– Я с тобой пойду. – Водянистые светло-карие мутноватые глазки водилы сверкнули под кустистыми бровями. – У меня жена и внуки в Нижнеудинске… Как думаешь, Антон, может, выжили?
– Про Нижнеудинск у этого, – я кивнул на специалиста, – ничего выспросить не удалось, будем надеяться, что кто-то спасся, Виталий Семеныч. Помнишь, как мимо колонны утром джип промчался? Может, тот, кто за баранкой был, что-то знал и нарезал в безопасное место. А это как раз в наши края. Надежда есть всегда, я так считаю. А вы, бойцы, что скажете?
Андрей молча сел рядом с американцем и отрицательно замотал головой. Карабин у него предварительно забрал Михась, поэтому я не беспокоился. Но в последний раз попытался урезонить парня:
– Андрюха, они же грохнут тебя прямо тут, не дури!
– Мне все равно… Пусть убивают… Устал я. Не могу так, как вы. Может, миром все закончится, может, это учения какие-то совместные и все образуется. Отстаньте!..
Взгляд у пацана был совершенно дикий, полный безумного отчаянья. Еще когда он начал кидаться на пленного, я подумал, что с парнем будет много хлопот. Такой взгляд и полубезумные речи мне были знакомы, обезумевшие от безысходности бойцы либо ложились на землю и тихо умирали, либо, встав в полный рост, шли вперед, опустив руки, пока чеченцы не пристрелят. Остановить такого шатуна нереально, только зря тратить время и силы – все одно встанет и пойдет на зов свихнувшегося подсознания. Не став тратить больше времени, я повернулся к приятелю.
– Ладно, как скажешь. Михась, ты тоже решил сдаваться?
Мишка сильно изменился с того момента, как мы вместе пошли за трактором в деревню. В коротко стриженной шевелюре более отчетливо стали проглядывать седые пряди, морщины явственно проступили на лбу, под потухшими глазами собралась в подглазных мешках нездоровая синева. Грязная, прожженная в нескольких местах черная униформа висела мешком, но руки крепко стискивали карабин. Ничего не говоря, приятель шагнул в мою сторону, встал рядом.
– Ладно. – Облегчение сквозило в моем голосе, что ни говори, а одному начинать карьеру мстителя не так сподручно. – Тогда давайте собираться, скоро приедут ремонтники. Нужно приготовить сюрприз. Виталий Семеныч, пойдем со мной к броневику, его надо как следует подготовить. Михась, ты собери все патроны, что у нас есть, обыщи еще раз трофейные шмотки на предмет чего-нибудь полезного и жди тут.
Подойдя к скорчившемуся на земле американцу, я легонько ткнул его носом «берца» в бок. Тот дернулся, как от удара током, и проворно отполз на пару шагов. Успокаивающе подняв ладонь невооруженной руки, я снова перешел на английский:
– Тебе лучше идти к своим, специалист. Видишь того старого русского, что пошел к твоей машине? – я указал украдкой на бегущего к БМП Варенуху. – Не хотел тебе говорить, но он старый коммунист и не одобряет того, что я решил тебя отпустить.
На лице пленного понимание сменилось мертвенной бледностью и еще одним приступом ужаса. Вскочив, американец выжидательно посмотрел на меня.
– Беги по шоссе на северо-запад, я отвлеку коммуниста. Минут двадцать у тебя будет, чтобы добраться до леса. Беги!
Уговаривать не пришлось, пленник, запинаясь и падая, резво припустил по обочине в указанном направлении, поминутно оглядываясь. Видимо, ожидал выстрела в спину. Смотря вслед удаляющемуся специалисту, я впервые за сегодняшний день испытал чувство, что все стало хоть немного налаживаться. Первый шажок к непомерной для теперь уже троих оторванных от дома и соотечественников лишних людей цели, сделан. Пусть пока маленький, микроскопический в масштабах развернувшейся трагедии, но из таких эпизодов и складывается победа.
Как только долговязая фигура американца скрылась за пригорком, я ускоренным шагом двинул к БМП, чтобы помочь Варенухе с устройством сюрприза. Пленника я отпустил не зря: если мы собираемся действительно регулярно доставлять амерам неприятности, то следует также давить им на психику. Этому я научился в Чечне, где нечто подобное делали местные духи. Такой прием оказывал сильный деморализующий эффект, особенно на новичков. Молодые с ужасом слушали переходящие из уст в уста рассказы об издевательствах боевиков над пленными. А лекарство, как всегда, было в подобном: как только убиваешь своего первого духа, страх прячется в самый темный угол подсознания и лишь делает тебя сильнее. Но я надеялся, что с амерами будет иначе. После войны я интересовался, как подобные вещи переносят солдаты в других странах. Вьетнамский опыт меня особо не вдохновлял, народ в семидесятые годы был крепче, чем в девяностые. Еще жива была память о прошедшей войне с фашистами, боевой дух американцев тех лет казался очень высоким. Другое дело последующие войны с арабами и афганскими духами. Часто приходилось читать и слышать, как люди сходят с ума от боевой усталости, просто на ровном месте. Без выхода на боевые, сидя на каких-нибудь хозработах или чиня технику в автобате. А условия в лагерях американских вояк гораздо лучше, чем были у нас в том же Афганистане. Вникая в проблему глубже и читая сообщения какого-нибудь ветерана из американской Алабамы или английского Саутгемптона в новом интернет-изобретении – Живом Журнале, я начинал понимать разницу. Западные люди слишком привыкли к комфорту и долгой жизни, наполненной лишь мелкими неприятностями. Так или иначе, все можно решить и снова существовать, не напрягаясь. Приходя на войну, такой человек думает, что попал в видеоигру, где в любой момент можно нажать на паузу и все прекратится. А когда приходит понимание, что игры и шутки кончились, стресс выдавливает из западного человека любую волю к победе. Я не говорю про киношных «рэйнджеров» и бравых «маринс», этих наверняка мало и им и без того хватает забот. Мы же будем иметь дело с наемниками, которые особо рисковать не желают, и с военными из строевых частей. Эти в массе своей жиже по духу и не так сообразительны. Конечно, есть у них всякая техника, они организованы и прекрасно вооружены. Но вот тут мы и будем работать над тем, чтобы эту идиллию нарушить. Внести диссонанс, заставить бояться и, как следствие, совершать ошибки, паниковать. Только так можно попробовать выжить самим.
В последний раз глянув на впавшего в ступор Андрея, черной запятой выделявшегося на фоне зелени луга, я повернулся к артельщикам, и увиденное стало еще одним позитивным импульсом. Оба были заняты делом: Михась сортировал патроны к двум разложенным на его куртке карабинам, а водитель Варенуха, вынырнув из недр подбитой БМП, показал мне измазанный черной смазкой правый кулак с отогнутым вверх большим пальцем.
– Я тут чего придумал. – Водила спрыгнул на землю и стал водить корявыми пальцами в воздухе, объясняя идею. – Трупы можно внутрь прибрать, аппарель закроем изнутри. Ты говорил, Антон, что у них в форме радио вшито?
– Маячки навигационные, и что?
– А то, – Варенуха хитро оскалился, сверкнув железной фиксой. – Аппарель я закрою, а к боекомплекту гранату привяжу. Станут они люк открывать, и всем тут же хана!
Идея показалась мне здравой, и я пошел вместе с водилой снова к дороге, откуда мы споро дотащили труп казненного танкиста и сложили его в десантный отсек танкетки, где уже лежали вповалку двое американцев, прибранных невольным изобретателем чуть раньше. Приладив к люку найденную среди прочего трофейного хлама круглую осколочную гранату, соединенную с отрезком тонкой медной проволоки, мы совместными усилиями закрыли бронемашину наглухо. Механизм аппарели водила испортил изнутри, поэтому вручную снаружи ее уже не опустить. Если ремонтники будут ломиться внутрь, так и так придется открыть один из трех люков, соединенных проволокой с гранатой. Отойдя на десяток метров от подбитой машины и придирчиво ее осмотрев, мы решили, что и так сойдет. А буде пиндосы заподозрят неладное, так значит, и у них случается в жизни светлая полоса. Сейчас более всего меня, как молчаливо избранного лидера нашей маленькой партизанской группы, волновали более насущные вопросы. По словам Михася, патронов было меньше чем два штатных магазина на ствол. Для солидного боя не хватит, и уж тем более с таким арсеналом: два полуавтоматических «укорота» да пара восьмизарядных маломощных пистоля, это не артиллерия. Ну что хоть это есть.
