— Ну, так что там насчёт предпочтений? — с ехидством в голосе поинтересовался Птич. — Артикуляция, говоришь?

Вместо ответа Миля выкрикнул:

— Игзедяшникомир!

И получилось. Хотя кот перед этим выразился неодобрительно. Тьма, свет — и вот вам ещё одно Нечто…

— Ах, так? Убрифьюфьюгирмот!

— А я — грюмподифарк! Зенон налил себе стаканчик. И…

— Эуоайайайлусюах!

Эмигель свинтил крышку со второй, одновременно закачивая в грудь побольше воздуха:

— Ингрюсютальманухххушшач!..

— …

— Миля! Где ты? Ми-иля!

Это по интонации было криком, а по громкости — едва слышно. Потому, что голос даже не сел — он лёг и вставать, похоже, не собирался. Зенон тоже лежал, но ему-то подниматься пришлось. По делу. А ещё, наверное, и потому, что стало вдруг страшно.

Нет, он у себя дома был, не где-нибудь. Даже — в спальне. И даже на привычном диване. Но в остальном дом уже сам на себя не походил совершенно.

Опустив ноги на пол, Зенон сразу же на что-то наткнулся. Снова рывком задрал ноги повыше. Вроде бы без последствий. Он осторожно глянул — туда, вниз, на пол. Что-то там было, какая-то черепаха с рыбьим хвостом и четырьмя воронками на спине, как это они называются? Конусы, да. Это на неё он чуть не наступил. Хорошо, что спохватился, а то обязательно грохнулся бы на пол. Куда бы поставить ногу, чтобы не споткнуться о то, что рядом с черепахой: штука из вогнутых плоскостей, из которых во все стороны торчали узловатые штыри, или трубки, или гвозди — в общем, какая-то бессмыслица. Зенон сидел, пытаясь мысленно проложить путь от дивана к двери, славировать между всем безобразием, которое набилось в комнату, не оставив практически никакого свободного места. Пить надо поменьше, подумал он, и гениальная простота и красота этой мысли вдруг поразила его, как никогда в жизни. Нет, не надо пить! Но опохмелиться было неизбежно. Однако, подсознанием Зенон ощущал, что в доме больше ни глотка не найдёшь. Он помнил, что ещё раньше спрос тут превысил предложение. А организовать подвоз ночью тут, на даче, это даже не легенда, это просто корень квадратный из минус единицы. Но уж вода-то в кране быть должна? Её всё-таки не всю выпили? Не всю, утешал он себя, не всю. В кране она есть. А где кран? Да на кухне же. Ага, ладно. Ну, а кухня где?

Вопрос был не пустой. Потому что когда он всё-таки, то и дело наталкиваясь на всё новые предметы и машинально извиняясь, добрался до двери и выглянул в коридор, то ужаснулся окончательно и едва не заплакал — потому, наверное, не заплакал, что влаги в организме на слёзы уже не осталось.

Во-первых, в коридоре было темно. Или почти темно: этакие густые сумерки стояли, хотя лампа под потолком горела в полный накал; но свет ее нижних уровней почти не достигал, потому что весь коридор оказался оккупированным не какими-то там овеществлёнными идиотизмами табуреточного масштаба и ещё меньше; нет, тут обитали гиганты квартирного масштаба, Эвересты и телебашни по отдалённому сходству, на деле же — плоды чьей-то фантазии, которую даже не назвать было буйной — белой горячкой страдала эта фантазия, если только не передозировкой чего-нибудь этакого…

— Пивка бы вместо этого содома, — хрипло простонал Птич. Он знал, что пива нет. И оно не появилось, естественно.

Хорошо ещё, что всё это пока просто существует тут, но никак не действует; а если бы они вдруг стали двигаться? Но на кухню не попасть, это ясно. Не перелезть и не протиснуться. Но если бы они вдруг задвигались, то…

Подумал — и накликал. Потому что сверху, с одной из Джомолунгм, лихо закрученной штопором, всё же сорвалось что-то, чтобы упасть прямо на него, Зенона…

— А-а-а!!!

Впрочем, едва слышно от сухости. Рашпилем по чёрствой корке, вот таким был звук.

И сознание почти совсем исчезло. А если удержалось всё-таки на грани, то лишь потому, что упавший почти с потолка прямо на зеноново плечо предмет оказался мягким, тёплым и к тому же мурлычущим.

— Кузя! Ах ты, родной…

— Миа-ауу.

Обнимая кота, Зенон уткнулся лицом в чёрный мех и хотел было проговорить ещё что-то, как можно более ласковое. Но, сами собой, слова вырвались совершенно другие:

— Пива хочу! Пиво! Где пиво!!

И оцепенел, потому что свет погас.

Но только на миг. А когда он зажёгся снова —…

А говорят, нет счастья в жизни. Да вот же оно!

Где-то часа через пол туманно-серый и полный отчаяния мир начал постепенно приходить в себя, обретать чёткие линии и краски. Оказалось, что положение было вовсе не столь безнадёжным, как показалось Птичу вначале: двигаясь с осторожностью, ему удалось всё же проникнуть в кухню, где, по его смутным предположениям, должен был находиться партнёр-собутыльник. Догадка оправдалась: Какадык натужно храпел на полу в полусидячем положении. Глядя на него, Птич минуты на две предался зависти: не всякому и далеко не всегда везёт так, что тебя, тяжело страдающего даже во сне, будят, и, со скрипом открыв глаза, ты прежде всего упираешься взглядом в уже освобождённую от крышки бутылку тёмного бархатного, успевшую уже выбросить струйку пены. Было, чему позавидовать. Но Птич был убеждённым гуманистом, и не позволил себе радоваться за друга слишком долго: пора была разделить радость с ним, ибо, как известно, делясь радостью, ты умножаешь её количество в мире. Зенон так и поступил, и радость заструилась в кухне — даже более густая, чем дым от сгорающих на большом огне котлет.

Правда, радость — материя недолговечная, к ней привыкают быстро, а она, лишившись внимания, обижается и уходит (что, несомненно, свидетельствует о том, что она недаром относится к женскому роду). Так что ещё через относительно небольшое время, а если быть точным, то через десять бутылок (на двоих, на двоих!) друзья стали забывать о недавнем восторге; зато они получили взамен способность рассуждать — не скажем «трезво», но тем не менее достаточно логично.

— Что же мы с тобой тут насочиняли, а? — первым сформулировал проблему хозяин дома. — И как теперь будем со всем этим разбираться?

— Хороший вопрос, — оценил Эмигель, предварительно глотнув. — Но преждевременно поставлен. Лично я считаю, что сперва следует установить — с чем же мы намерены разобраться. Потому что я вижу два объекта для анализа: некий процесс — одно, и его результаты — другое. Согласен?

— Тогда уж три: источник или причина процесса, его суть и его результаты.

— Исторически верно, — согласился Миля: — три источника и три составных части мазох… тьфу ты: марксизма, конечно. Классическая формула.

— Полный консенсус, — констатировал Зенон. — В таком случае, у меня есть методическое предложение: начнём реставрировать события не с начала, а наоборот — с последнего происшествия.

— Гм, — проговорил Эмигель с сомнением. — Боюсь, что у меня в памяти возникли некоторые неувязки — что там было последним, что — предпоследним, и так далее. Вчера последняя бутылка была, по-моему, лишней, а?

— О выпитом не жалеют. И не вини память: последнее событие произошло без твоего участия. Его результатами мы сейчас и пользуемся… наполовину уже использовали.

— Вот откуда эта благодать! — сообразил Какадык, извлекая из картонки ещё две бутылки.

— Именно. Из того же источника, что и вся эта трахомудия.

— Первый случай, когда мы получили нечто, не вызывающее вопросов. Каким же образом это тебе удалось?

— Откровенно говоря, случайно. Мне было до того не по себе, что я не удержался и крикнул: «Пива!». И незамедлительно получил.

— Ага, — проговорил Эмигель после краткого размышления. — Ты хочешь сказать, что если сейчас я крикну, например…

— Миля! — Зенон молитвенно сложил руки. — Умоляю: не надо!

— Я же ещё ничего не сказал!

— Ох! Как будто я не знаю, что ты собирался потребовать. Потерпи! Сам же сказал, что вчера последняя была лишней!

— Ну да. Так то было вчера. А сейчас…

— Давай сначала разберёмся. Дело ведь не шуточное, мирового значения, подумай только! Продержимся пока на этом. Итак: последнее событие заключалось в том, что я попросил пива — и получил его. Я просто крикнул. Ничего другого при этом не делал — просто был не в состоянии. Попросил — и получил именно то, чего хотел. Вот наша отправная точка. От неё и поведём рассуждения.