принято называть катастрофой. Именно тогда Донна резко изменила их планы, согнав основного исполнителя приговора с мундира Императора. Орнитэллы тогда не считались даже ограниченно-разумными, в них никто не видел опасности, и многие гости явились на тот прием со своими питомцами.

— Так что она сделала, Ваше Величество?

— Ну, разумеется, она не смогла стерпеть такой наглости. Какой-то ярко крашенный пернатый намеревался усесться на парадный императорский мундир. Нахал лишился пары перьев и уверенности в удачном выполнении замысла. Но тот был простым исполнителем, и отступать не мог. А против того, что он топчется по моему платью, она не возражала… Исторически парадные одеяния слишком тяжелы и чрезвычайно неудобны, в них даже двигаешься-то с трудом, поэтому их мы с мужем всегда надевали в последний момент. И когда он настал, яд оказался не на его мундире, а на моем платье… Видите, как все просто.

— Но, Ваше Величество, надеюсь, Вы не думаете, что Донна Бел-ли'Аддэн…

— Успокойтесь, мне это и тогда-то в голову не пришло, не то что сейчас. Но главным было то, что Император остался жив, и заговорщики были схвачены. Исполнитель к тому времени был уже мертв, а верхушку Император достал. Но я об этом узнала далеко не сразу. Яд был рассчитан на мужчину, но и мне пришлось нелегко. Жизнь-то мне врачи сохранили, но воздействие было сложным, и здоровье продолжало ухудшаться, даже когда я уже пришла в себя и потребовала, чтобы меня вернули домой. Тогда я почему-то считала, что умирать надо дома, а что до этого дойдет, никто из этих светил не сомневался, хотя и пытались врать в глаза: «все, мол, будет великолепно». Но они быстро во всем признались, связались с Императором, и он прямо из Дворца Правосудия приехал за мной. Потом он говорил, что Донна была сама не своя, во всем винила себя, бродила по опустевшему императорскому дворцу, плакала… Она, по-моему, так и не простила себе того, что не слопала этого пернатого с потрохами (я очень извиняюсь), а позволила буквально на глазах отравить мое платье. Поэтому она решила, что не даст мне умереть. Так оно и вышло.

— Что Вы имеете в виду, Ваше Величество?

— Нашим врачам давно известно, что вы, фелиссиане, умеете лечить. Донна буквально не слезала с моей кровати, стараясь устроиться так, чтобы я всегда чувствовала ее тепло. А когда я стала вставать, она в полной мере показала свой стервозный характер. Донна ходила за мной по пятам, и стоило мне хоть немного устать, она начинала орать и требовать, чтобы я ложилась отдыхать. Но я ведь тоже была упряма, и тогда она переходила все границы — бежала к Императору, находила его, где бы он ни был, и жаловалась на то, что я устала. Император приходил, и уж его мне приходилось слушаться. Я оставляла свои дела и шла отдыхать, а Донна с удовлетворенным видом устраивалась со мной рядом. Про врачей я и не говорю — после выволочки, устроенной им Императором по жалобе Донны, они буквально ходили перед ней на задних лапках и выполняли все ее требования, касающиеся меня. А у меня тогда и сил-то не было, чтобы ее прогнать. Это врачей, слуг и охрану я могла запугать — ее не могла.