– Эй, преображенскиiй! къ намъ ступай! У насъ бомбы! Пулеметами веселую жизнь готовимъ!

Приiятно слушать, а не тово – голову-то подставлять, о-хота!

Ну, однако, задатокъ взялъ, – самую настоящую «катеринку» дали, законную, – а болтали – нѣмецкiя у нихъ деньги! – квитокъ заполучилъ, въ рукавъ засунулъ, – живетъ!

– Смотри, солдатъ, говорятъ, – приходи, какъ срокъ будетъ!

– Ладно, говоритъ, – приду обязательно!

А самъ думаетъ:

– Нашли дурака! зна-емъ, что вамъ надоть…

Пошелъ по ресторанамъ ходить, самое господское требовать. И шинпанское вино пилъ, и поросенка въ сметанѣ заразъ четыре порцiи осадилъ, и юстрицы жевать принимался, и зернистую икру съ глубокой тарелки ложками выхлебывалъ, сладкими пирожками заѣдалъ… – а настоящаго чего нѣтъ и нѣтъ! Крутился-крутился – чего бы такого избрести, чтобы душа играла?

Сталъ по закоулкамъ, къ ночи, гулящую публику прiостанавливать, документы провѣряетъ, – приказъ! Ку-да занятнѣй! То какого-нибудь замѣчательнаго буржуя потрясетъ и необыкновенный какой бумажникъ вытряхнетъ, а въ бумажникѣ-то – всякихъ сортовъ-колеровъ напихано: и царскiе, и съ дворцами, и ярлычки – канарейки – сороковки; то часы золотые на цѣпищѣ, то портсигары голубые – золотые – серебреные.

А то такая дѣвица попадется, тоненькая да субтильная, – на ладонь посадить можно, – до смерти напугается, не дышитъ – молитъ:

– Ахъ, ради Бога… солдатикъ… папа-мама…

Забьется-затрепыхается, какъ плотичка. Откуда такiя, деликатныя?

Игралъ-игралъ да и напоролся на патрулекъ: насилу черезъ пятыя ворота выдрался.

Прикинулъ капиталы, видитъ – теперь и отдохнуть можно.

Въ Зоологическiй садъ, къ разнымъ звѣрямъ пошелъ. Тигру палкой въ морду совалъ, глазъ совѣ пальцемъ выдавилъ, слона за хоботъ качалъ, обезьяну такими обложилъ, – для чего сволочь такая существуетъ?! Нѣтъ тебѣ настоящаго удовольствiя!

Нѣтъ и нѣтъ.

И памятники всѣ облазалъ, подсолнухомъ заплевалъ, словами исписалъ. И на еропланѣ подымался выше всѣхъ каланчей-соборовъ. И у самой Иглы Адмиралтейской крутился, – вотъ-вотъ отломишь! – на Питеръ на весь плевалъ… – чуть душа поиграла.

А какъ на землю спустился – опять невесело!

Что такое?..

Съ самимъ землянымъ министромъ въ автонобилѣ ѣздилъ, для почетной охраны-назначениiя, – свой министръ. Подъ ручку господина министра водилъ, на етажи подымалъ на зорькѣ, по частой надобности, – по-прiятельски разговаривалъ:

– Ты, братъ, хошь и земляной министръ, а наше дѣло ни… хря-на не понимаешь!..

У насъ, братъ, вопросъ… зя-мельный!..

Гулялъ-гулялъ, и до того догулялся, что ужъ неможно стало ему ходить. Дня три перемогался – и пошелъ къ доктору.

Вотъ докторъ оглядѣлъ-обсмотрѣлъ, полную ревизiю-допросъ сдѣлалъ – и говоритъ:

– Ммда-а, бра-атъ..! Тово не тово, а быть можетъ!

Похолодѣло у солдата преображенскаго и снутри и снаружи. И взмолился:

– Ослобоните, ваше благородiе!

Вотъ докторъ и говоритъ строго:

– Ну, ужъ это, голубчикъ, не въ моей власти. Пить ни капли, а вотъ тебѣ капли и то и се… Можетъ и чего дурного приключится. Придетъ время – объявится. Держись за носъ!

И до того напугалъ гвардейца преображенскаго, что какъ пришелъ тотъ въ казарму, завалился на койку и – затихъ. Кругомъ дымъ коромысломъ, на гармоньяхъ да балалайкахъ, на грамофонахъ этихъ нажариваютъ, оголтѣлыя дѣвки по койкамъ сигаютъ-прыгаютъ, такой визгъ-гоготъ, – а преображенскiй солдатъ лежитъ-затаился – про свое думаетъ:

– А ну, какъ… да дурное приключится? Въ деревню, главное дѣло, надоть… самый вопросъ… зя-мельный!.

Лежитъ и себя томитъ:

– А ну, какъ да носъ провалится?! Въ деревню, въ полной парадной формѣ, при басонахъ да галунахъ, при троихъ часахъ, и вдругъ – безъ носу?.. Дѣвки-то засмѣютъ, стерьвы! «Чегой-то, – скажутъ, – ай у тебя нѣмцы носъ обточили?»

И такъ ему нехорошо стало – съ души тянетъ.

Сталъ преображенскiй солдатъ глазами по стѣнамъ царапаться – помоги какой искать. Нѣтъ ничего: грязь да копоть. Добрался глазомъ до уголка, гдѣ образъ Миколы Угодника, ротный, свой, – и зацѣпился. А не видать ничего, лика-то настоящаго, – гарь-копоть!

– Э-эхъ, нехорошо какъ… – думаетъ преображенскiй солдатъ, отъ образа глазъ отцѣпить не можетъ: – И лампадку сапогомъ сбили, и стекло расколотили… и образныя всѣ деньги пропили-подѣлили… Вотъ теперь его и не видно стало!…

Крѣпко зажмурилъ глаза солдатъ, вдавилъ голову въ плечи, натужился – его вспомнить. Сталъ его изъ черноты-копати глазами-думами къ сѣбе вытягивать. Потянулся къ нему изъ копоти Микола, – яснѣй, яснѣй, – хмурыя брови, строгiя. И – скрылся.

– Неладно, – думаетъ преображенскiй солдатъ. – Обидѣли старика, серчаетъ… Закрылся копотью, и глядеть не желаетъ.

Опять понатужился, зубы стиснулъ, глаза зажалъ, – затаился. Выглянулъ изъ копоти Микола.

– Ой, Микола-Угодникъ, – взмолился въ умѣ солдатъ. – Отведи только то… дурное!… Лампадку справлю, капиталы имѣются!.. Въ нашей церкви, на Спаса-Вышки… здѣсь никакъ не дозволено… а до-ма!

Отпустило съ души немножко, и подумалъ преображенскiй солдатъ – уснуть бы.

Подумалъ и загадалъ: сонъ прiятный увижу – не будетъ дурного, не увижу прiятнаго сна – будетъ.

Вертѣлся-вертѣлся на своей койкѣ – нѣтъ сна. Развѣ уснешь, – визгъ-гоготъ!

Пошелъ – хватилъ пива съ одеколономъ, завалился на койку и заснул, какъ мертвый.

* * *

Видитъ преображенскiй солдатъ, что идетъ онъ по Питеру, въ полной парадной формѣ, – въ высокой каскѣ, въ тугихъ штанахъ, въ сапогахъ съ жаромъ, съ палашомъ, какъ на смотръ. Идетъ отчетливо, гвардейскiй шагъ молодецки печатаетъ – разъ, разъ, разъ! А день зимнiй, морозный, иглами въ лицо колетъ. И рѣка-Нева – зимняя, снѣжная, голубая-зеленая, – гдѣ посдуло. И розовое за ней въ дымахъ. А за розовымъ – дымно-снѣжнымъ – колокольни-шпили глядятся, закутаны, – золотцемъ проблеснутъ гдѣ-гдѣ. Глядитъ преображенскiй солдатъ на бѣлую Неву – здорово-крѣпко взяло! И духъ отъ нея тонкiй, легкiй, въ носу пощипываетъ, будто навозцемъ потягиваетъ – весной?

Идетъ преображенскiй солдатъ – глядитъ. Ни души народу – какъ вымерло! Озирается: ни души! И тишь такая, какъ въ зимнемъ полѣ.

– Съ чего такое? – думаетъ преображенскiй солдатъ, – куда дѣвалось?..

А городъ, какъ для парада, какъ передъ праздникомъ, – чистый-чистый. Выметено – ни скорлупки. Чистый снѣжокъ да камень.

А тишь..! И вотъ, слышитъ – часы на той сторонѣ бить стали, на соборѣ, что-ли, – рѣдко, ясно. Насчиталъ – одиннадцать.