Меня смущал непримиримо суровый тон командира батареи. Легкомысленное отношение к службе... беспечность... противопоставление незыблемых законов дисциплины порядку, введенному на данный момент в подразделении...

За время пребывания в училище курсант-артиллерист не однажды выполняет обязанности должностных лиц батареи как в классе, так и на полевых занятиях. И я в таких случаях, подобно другим, иногда делал ошибки, которые вызывали замечания со стороны командиров и преподавателей. Независимо от того, носили они характер советов или выговора, я всегда чувствовал себя неловко, не задумываясь, однако, в чем причина. Но ни разу прежде мою совесть так болезненно не трогали обвинения, потому что вместо отвлеченных схем передо мной находились живые люди — огневые взводы 3-й батареи.

Всякий лейтенант, только одевший командирские знаки различия, несет с собой остатки гражданского индивидуализма, привыкший отвечать только за себя. Он обучен подчинять собственную волю требованиям лиц, наделенных властью старших, и довольствоваться сознанием человека, облеченного правом приказывать в такой же мере, как и подчиняться. Военное мышление вчерашнего курсанта ограничивается умением суммировать данные, необходимые для принятия решений в рамках должностных обязанностей командира взвода. Тем не менее он считает себя достаточно подготовленным к несению службы. Но оказывается, что знания и все, приобретенное за двухлетнюю службу в училище, составляют лишь часть образовательного ценза командира-артиллериста, обязанного собственными усилиями воплощать замысел стреляющего в действия полусотни людей, обслуживающих орудия.

И до той поры, пока жизнь не научит, мы заблуждаемся, порою совершенно непростительно для военного человека. Я, к примеру, со дня вступления в должность был занят постоянно, кроме часов, отведенных для сна и принятия пищи. И полагал, что недостаток времени является убедительным объяснением упущений, вскрытых в ходе боевой тревоги.

Но командир батареи придерживался противоположного мнения. Распорядок дня, рекогносцировки, изучение инструкций, как и все сопутствующие обстоятельства, старший на батарее обязан использовать для укрепления дисциплины в огневых взводах и повышения собственных навыков, а отнюдь не наоборот.

— Не только белый подворотничок... одежда... внешние признаки... но и очищенные боеприпасы говорят о способности командира нести службу,— Величко ничего не желал прощать.

Со стороны огневых позиций подошел замполит.

— Вот именно, очищенные...— издали начал он,— ай, ай... нехорошо, товарищ лейтенант.— Замполит сдвинул назад пилотку.— Ясно... никакого опыта, со школьной скамьи... но граница ведь рядом, а вы потеряли бдительность.— Он остановился передо мной,— нехорошо, товарищ лейтенант, нехорошо... Вы и ваши люди должны строго соблюдать дисциплину... Только так... иначе поступать мы не имеем права!

— Никаких сроков я назначать не намерен,— произнес командир батареи и сомкнул шпоры.— Идите!

Со стороны огневых позиций доносились голоса. Гаранин замедлил шаг и остановился на полпути к буссоли.

— Огневые взводы, стой! — командир 2-го огневого взвода показывал завидную проницательность.— Всем, кроме командиров орудий, в укрытие!

***

Неочищенный снаряд! Вместо послеобеденного отдыха в последние дни люди работали в парке. Содержание боеприпасов входит в обязанности командиров орудий. Это известно каждому сержанту. Что может сказать командир 4-го орудия по этому поводу?

— Чистили, так точно, с одиннадцатого числа. Командир 4-го орудия осмотрел снаряды?

— Так точно...— сержант запнулся,— за исключением двух ящиков.

Но он доложил, что боекомплект весь подготовлен к стрельбе.

— Так точно! А на деле?

— Не полностью... Хотел проверить сегодня... не успел...

Он доложил о готовности младшему лейтенанту Гаранину?

— Так точно! Было приказано... раньше мы не докладывали.

Командир 4-го орудия знаком с правилами?

— Так точно! Сначала проверить, потом...— сержант бросил взгляд на Гаранина и умолк.

Командир 1-го орудия объяснил отсутствие наблюдателей тем, что из парка колонна двинулась в направлении учебных огневых позиций.

— Ну и что же?

— Раньше мы не назначали...

— И он туда же,— вспылил Гаранин.— Один после объявления тревоги развесил уши, другой не проверил! Отговорки и ничего более! Мое мнение... наказать обоих.— И, помолчав, командир 2-го огневого взвода решил расставить отсутствовавшие, очевидно, прежде ударения по своим местам: «Вы-став-лять... наб-лю-да-те-лей во всех случаях без всякого исключения!.. Боеприпасы при-вес-ти в над- ле-жа-щий вид к шестнадцати часам завтра, а также стрелковое оружие, средства химической защиты, снаряжение, обмундирование, обувь и все- прочее... к тому же сроку и подготовить к осмотру... к восемнадцати часам!»

Командиры орудий отправились в укрытие. Перерыв продолжался.

— Мямля, не в состоянии управлять орудийным расчетом; всего-то девять человек,— в адрес сержанта говорил Гаранин. Но чувствовал он себя неуверенно. Объявленное мне замечание косвенно касалось командира 2-го огневого взвода так же, как и непосредственных виновников упущений — командиров орудий.— Дни, недели... на позициях, один-одинешенек,— Гаранин вытер платком запыленное лицо,— изнываешь в жару, под дождями мокнешь. Все примелькалось... свыкаешься... я перестал замечать бревно в глазу. Обломанные растения кажутся, как прежде, зеленым кустарником... Тут... канавы, следы гусениц, черт бы их побрал, а я шагаю по ним ежедневно, как на паркете, и вот заслужил выговор. Люди, не знающие службы, полагают, что у командира, если он безвылазно, день-деньской торчит тут, взгляд делается зорче. Как раз наоборот... дистанция, назначенная воинским уставом между мною и рядовым, сокращается до нуля... Так много не успеешь...Я младший лейтенант, и как меня не называли... командир огневого взвода или старший на батарее... не справлялся за троих и, вместо исполнения командирских обязанностей, действовал практически в роли надзирателя. А для подобной личности на огневых позициях нет и не может быть места.— Гаранин вынул часы. Занятия он не начинал, пока с наблюдательным пунктом не установлена связь.— Я не привык кривить душой, есть и мой, как говорит бабуся, грех... Командир четвертого орудия... старательный парень... сегодня он не оправдал своей репутации. Да, видно, как бы хорош он ни был... нужно глядеть за каждым шагом... не послаблять требовательности. Он младший командир, стало быть, обращаться с ним нужно по-человечески... за усердие поощрять и взыскивать за оплошность, как положено по уставу.

Командир 2-го огневого взвода возвращался в обычное состояние духа:

— Вот... каюсь в слабости... Не раз уже зарекался... Натура у всех сродни... попустил, не пресек вовремя, так он и норовит срезать угол... без всякого умысла. Так и рождается лень... неряшество входит в привычку... Вы спросите, кто виноват? Тот, кто учит людей порядку... Я знал недостаток сержанта, сегодня повторилось то же, что было и в прошлый раз, когда проверял лейтенант Величко.— Командир 2-го огневого взвода стал вспоминать неприятности, которые принесла ему однажды излишняя беспечность — качество, недопустимое для артиллерийского командира.

Справа, позади буссоли, кусты — ольха, две-три остроконечные пирамиды можжевельника, орешник. Слева —рожь, высокая, густая, едва колышется под дуновением ветерка. Окинув взглядом поле впереди орудий, Гаранин решил перейти от слов к делу.

— Товарищ лейтенант, неизвестно когда придут телефонисты. Время перерыва истекло. Разрешите приступить к занятиям? — и крикнул звонко:

— Внимание... огневые взводы... по местам! Орудийные расчеты гурьбой бегут к орудиям. Командир 2-го огневого взвода находил, что дистанции между отдельными лицами неприемлемы с точки зрения истинной дисциплины.

Люди поворачивают обратно и через минуту снова к орудиям. Гаранин недоволен и вдруг, сорвавшись с места, бежит вместе с орудийными номерами, придерживая ножны. Опередил всех и долго водит расчеты по замкнутому кругу от орудия в укрытие и обратно. Сержанты держатся рядом с Гараниным, но разрывы увеличивались. Отстающих становилось все больше.