— Они любят не меня, — молодая женщина посмотрела на свои руки, только сейчас обнаружила в них цветок и отшвырнула его в сторону; он упал на нижнюю ступеньку и остался лежать там — пронзительно-желтым пятном на сером сумрачном камне, а рядом — клочки лепестков, как полосатые капельки крови, — а себя… то, чем они становятся рядом со мной…
— Я не вижу разницы. По-моему, все просто: они любят тебя, а не Себастьяна, поэтому будут покупать и хвалить твою книгу, а не его. Ты что же, этого не понимала?
Эрле повернула к нему голову, сощурилась, потом засмеялась коротко и нервно — словно застонала.
— Так ты все знал… Господи — ты все это заранее предугадал… Деньги — да, Марк?.. Боже мой, какая же я ду-у-ура, — прикрыв лицо рукой, она быстро пошла с террасы домой, в гостиную — обернувшись за ней, он видел, как жена обо что-то споткнулась, чуть не упала, нагнулась, подняла с пола какой-то белый лоскут:
— Что это?
Марк поспешил в гостиную вслед за ней, мельком взглянул на то, что она держала в руке, и предположил:
— Наверное, это платок Себастьяна.
— Себастьяна? — медленно переспросила Эрле. В сторону мужа она не смотрела. Он пожал плечами, затворил за собой дверь — из нее ощутимо тянуло ночной свежестью — и прошел к камину, по дороге зажигая свечи.
— Во-первых, я видел, как Себастьян доставал из кармана какой-то платок. Во-вторых, он возвращался за чем-то — уже потом, когда у нас были Карл и Агнесса.
Эрле замерла. Потом выдохнула:
— Себастьян возвращался? Когда?
— Когда Агнесса и Карл стали хвалить твою книгу, а ты попыталась заступиться за стихи Себастьяна, — охотно пояснил Марк. — Ты его не видела, ты к нему спиной сидела, когда он в дверь заглядывал, а в гостиную он почему-то так и не вошел…
— О Господи, — пробормотала молодая женщина, выпуская из пальцев белый лоскут. — О Господи…
Она побрела к двери — ссутулившись и невидяще глядя под ноги. Уперлась в кресло — то ли не заметила, то ли не догадалась обойти — протянула вперед руку, точно не верила, что оно там стоит; с силой отодвинула в сторону; прошла еще несколько шагов, схватилась за дверной косяк, задержалась на несколько мгновений…
— Эрле, ты куда? — окликнул ее Марк встревоженно. Она не обернулась.
— К Себастьяну, — глухо сказала она в дверь. Слепо нашарила ручку, повернула вниз — дверь отворилась. За порогом была темнота — только еле различимые очертания предметов, что-то высокое, угловатое, то ли шкаф, то ли еще что…
Марк поморщился.
— Ну и куда ты сейчас пойдешь? — недовольно вопросил он. — Ночь на дворе, поздно уже…
Эрле обернулась. Лицо было совершенно спокойным, только немного бледным. На нижней губе наливался алым след от глубокого закуса.
— Вот именно, что может быть поздно, — тихо сообщила она и ушла в темноту, ступая медленно и неслышно.
…Она шла по улице — быстро, почти бежала, спотыкаясь, чуть не падая, не обращая внимания на неровности и выбоины в мостовой. Ветер хватал за полы плаща, сдувал их в сторону, скидывал с головы капюшон. Волосы лезли в глаза — гребень куда-то делся, и прическа рассыпалась — Эрле заправляла их за уши, откидывала назад, но при первом же порыве они снова оказывались спереди, и все начиналось сначала. Ветер был свежим, искристым, предгрозовым — где-то на востоке ворочался в своих горах черный дракон грома и ворчал во сне, и невиданная гроза шла на Ранницу с востока.
По небу мчались разодранные в клочья сизые облака. В просветах появлялось небо — черное, без звезд. Желтым пятном светила луна — словно единственный драконий глаз. В центре ее виднелась четкая вертикальная черта, похожая на сузившийся до невозможности зрачок. Черный дракон искал Эрле, цепко и безжалостно проглядывал улицы лунным змеиным глазом. В лицо ударил мелкий холодный листочек — только сейчас она поняла, какая горячая у нее, оказывается, щека — отлепила пальцем, стряхнула с руки, выбрасывая на волю — даже не замедлила шага: лети, листок…
Где-то сбоку мелькнула темная фигура, прильнувшая к стене дома. Эрле пошла быстрее. Дунуло в спину — подгоняя. В голове было пусто и лишь чуть-чуть тревожно — но отстраненно, как-то издали. Она не уговаривала себя не волноваться — просто закрыла страх в одной комнате своей головы, а сама ушла в другую. Но он все равно сочился из-под двери и расползался по дому горьким тревожным дымком предчувствия. На ногах словно выросли крылья; фонари не горели, и если ночной сторож и ходил где-то по городу — шагов его не было слышно за свистом ветра. Дома смотрели на нее пустыми черными окнами, и мостовая пылала под ногами.
Ей показалось, что она заблудилась. Остановилась посреди мостовой, слепо поворачивая голову, вглядываясь в погасшее лицо дома, не узнавая его в ночной тьме. Где-то за ставнями мелькнул призрак света; Эрле внезапно уверилась, что свернуть ей следует именно в эту сторону, а не в какую-нибудь другую, и серой тенью скользнула в проход между домами.
Остро пахло близкой грозой…
…Дом Себастьяна на нужной улице она нашла сразу, хоть и была там всего однажды. В окнах второго этажа, в щелях между ставнями то и дело появлялись тусклые огоньки — словно расхаживали по дому, неспешно и властно, заглядывая в каждую комнату, маня взгляд призрачным теплом. В одной из комнат свет не моргал — горел, несильный и ровный, струился между ладонями ставен, и казалось — дом закрыл лицо руками от нестерпимого ужаса, чтобы ничего не видеть, но беда все равно пришла, просочилась сквозь пальцы, сквозь зажмуренные веки — и не избавиться теперь от нее, не спрятаться, нигде не скрыться…
Эрле уже поняла, что опоздала. Как во сне, поднялась по ступенькам, толкнулась в дверь, словно еще продолжая на что-то надеяться… Та оказалась незапертой. Она вошла, налетела на что-то в темноте прихожей — спереди была еще одна комната, а глаза уже стали привыкать к мраку, она различила — кажется, прямоугольный столик посреди комнаты, какие-то кресла, сдвинутые к стенам, чтобы не мешать проходу… Под соседней дверью проглядывала полоска света, Эрле взялась за ручку, совершенно не думая, что будет делать, если там кто-нибудь окажется, и как объяснит хозяевам дома свое присутствие… Комната была пуста. Только затрещала чуть слышно в черной чашечке-подсвечнике свеча на камине, и неровный круг света поплыл по комнате — мутное зеркало, в углу — щелкают часы, отмеряя минуты чужой жизни, кресло, низкая софа, оба обитые розоватой тканью в мелкий лиловый цветочек, у софы, на паркете в черную и белую шашечку — книга… это же Себастьяна, я так ее и не видела!.. подошла, нагнулась, схватила вороватыми ледяными пальцами — неловко развернувшись, оказалась в плену кресла… Книга сама прильнула к груди — как живая. Эрле стиснула томик так сильно, как будто это была жизнь Себастьяна… само собой загадалось: если я не отпущу, выдержу — он останется жить… Боженька, пожалуйста… пальцы свела судорога, и с жалобным тихим вскриком она выронила книгу на колени.
Шаги. Дверь распахнулась. Это оказались Мария и еще одна свеча. Из-под светло-рыжеватого длинного халата девочки выглядывал краешек белой ночной рубашки, через руку перекинут тонкий черный непрозрачный платок.
— А я-то удивляюсь, кто тут ходит, — сказала девочка безо всякого выражения. Поставила свечу на камин рядом с первой, подошла к софе, забралась на нее и потянулась к верхнему краю зеркала, пытаясь зацепить за него платок. Ткань соскользнула, девочка накинула еще раз — снова не получилось, а она словно не заметила — стояла, тянулась к зеркалу, раз за разом приминая гладкий угол платка к резной полированной завитушке рамы. Эрле не выдержала — встала, шагнула, взяла второй угол, и вдвоем им все-таки удалось закрепить ткань на зеркале.
Отпустив платок, Мария повернулась, сделала шаг к краю софы — и вдруг буквально рухнула на колени, вжав лицо в плотно сомкнутые ладони.
— Не ходи туда, — сказала она сквозь пальцы сухим шепотом. — Это все равно уже не… не он. Это не мой брат. — Помолчала, покачиваясь на коленях взад-вперед, как детская игрушка-неваляшка. Потом произнесла — еще тише, немного даже задумчиво и очень спокойно: — А мама была так счастлива, когда он вернулся. Пусть даже он не принес домой ничего, кроме жестяной короны — на память о той труппе, с которой странствовал все это время… И ту отдал мне, чтобы я ее хранила.
