Врагов осталось всего двое, но я был безоружен и очень четко осознавал, что это означает смерть. Да, я сделал все, что мог и недешево продал свою шкуру, но с удовольствием обошелся бы без этой сделки.

Быкомедведи тоже понимали, что битва практически закончена, и не спешили разделаться со мной как можно быстрее. Казалось, они смаковали и предвкушали тот миг, когда смогут сомкнуть свои челюсти на моем горле.

Я бросил взгляд по сторонам в безумной надежде, что кто-нибудь из товарищей уже справился со своими врагами и теперь сможет прийти мне на помощь.

Но всем приходилось несладко.

Четырехрукий урод сильно теснил Гиеагра, и, что еще хуже, герой отступил под сень дерева. И теперь ветви старались как могли помешать Гиеагру, липли к его лицу, закрывая листьями глаза. Варвар в бешенстве рычал, левой рукой рвал листья и ломал ветки, но было очевидно, что долго ему не продержаться.

Мильк, как и я, лишился своего оружия – и его минуты были сочтены. Мерзкие твари тянули к нему свои длиннющие щупальца, стараясь опутать руки и ноги, дотянуться до шеи, а у мальца уже почти не осталось сил избегать этих смертельных объятий.

Единственным из нас, кто мог считать себя победителем, был Глаз. Но что это была за победа! Сейчас он стоял на коленях, в остервенении душа последнюю оставшуюся в живых тварь. Но на его помощь я мог не рассчитывать. Скорее ему самому понадобится помощь, чтобы встать на ноги.

Эписанф… Я повернулся к старику, не испытывая злости либо ненависти. Через мгновение, представ перед двенадцатью Тенями, я не воспользуюсь колдовством Тарантула и не поставлю варвару в вину свою смерть.

А старикан-то, похоже, от страха двинулся рассудком. Выпучив глаза, с совершенно безумным выражением лица, он выхватывал из своей котомки щепотки какого-то порошка, разбрасывал вокруг себя, что-то бормоча себе под нос. Несмотря на незавидность собственного положения, мне стало даже чуточку жаль несчастного.

Но вдруг Эписанф прекратил свое идиотское представление и, забросив котомку за плечо, зыркнул на нас свирепым взглядом:

– Ну?! Чего вы ждете? Они застыли совсем ненадолго.

Все еще ничего не понимая, с совершенно ошалелым видом я оглядел замерших неподвижно монстров.

Летопись Милька

– Эписанф, дружище, – прохрипел Гиеагр, – клянусь, если выберемся, я поставлю тебе памятник в каждом городе Андронии и в каждом храме закажу молебен в твою честь!

Мы мчались как вспугнутые зайцы, и у философа просто не хватило дыхания на ответ. Мы мчались, и миллиарды невидимых глаз обжигали нас полными ненависти взорами. Дальше, дальше, дальше! Прочь от поляны, мимо жутких деревьев с их живыми корнями, мимо монстров, которые выстроились с двух сторон недвижными истуканами, этими застывшими в муке выкидышами, исторгнутыми мерзкой утробой здешней земли. Дальше, дальше, дальше – куда глаза глядят, куда угодно, лишь бы скорей оказаться вне этих проклятых мест. Пусть даже в царстве теней, только не оставаться здесь!

Жаль, старания наши давали хлипкий результат. Внезапный паралич, поразивший лес, обратился в глухую ярость, пронизавшую все вокруг, наполнившую, казалось, самый воздух. Лишившись возможности атаковать, лес принялся высасывать из нас силы, выдавливать их каплю за каплей, сжимая наши души как спелый плод граната.

Буквально через несколько минут наш бег сменился вялой трусцой, мы едва переставляли ноги. Каждый вздох, каждый шаг давался со все большим усилием, будто мы и впрямь на бегу прорывали невидимую пелену, паутину, сплетенную из яда, злобы и жажды убийства! Легкие работали так, что трещали ребра, но воздух… воздух вливался в них тонюсенькой струйкой – так жадный хозяин по капле цедит вино в чаши незваных гостей. И это выматывало, выматывало смертельно.

Я бросил взгляд по сторонам. На спутников было больно смотреть, они выглядели глубокими стариками, бредущими к общей могиле.

Кожа Гиеагра сделалась серой, вздувшиеся вены бугрились синюшными струпьями.

У Глаза по плечам и бедрам бордовыми язвами растеклись следы плевков тех тварей, похожих на летучих мышей.

Бурдюк выглядел не лучше: одежда и кожа, исполосованные лапами демонов, делали его похожим на израненного тигра, который чудом сумел уйти от охотников.

Эписанф, в эту минуту куда более чем обычно похожий на помешанного, закатывал глаза и беспрестанно шевелил губами; Лаита же, спрятав руки под балахон, что-то теребила на груди, должно быть амулет.

Лес давил, изматывал, измывался. Лес высасывал силы и чувства, высасывал даже страх, гнавший нас вперед, опустошал, оставляя внутри одно лишь желание – упасть на землю и больше не двигаться. Никогда. Больше не в силах бежать, мы перешли на шаг, потом остановились…

Первым не выдержал Глаз. Схватив Эписанфа за плечо, он развернул его к себе и проорал:

– Будь ты проклят, старик! Ты что, не понимаешь, что мы вот-вот передохнем, как мухи?! Ты остановил этих тварей, ты можешь! Сделай что-нибудь!

– Знал бы как – сделал бы, – прошептал философ. – Неужели ты думаешь, что я нарочно мучаю нас?

Остановка… Нет ничего хуже остановок. Когда движешься – бежишь, идешь или даже ползешь, ты жив, у тебя есть силы, ты имеешь шанс достигнуть, добиться, победить. Но стоит остановиться – и силы оставляют, улетучиваются неведомо куда, и ты превращаешься в немощную груду мяса и костей, в труп, в добычу для стервятников и шакалов.

Я рухнул, не успел Эписанф докончить фразу. Жизнь утекала из тела, как вода из прохудившегося кувшина.

– Мильк, это становится дурной привычкой, – кривясь от боли, ко мне наклонился Бурдюк. – Ты совершенно не держишься на ногах…

Он попытался подхватить меня за плечи, наверное, хотел помочь подняться… но вместо этого хлопнулся на землю рядом со мной.

– Ты видишь, Эписанф? – рявкнул Глаз. – Дай какое-нибудь зелье, иначе, клянусь, я выпущу тебе кишки!

– Зелье?! – завопил Эписанф. – Какое тебе зелье? Мышьяк подойдет? Настойка белладонны? Или цикуты отведаешь? Ты хотя бы представляешь, какого рода немочь поразила нас?

– Пока ты будешь выяснять, философ, мы тут передохнем все, – встрял в разговор Гиеагр. Он едва держался на ногах. – Дай то, что сочтешь подходящим. Раз ты одолел чудовищ, должен одолеть и нашу хворь. А будешь мешкать, я помогу Глазу выпустить тебе кишки.

– Безумцы, – пробурчал Эписанф, запуская руку в мешок. – Я припас для этих тварей одни лишь яды. Любой из них угробит вас в два счета. Вот если бы…

Он вдруг запнулся, должно быть нащупав что-то необычное или то, о чем давно забыл. Секундное замешательство – и вот из мешка на свет явилась небольшая тыквенная фляга, из тех, в какие наливают свои вонючие настойки базарные знахари и шарлатаны. Выудив флягу, Эписанф какое-то время разглядывал ее, удивленно вскинув бровь.

– Вот уж не думал, что брал такое, – пробормотал он. – Впервые вижу эту флягу, но почему-то кажется, я знаю, что в ней.

– И что же? – Глаз нетерпеливо протянул руку.

– В-вино, – выдавил Эписанф. Выглядел он донельзя озадаченным, как будто и впрямь впервые в жизни разглядел содержимое своего мешка. – Мне кажется… особое вино, – добавил он, завидев алчный блеск в единственном глазу собеседника.

– Особое? Еще лучше!

Мгновение, и фляга, булькнув, перекочевала в лапы варвара. Нетерпеливыми пальцами Глаз сорвал крышку, и воздух наполнился резким ароматом, действительно отдаленно напоминающим винный.

– Эй, полегче! – вскинулся Эписанф. – Я не уверен, но лучше не более двух глот…

Поздно! Жадные губы Глаза впились в горлышко фляги. Кадык разбойника заходил вверх-вниз: раз, другой, третий… И вдруг…

Выронив флягу (Эписанф едва успел ее подхватить), Глаз схватился за горло. Из выпученных глаз брызнули слезы. Раззявив пасть, бедняга сделал несколько судорожных вдохов, но каждая порция воздуха, казалось, лишь добавляла ему страданий.

– Э… мне кажется, лучше не дышать! – запоздало предупредил Эписанф.