К миске с непонятным варевом, подразумевавшим, наверное, какую-то кашу, забытой вечером тюремщиком, потихоньку подбиралась крыса. Каким же надо аппетитом обладать, чтобы воровато озираясь ползти к такой гадости? Зависть берет.

Он посмотрел на свои удручающе кошмарно выглядящие, покрытые множественными, не успевающими заживать ссадинами, руки и решил, что от попыток поохотиться на крысу придется воздержаться, хотя это могло бы стать главным развлечением в его сегодняшней вечерней программе. Дьявол, такими руками не то что чары не наложишь, ложкой-то в рот не попадешь!

Вот уроды! На кой им понадобилось над ним издеваться? Что, неудовлетворенная потребность в здоровом и чистом садизме, незамутненная никакими корыстными мотивами, накопилась в этом проклятом Селмении за триста лет развоплощения? Интересно, кстати, ощущал ли он в развоплощенном состоянии течение времени? Странд как-то честно признался, что ни черта на сей счет не знает. Спросить, что ли, если зайдет еще проведать?

Вообще-то, я молодец. Вот о чем думать могу в такое время. Понятно теперь, почему Странд огорчился, когда я отказался продолжать обучение, решив оставить себе немного времени пожить. Такую тягу к знаниям не часто встретишь… А лучше бы остался. Может, в это дерьмо бы не вляпался…

За дверями послышался шум, невнятное бормотание и приглушенный лязг. Кого это, интересно, занесло сюда в такое время? Скорее всего, тюремщик за забытой миской. В хозяйстве великого Серроуса нет лишнего комплекта богато украшенной фигурными сколами посуды. Тоже мне, повелители большой деревни. В самом Хаббаде подобную должность, обычно, более скромно именуют старостой.

Ну уж, во всяком случае, не хотелось бы думать, что это палач решил поработать сверхурочно или опробовать на практике пару пришедших в голову свежих идей, настолько ярких, что не было сил дожидаться утра.

Появление в дверном проеме согбенной фигуры Тиллия было более чем неожиданным, особенно если учесть его вид. Напыщенной мрачности ему и раньше занимать не приходилось, но проступавшая из-под этого животная затравленность была внове. А если довершить картину здоровенной бутылью, прижатой обеими руками к тощей груди, то в нем и впрямь появилось что-то новенькое, особенно разобрав, что изрядная часть содержимого уже явно принята внутрь.

— Привет, коллега, — решил проявить вежливость Валерий, но тут же поразился реакции на его слова. Похоже, Тиллий усмотрел какой-то второй смысл в прозвучавшем. — Пришел обсудить пару важных государственных вопросов за стаканчиком доброго винца?

— Ну да, — подавленно пробубнил тот, — что-то в этом роде.

— Тогда проходи, устраивайся поудобнее. Сожалею, что не могу на закуску предложить ничего вкуснее вон той восхитительной казенной каши. В последнее время мне, знаешь ли, все труднее быть гостеприимным.

Тиллий пробубнил что-то вроде «очень сожалею» и присел, отодвинув в сторону миску с ужином. Дождавшись, когда грохотание за дверями стихло, он невразумительным жестом протянул Валерию бутылку, еще ниже опуская голову.

— Вино, конечно же, кисловато, — сообщил чародей, отхлебнув за раз добрый стакан, и добавил, дождавшись, когда тепло разольется по телу, — но это вполне в твоем духе. Целостности твоего образа это не разрушает. А я не в том положении, когда воротят нос от угощения. Ладно, выкладывай, с чем пожаловал. Вижу, что не продолжать добротную, но бестолковую работу глубокоуважаемого палача, а в остальном, я сейчас любому гостю рад.

— Валерий, — начал книжник, робко косясь на своего постоянного противника, с сожалением подмечая, насколько хорошо над тем уже поработали. — У меня возникли проблемы…

— Можешь поверить, не у тебя одного.

— Да, я понимаю, — Валерий даже порадовался, как глубоко пытается спрятать свои глаза Тиллий. — Мне нужна твоя помощь…

— Забавный образец наглости, — делая еще один глоток, добавил он, — но я не настолько перестал себя уважать, чтобы продаваться за пару глотков вина. Нужна причина поубедительнее.

— Меня все больше пугает Серроус…

— А меня — нет. Меня он просто пытает.

— Я понимаю…

— Слушай, — очередной глоток был не самой драматической паузой, но отказываться от вина Валерий не собирался, даже несмотря на собственное недавнее заявление, — мне совершенно неинтересно слышать, как ты все понимаешь. И это понимаешь, и то. Или говори, зачем пришел, или — до свидания.

— Ты знаешь, какие силы скрывались в короне Хаббада?

— Думаю, несколько лучше, чем ты.

— Да, — задумался о своем Тиллий, — как же ты собирался ее заполучить через голову Серроуса?

— Никак, — он отхлебнул еще и на этот раз почувствовал не только тепло, но и поднимающийся в голове туман, — я вообще не собирался ее заполучать.

— Тогда я совсем ничего не понимаю…

— Скажем так, меня попросили по дружбе присмотреть за происходящим в Эргосе. Я — согласился сделать одолжение, за что теперь и расплачиваюсь.

— Ладно, это сейчас не самое главное.

— Для кого как.

— Я рассчитывал, — продолжил Тиллий пытаясь не обращать внимания на язвительные комментарии Чародея, — добиться с помощью Серроуса успеха под конец своей жизни…

— Или, другими словами, править Хаббадом из-за спины своей марионетки.

— Можно сказать и так… Но, когда Серроус получил корону, ну ты понимаешь о чем я говорю, он стал не то что делать успехи в магии, а попросту перешагнул через столь многие ступени, что я остался где-то далеко внизу, и перестал быть чем-либо ему полезен. Более того, мне начинает казаться, что я начинаю мешать ему, и он скоро решит от меня избавиться, как от неприятного воспоминания…

— Я бы так и сделал на его месте.

— Но и это не все! По-моему, он стал совершенно другим человеком… если человеком…

— Вот, значит я был прав, — Валерий оторвался от созерцательного потягивания из горла.

— О чем ты?

— Значит ты все-таки не знал, что наследующий по всем правилам корону получает в нагрузку и личность памятного Хаббадской истории Селмения…

— О боги, я кажется начинаю кое-что понимать…

— Поздно же до тебя доходит. Если уж не знаешь всего — мог бы посоветоваться со знающими людьми.

— Я думал, что это только моя тайна.

— Вечная узость взглядов, свойственная большинству книжников. — Тиллий безропотно проглотил и это, лишь еще больше горбясь, так что он уже начал казаться зрительно раза в два меньше, чем обычно. — Прочитал какую-нибудь необойденную вниманием мышей бумажку и решил, что теперь умнее всего прочего мира, а потому должен по праву возглавить его!

— Не стоит смеяться надо мной, — Тиллий встал, взял из рук Валерия бутыль и, жадно отхлебнув из нее, добавил, принявшись расхаживать, — хотя ты и имеешь на это право. Ты прав, но надо думать, что теперь делать.

— Лично для меня больших вопросов в этом нет. Сидеть здесь, терпеть боль и надеяться на чудо… Да, и если у тебя еще не пропало благотворительное настроение, отдай мне бутыль. — Тиллий выполнил просьбу и продолжил шатание по камере, явно не зная, как что-то сформулировать. — Кстати, у тебя беда с путеводителем по Эргосским подвалам. Если пообещаешь делиться, могу подсказать, где лежит настоящее вино, а не этот компот прокисший.

— Валерий, — решился наконец книжник, — в последние дни меня замучила совесть. Я совсем не того хотел…

— Как известно, приступы совести, как и физическая боль, лечатся обильными возлияниями. Не волнуйся, недели две беспробудного пьянства, и все как рукой снимет.

— Я серьезно, — он застыл, впервые посмотрев Валерию прямо в глаза. — Это правда, я не думал о последствиях, пока не разочаровался в результатах, но теперь у меня перед глазами постоянно стоят картины, не дающие мне уснуть. В каменеющих на солнце зрачках Серроуса я читаю проклятия Хаббада. Теперь я понимаю, что чувствуют провидцы, задумываясь над заданным вопросом. И самое страшное, что я понимаю, чьих это рук дело. Временами мне хочется покончить с собой, но это было бы слишком просто. Я должен сам это исправить…