Хоть я и скитаюсь теперь по чужим краям, как последний бродяга, однако я отнюдь не худороден, и до нынешнего состояния довел меня исключительно мой злой рок. Я сын Интинора, верховного судьи Гальгал. Гальгалам, моему родному городу, принадлежат обширные пастбища к югу от реки, вплоть до самой Кабаньей пустоши. На этих пастбищах пасутся бесчисленные стада коров, овец и коз. Еще городу принадлежат серебряные рудники в Недальних горах и чуть не половина деревень по пути к побережью. Ежегодно город снаряжает в приморские города по десять караванов, груженных украшениями, амфорами, воловьими кожами и овечьей шерстью.
Я единственный наследник своего отца, так что почтенный Интинор пичкал меня науками до такой степени, что становилось тошно. Папаша готовил меня к карьере политика, предрекая мне великое будущее. Он считал, что у хорошего государственного мужа голова должна быть, что твой котел, набита под завязку разными разностями, чтоб могла в любой жизненной передряге измыслить свою хитрость. Я же полагал, что сладкий голос и талант перебирать струны нравятся юным девам куда больше, чем знание законов и установлений, умение хитрить, выкручиваться, обещать, а когда придет время – убеждать, что выполнил свои обещания, способность отыскивать путь по звездам или дар не оставаться внакладе, даже когда ведешь дело с самыми негодящими людишками. На этой почве у нас с отцом вечно происходили размолвки: он гнал меня в класс, я же бежал к портикам на Рыночной площади, где собирались поэты и музыканты, либо к площадкам для ристалищ. Не сказать чтоб я был таким уж атлетом: метание копья, стрельба из лука, колесницы – это не для меня. Зато я был лучшим в городе бегуном и лучше всех метал камни.
Все произошло два года назад, в начале весны, во время ристалищ в праздник Хала, бога нашей реки. Спускаясь с гор, Хал устремляется к Океану, его воды питают наши поля, поят горожан; вместе с Халом мы чествуем его подземных детей, снабжающих водой наши колодцы. Хал – добряк, почти весь год он тих и покоен; осенью и зимой он бежит полноводным потоком, и в его водах отражается свинцовое небо; летом он – измученный жарой тонкий ручеек, петляющий между камнями, и лишь весной, разбуженный ранним теплом, он превращается в бурный поток, ревет и бушует, заливая поля и грозя затопить город. Говорят, в прежние времена Гальгалы трижды смывало весенним паводком и трижды город приходилось переносить на новое место, но всякий раз русло Хала вновь подступало к стенам. В наших краях нет возвышенностей, некуда деться от беспокойного божества. Лишь когда кто-то из мудрецов предложил учредить в десятый день весны игры в честь Хала, грозного бога реки удалось наконец умилостивить. Поговаривали, что частенько сам Хал, приняв образ смертного, присутствовал на них.
Итак, все началось вечером второго дня игр, на пиру, устроенном моим отцом. Гостей было столько, что столы пришлось расставлять в небольшой оливковой роще, примыкавшей к дому. Скажу без ложной скромности: в тот день у нас собрался почти весь город. Кроме горожан было множество приезжих: на игры стекались жители всех окрестных деревень, а с некоторых пор к нам стали приезжать даже из отдаленных полисов, с самого Побережья. Среди приглашенных был и великий герой Гиеагр. Он выиграл почти все состязания того дня и собрал немало дорогих призов. Только в беге он уступил, уступил мне, и это страшно сердило его. Мы сидели друг против друга, нас разделял стол, и я постоянно ощущал на себе его раздраженный взгляд. Я же был чрезвычайно весел, ибо, наслышавшись о подвигах Гиеагра, молва о которых гремела по всем городам, сказать по правде, даже не надеялся хоть в чем-то превзойти столь великого мужа. Так что, победив его в беге и получив в награду чрезвычайно красивую золотую цепь, на которую, я видел, великий герой еще перед состязанием бросал жадные взгляды, я тут же нацепил ее поверх туники и приладил так, чтобы она была видна во всем великолепии. Гиеагр «оценил» мой жест и, едва мы оказались рядом, готовясь к следующему состязанию, великий герой угостил меня чувствительным тычком под ребра. Я не остался в долгу и отдавил ему ногу, да так, что он стал заметно прихрамывать и едва не проиграл борцовский поединок.
Разгоряченные бойцы и взбудораженные зрелищем гости садились за столы без порядка, без чинов, кто куда примостится – знатные с бедняками, крестьяне с мореплавателями, воины со жрецами – и места, и угощений хватало всем.
– Ты хороший бегун, – сказал мне Гиеагр, перегнувшись через стол. – Надеюсь, я не сломал тебе ребра?
– А ты – прекрасный борец, – ответил я. – Как нога? Не болит?
Мы обменялись взглядами и дружно захохотали.
– Я слышал, завтра будут стрельбы, – сказал Гиеагр. – Главный приз – какая-то небывало красивая рабыня. Участвуешь?
Я мотнул головой:
– Из всех орудий, похожих на лук, я умею управляться только с лирой. Но рабыня, как я слышал, и впрямь божественно прекрасна. Перед состязанием ее выставят на всеобщее обозрение, так что сможем убедиться. Если действительно хороша, побренчу ей на кифаре, пока вы мечете стрелы. Глядишь, и мне от этого приза что-нибудь перепадет.
– Она будет моей, и только попробуй коснуться ее своими лапами, бегун! – в притворном гневе вскричал Гиеагр. – Клянусь Матерью богов, не посмотрю, что ты хозяйский сын, утоплю в этой вашей реке, чье божество мы все здесь прославляем.
– Я слишком тощ для жертвы, – ухмыльнулся я, – Хал меня не примет. А вот твой мускулистый торс придется ему по душе: будет чем накормить раков.
Так в шутливой перебранке мы провели весь тот вечер, пока Бог солнца не закрыл свой огненный глаз и проснувшиеся Демоны ночи не уставились на нас своими поросячьими зенками. Мы улеглись спать и проспали до самого утра.
Рабыня, выставленная в качестве приза купцом Ильхионом, действительно была необыкновенно хороша. Она стояла на помосте, на краю поля для состязаний в стрельбе, среди других призов: пик, кинжалов, котлов, треножников, чаш. Сокровища знатные, сокровища великие, но что они были рядом с этакой красотой – так, пыль, песок, галька речная.
Поединщики таращились на рабыню во все глаза, взгляды многих пылали страстью, жаждой обладать, обладать любой ценой. Она же держала себя подобно богине: надменный наклон головы, презрительный взор, на губах – усмешка. Клянусь, этот жирный боров Ильхион просто не сумел совладать с этакой женщиной, даже с рабыней, вот и выставил ее в качестве приза тому, у кого самая твердая рука и самый непоколебимый дух, ибо для хорошего стрелка важно и то, и другое. Такой нам явилась Фаэнира.
Сказать, что я влюбился в нее тогда без памяти, значит, ничего не сказать. Дух мой занялся, как просмоленный факел, и я, позабыв про свое давешнее намерение побренчать для красотки на кифаре (с этой такой номер все равно бы не прошел), бросился домой за луком.
Когда я вернулся на ристалище, желающих сразиться за рабыню заметно прибавилось, устроители даже вынуждены были объявить, что состязания пройдут в несколько этапов. Соискателей разбили по десять человек, выставили мишени и сообщили, что из каждой группы выйдут трое лучших, и лучшие будут соревноваться между собой, чтобы вновь определить лучших, и уж потом эти самые лучшие из лучших разыграют награды.
Окрыленный желанием заполучить Фаэниру, я пускал стрелы точнее, чем когда-либо, и прошел первый круг. Но на втором срезался. В третьем круге собрались шесть лучших стрелков, почти все не из наших мест, среди них – великий герой Гиеагр и Ариной, дальний родственник моего отца.
И был еще один стрелок, старик с волосами белыми, долгими, будто женские локоны, тонкий и длинный, как тростина, казалось, нажми – и переломится. Я видел его впервые, да и другие, я заметил, поглядывали на него удивленно: откуда де взялся.
Что же, пусть выглядел он неважно, зато стрелял как опытный воин; он был лучшим и в первом круге, и во втором. Когда он вышел к черте, я бросил взгляд на его соперников и увидел в их глазах страх. Даже Гиеагр косился на старика как будто с некоторой опаской.
