Видите ли, при всех своих хороших качествах, старший лейтенант оказался, я бы сказал, слишком прямодушным человеком. Зато наш друг боцман с самого начала не спускал глаз с майора, И тому пришла в голову последняя блестящая идея: одурманить своими папиросами сразу двоих врагов, а с помощью халата — хотя бы на пять минут — отвлечь от себя подозренье, чтобы выполнить превосходно разработанный план. И, нужно сказать прямо, — в этом плане было предусмотрено все, кроме одного…

Капитан Людов положил свою узкую руку на широкое плечо Агеева.

— Он не предусмотрел, — почти нежно сказал Людов, — что вступает в поединок с лучшим разведчиком Северного флота. И не только с лучшим разведчиком, но и русским, советским моряком, которым движет не жажда наград и повышений, а безграничная любовь к Родине и священная ненависть к врагу…

Наш бот подходил к причалу. Все у́же становилась отливающая радугой нефтяных пятен полоса воды между дощатым пирсом и бортом старого корабля. Агеев отошел от нас, встал возле трапа. Таким и запомнился он мне навсегда: стройный, высокий, с зоркими желтоватыми глазами, блестевшими из-под светлых бровей. Круглое обветренное лицо улыбалось, простреленный подшлемник был сдвинут на затылок, заветная трубочка торчала изо рта. Видно, боцман все же не потерял вкуса к курению…

Несколько дней спустя я встретил старшего лейтенанта Медведева.

Я шел по главной улице нашей североморской базы — по гранитному проспекту, ведущему к мосту у стадиона, откуда открываются море, стальные мостики и легкие вымпелы кораблей.

Старший лейтенант вышел из деревянного двухэтажного дома верхней линии — как всегда стройный, немного медлительный, надвинувший на брови свою старую, тщательно отглаженную фуражку с эмблемой, позеленевшей от морской воды. Он был не один. Он осторожно вел тоненького, бледного мальчика в новом краснофлотском бушлатике, в бескозырке, надвинутой на глаза.

Отец и сын шли по улице, занятые каким-то увлекательным разговором. Проходя мимо меня, Медведев коснулся козырька своей широкой смуглой рукой. И тем же движением поднял руку маленький Медведев, мальчик с недетски серьезными, грустными глазами, спасенный из фашистской неволи, видевший там много удивительных и страшных вещей.

Они шли по улице тихого полярного городка подтянуто и чинно, будто ничего исключительного не случилось с ними. И мирно светило над ними неяркое сентябрьское солнце, и плескались на ветру алые вымпелы, и морские волны мерно набегали на скалы. Так же бьются они в безлюдный норвежский берег, где в каменных глубинах шла тайная напряженная жизнь, а теперь лежат груды развалин, пенная вода ходит на месте уничтоженного вражеского объекта X.

И я знал, — ни на секунду не прекращается героическая работа наших людей. Опять шли корабли в океан сражаться с врагами Родины. С горных аэродромов взлетали наши летчики перехватывать мчащегося на бомбежку врага, бойцы морской пехоты умирали среди голых скал, кровью добывая уже недалекую великую победу.

И герои-разведчики шли в новые операции, вступая в единоборство с разведкой врага, противопоставляя свое мужество, проницательность, энтузиазм ее зловещей работе. Но только о некоторых эпизодах этого единоборства смогу я, быть может, рассказать читателю в дальнейшем.

— Молчание — ограда мудрости, — любит говорить мой друг, капитан Людов.

Северный флот — Москва

1943—1946.

Туман рассеивался и редел. Вдалеке, за цепью остроконечных дымчатых скал, отделявших нас от внутреннего рейда одного из скандинавских портов, ясней проступали очертания американского военного корабля.

Как длинный ступенчатый остров, лежал он раньше в тумане, заслонив готические городские дома. Теперь мы увидели стальную многоярусную мачту, поднятые к тучам дальномеры, протянутые над палубой грозные орудийные стволы. Пропеллеры и крылья боевых самолетов мерцали на верхней палубе. С бронированных высоких бортов сбегали косые трапы.

— Техника! — задумчиво сказал молодой матрос нашего ледокола.

— Коробка ничего, — ответил с обычным своим снисходительным видом водолаз Костиков, стоявший с ним рядом. — Только нам нечему тут особенно дивиться… Если начать считаться, в нашем советском флоте посильнее есть корабли…

Он помолчал, зорко всматриваясь в американский тяжелый крейсер.

— А ты знаешь, что точно такому зверю из гитлеровского флота ледокольный пароход «Ушаков» один на один дал бой в Ледовитом океане?

— Вздор, старшина! — вмешался в разговор помощник штурмана Воробьев. Он принадлежал к тому типу еще встречающихся у нас молодых людей, которые считают возможным всегда и по всякому поводу высказываться с предельной резкостью и апломбом. — Не может быть, чтобы ледокол дал бой тяжелому крейсеру!

— В ту войну, товарищ второй штурман, все могло случиться, — сказал Костиков, покосившись на Воробьева. — Да вот боцман Агеев подтвердит, если не верите…

Агеев молчал. Сидя на кранце — плетеном из ивовых прутьев грушеобразном вальке, употребляемом при швартовке кораблей, — он смотрел в океанскую даль своими яркими желтоватыми глазами. Как всегда, он был занят делом, — его коричневые сильные пальцы ритмично двигались, плетя матик из пенькового троса. Мысли его были, видимо, далеко.

— Боцман! — окликнул его Костиков.

— Товарищ второй штурман, может статься, этого и не слыхал, — осторожно сказал Агеев. — В то время о таких вещах в газетах не писали. Не велено было балакать о таких вещах.

Занятый своими мыслями, он все же, оказывается, слышал весь разговор. Он сделал короткое движение — потянулся в карман за трубкой и сразу отдернул руку. Мы принимали топливо у танкера, пришвартованного с другого борта; все кругом было пропитано легкими маслянистыми испарениями нефти.

— А вы, боцман, разве имели отношение и к этому делу? — спросил я.

— Я-то не имел, — сказал Агеев, вставая. — Я только один намек командованию подал. А вот друзья с «Громового» об этом рассказывали много. «Громовой» тоже в той операции участвовал, у Тюленьих островов… капитан-лейтенант Ларионов…

Я вынул свой блокнот. Речь зашла о событиях, которые давно интересовали меня. Лучший мой друг военный корреспондент Калугин был на борту «Громового» во время боя у Тюленьих островов.

— А об «Ушакове» вы можете что-нибудь рассказать, боцман?

— Об «Ушакове», — сказал Агеев, — вам лучше всего наш капитан расскажет… Он старый полярник, как раз в то время поблизости был.

Держа в пальцах свою знаменитую трубочку, он пошел вдоль палубы легким и быстрым шагом, ища, где можно спокойно покурить…

Скоро я нашел случай поговорить с капитаном ледокола.

— Сергей Севастьянович, — спросил я за обедом, когда окончился разговор о текущих делах похода, — правда, что вы были у Тюленьих островов во время рейда «Геринга»?

— Был, — сказал капитан Потапов, пристально взглянув на меня усталыми, темными глазами из-под приподнятых узких бровей. — Я тогда из высоких широт пришел на ледоколе «Чириков»… Подождите!

К счастью, на этот раз он оказался общителен. Уйдя в свою каюту, он вернулся с небольшой фотокарточкой на ладони. Два парохода, до мачт заросшие льдом, два смутных подобия ледоколов, будто целиком вылепленные из снега, вырисовывались на белесом арктическом фоне.

— Это я стою рядом с «Ушаковым».

Меня не удивила странно построенная фраза. Я давно привык к манере моряков отожествлять себя со своими кораблями.

— Мы тогда борт к борту в Арктике зимовали. Ну, вечерами и балакали о разных приключениях. Ведь меня самого «Геринг» чуть не потопил. Я был на траверзе Тюленьих островов, у меня на борту было пятьсот пассажиров — семьи зимовщиков. А «Ушаков» вез смену с Большой земли. Я, как принял радио о рейдере, сейчас же на новый курс и самым полным к полюсу!