Мила слушала и понемногу пила чай. Ей стало хорошо. Она успокоилась. Настроение заметно улучшилось. Голова немного «поплыла». «Странное действие этого чая, — думала Мила, — но приятное. У него красивые руки. Грива с проседью тоже хороша». Представить всегда аккуратно подстриженного Андрея с такой прической было невозможно. А Художнику очень шел этот «художественный беспорядок». Богемный стиль. Миле стало казаться, что его голос доносится откуда-то издали и как-то гулко, как в тоннеле.

Художник провел рукой по Милиной щеке. И Мила не отстранилась, а даже чуть-чуть потерлась щекой, как кошка о руку хозяина. Тогда он встал и подхватил Милу на руки. В углу стоял диван. Художник уложил на него Милу. А сам, стоя на коленях на ковре, стал целовать ее. Сначала нежно-нежно. Дразня своими поцелуями. Мила отвечала на ласки все более страстно. Стала стаскивать с него свитер. Под свитером на Художнике ничего не было. Мила гладила его грудь, соски. Художник расстегнул верхние пуговки на ее блузке. И стал целовать ложбинку между грудями. Спустил с плеч бретельки бюстгальтера. Нежными, красивыми, не тронутыми физическим трудом пальцами, осторожно обнажил Милину грудь. «Совсем неплохо для ее возраста, — подумал Художник. — Жена моложе, а дела у нее обстоят хуже». Он своими ласками и поцелуями довел Милу почти до оргазма. И себя тоже. Она призывно прошептала ему: «Я хочу тебя».

— Нет, милая Мила, не сейчас. В другой раз. Когда ты не будешь под кайфом, — тихонько прошептал он ей в ответ. Мила призывно постанывала. Конечно, ему очень хотелось близости с этой женщиной. Но он заварил «волшебный» чай не для того, чтобы воспользоваться его одурманивающим действием. Эта женщина должна захотеть его в здравом уме и твердой памяти. А сегодня он просто помог ей расслабиться и не бояться.

В чае, который привез ему приятель, было больше листьев коки и еще какой-то травки, чем собственно «мате». Название травки он позабыл. Друзья Художника, зная о существовании чая, приходя к нему в гости, частенько просили заварить «фирменного». Сегодня он бы и сам выпил его, если бы Мила не побрезговала пить из одного сосуда.

Успокоившаяся Мила задремала. Художник сидел на ковре, опершись спиной о диван. Время от времени он поглядывал на часы. Милу пора отвозить домой. Чтобы не волновать ее мужа. Лишний раз. «Поводов для волнения у него еще будет достаточно», — с уверенностью подумал Художник. Он взял руку Милы и стал нежно целовать в ладошку. Мила открыла глаза. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя.

— Что я делаю на диване? — спросила Мила.

— Мы здесь целовались. Не более того. Тебе было хорошо со мной? Тебе понравились мои поцелуи?

Мила чувствовала себя алкоголиком, который, проснувшись поутру, ни черта не помнит, а ему рассказывают о его вчерашних «подвигах». Она непроизвольно себя ощупала. Юбка на месте. Бюстгальтер на месте. Правда, пуговки на блузке расстегнуты. Она помнила очень волнующие ощущения, но не знала, что думать. То ли все это было наяву. То ли ей приснилось. Художник наклонился и поцеловал ее в губы долгим возбуждающим поцелуем.

«Он поцеловал меня без спросу. Скорее всего все было наяву».

— Милая Мила... Ты мне нравишься... Я должен перед тобой повиниться. Чай был с листьями коки и еще какой-то травкой. Все время забываю ее название. Мои гости часто его пьют. А для твоего нетренированного организма концентрация напитка, очевидно, оказалась велика. Я хотел, чтобы ты просто немного расслабилась. Я не такой ужасный донжуан, каким ты меня, очевидно, представляешь. Ты ведь считаешь меня бабником?

— Да. Считаю. И думаю, что не ошибаюсь на твой счет. Поцелуй меня еще... бабник.

— Если я буду целовать тебя еще... Боюсь, что на этот раз не смогу остановиться.

— А ты не останавливайся...

* * *

Художник подвез Милу домой. Они поцеловались на прощание, и Мила вышла из машины. Когда она вошла в квартиру, было уже двенадцать часов ночи. Миле почти не было стыдно перед мужем за содеянное. Он сам виноват. И ей было почти все равно, что он подумает и скажет. И если бы Андрей сейчас вышел в прихожую и спросил, где и с кем она была, Мила бы не стала ничего скрывать, а выложила бы все как есть. Но муж мирно похрапывал в спальне. Она посмотрела, стоят ли ботинки сына. Ботинки были на месте. Значит, Максим тоже дома. Успокоенная Мила улеглась в зале на диване, укрывшись пледом, и спала уже через пять минут. Никаких угрызений совести!

* * *

Утром Андрей жену ни о чем не спросил. Наоборот, пока она принимала душ, приготовил тосты на двоих и сварил кофе. Мила вышла из ванной в банном халате, с намотанным на голове полотенцем. Из кухни вкусно пахло. Она заглянула туда, увидела приготовленный завтрак... И вот тут ей стало нестерпимо стыдно перед мужем. Она подошла к нему, обняла за шею:

— Андрюшка... Андрюшенька...

Андрей стоял, опустив руки, и никак не реагировал на объятия. Он хотел дать понять, что обижен. А то она думает, что от поцелуев он сразу растает и забудет ее недавние капризы. Пусть Мила прочувствует. К тому же часы на стене показывали уже без пятнадцати восемь. Пора выходить на работу. Он никогда не опаздывает. Чтобы не подавать дурной пример подчиненным. А еще надо успеть позавтракать. Поэтому Андрей взял Милу за руки, снял их со своей шеи:

— Мила, я опаздываю. Давай завтракать. А вечером мне хотелось бы обсудить с тобой наши отношения.

Андрей никогда не был с женой так холоден. И никогда раньше не отстранял ее от себя. Наоборот, это Мила частенько отбивалась от его приставаний. Но сейчас он сделал это сознательно, в воспитательных целях. Не все ж ей воспитывать. У самой тоже недостатков хватает. Именно об этом он и хотел сказать жене вечером.

А Миле в этот момент так хотелось бурного примирения... Страстного шепота... Чтобы муж сгреб ее в охапку, зацеловал, затискал... И то, что Андрей сделал, показалось таким оскорбительным для нее, как для женщины. Отодвинуть ее?! Как мебель?! Она схватила со стола чашку с горячим кофе. С трудом сдерживаясь, чтобы не плеснуть в Андрея, она стала медленно, тонкой струйкой лить приготовленный мужем кофе в мойку. Пристально глядя ему в глаза.

Андрей никогда не видел Милу в таком состоянии. Она смотрела на него почти с ненавистью. Молчала, но было видно, что внутри у нее от негодования все кипит и клокочет, как в жерле вулкана. Андрей испугался. Впервые в жизни. Испугался того, что они могут больше не помириться. Никогда. Он мысленно обругал себя за неудачную и дурацкую попытку Милиного перевоспитания. И еще подумал: «Вот выльет сейчас кофе, а пустой чашкой запустит мне в башку. Легко. От Милы, когда она сердится, всего можно ждать. А сейчас она в гневе. Что я, дурак, наделал?!»

Мила лила кофе тонкой струйкой и мысленно медленно считала до десяти. Пыталась успокоиться. Сдержаться. Не сказать того, после чего уже не будет пути назад. Андрея она в этот момент ненавидела. Ненавидела в нем свою измену.

«...во-о-семь... де-е-вять... де-е-сять. Все!» — Мила досчитала, выдохнула и аккуратно опустила пустую чашку на блюдце. Ей стало немного лучше.

— Спасибо за завтрак... Дорогой... — Мила величественной походкой вышла из кухни.

«Кажется, пронесло, — облегченно подумал Андрей. — Но впредь надо быть осторожнее. Идти сейчас за ней бесполезно. Надеюсь, что к вечеру она поостынет».

* * *

— Маша... — жалобно пропела Мила в трубку, — у тебя есть пять минут поговорить со мной?

— Ты что, снова поссорилась с Андреем?

— Маша, кажется — все...

— Что «все»?

— Мы, наверное, разойдемся.

— Кто из вас озвучил эту идею?

— Еще никто. Но, наверное, это буду я. Маша, мне с ним скучно и неинтересно, мне нечему у него учиться! Мы практически не разговариваем на отвлеченные темы! «На улице холодно» или «на улице жарко», «как дела у Максима?», «как себя чувствует твоя мама?» — вот все о чем он со мной говорит.

— А что плохого в том, что он интересуется делами сына? И как много ты знаешь зятьев, интересующихся самочувствием тещи?