Но, наверное, потомственные гены взыграли, и хру­щевская внучка задорно воскликнула:

— Впрочем, я вам покажу, кто я такая, почему я здесь и какую страну представляю!

Агентство АП, сообщившее об этой встрече, «кузь­кину мать» и стучание туфелькой о стол в библиотеке, где беседовали внуки бывших лидеров, не упомянуло.

В 1992 году в США вышли записки Любови Бреж­невой — племянницы Леонида Ильича. К тому време­ни сама автор проживала уже в Новом Свете. Она устала от бесцеремонного вторжения КГБ в ее личную жизнь, пребывания в психушке, беспомощности самого «дяди Лени» и его страха перед могущественным ве­домством Андропова.

Брежнев, считает Любовь Яковлевна, по-своему хотел сделать людей более счастливыми, но не верил ни в торжество социализма, ни в принципы марксиз­ма-ленинизма. По ее словам, однажды на вопрос ее отца Якова, верит ли Леонид в коммунизм, генсек ответил:

— Ради Бога, Яша, о чем ты говоришь? Вся эта чепуха о коммунизме — это сказка для народа. Ведь нельзя же оставить людей без веры. Отняли церковь, расстреляли царя, должна же быть какая-то замена. Так пусть люди строят коммунизм!

Внучка Семена Буденного— очаровательна, в 1996 году ей исполнилось двадцать восемь лет. Дед умер, когда Насте было пять лет.

—

Когда тебя принимали в октябрята, в пионеры, в комсомол — как все обставлялось? — спрашивает журналист Денис Корсаков. — Ведь все-таки принима­ли наряду со всеми остальными внучку супергероя гражданской войны? И потом, ты же изучала его по­двиги на уроках истории, литературы...

—

Я воспринимаю себя совершенно отдельно от него. А другие все пытались меня с ним как-то увязать. Ждали, наверное, что я стану доказывать, что я лучше других... Когда меня принимали в комсомол, стара­лись дотянуть до последнего, приняли только в де­вятом классе.

Потом, когда я училась на журфаке МГУ, обща­лась с потрясающим начальником курса. Он все время комментировал мою фамилию — в том плане, что, если у меня знаменитая фамилия, это еще ничего не означает. В конце концов мы поехали на картошку, и благодаря его любви я почему-то еще осталась долж­на деньги картошечникам, хотя все остальные, наобо­рот, заработали.

Мне было бы приятнее, если бы я сама создала себе имя. А так — единственное, чем я могу гордить­ся, — тем, что у меня трое детей. Из-за них я вообще сейчас не работаю. А раньше работала во многих газетах. Я не закончила журфак, проучилась четыре года — а потом у меня родился сын, потом мы уехали с мужем из страны на какое-то время, муж у меня работал в Анкаре, потом родились двойняшки Лука и Маланья...

—

Чем ты занималась в Турции?

—

Я работала в турецкой газете, мой первый муж работал переводчиком в посольстве. Турцию я очень люблю, но не выдержала посольской жизни. Страш­ная вещь. Большая колония, которая живет за огра­дой, в одном доме. Хочешь или не хочешь ты об­щаться с человеком — тебе приходится с ним об­щаться. Я очень свободный человек, поэтому было ужасно.

—

Это был самый сложный период твоей жизни?

—

Да. Еще было очень тяжело, когда я во время учебы жила у родителей первого мужа. Мне они пыта­лись все время доказать, что хуже меня не бывает. Одновременно они перед всеми хвастались, что у них дома— живая внучка Буденного...

Моя фамилия создавала мне только проблемы. Когда я с кем-то знакомилась, свою фамилию говори­ла в последнюю очередь, чтобы она не влияла на отношение ко мне людей. Но с первым мужем мы учились вместе в школе. Он-то, естественно, с самого начала знал, как меня зовут.

А со вторым мужем проще. Его все это абсолютно не интересовало. Он англичанин, влюбился в Настю, а не в Буденную. Он работает советником по торговле Мирового банка, который дает кредиты России. Муж вообще не знает русского — мы общаемся на англий­ском. И младшие дети, надо надеяться, будут с самого начала владеть двумя языками...

Обозреватель газеты «Совершенно секретно» Ири­на Мастыкина беседует с дочерью члена Политбюро, секретаря ЦК КПСС Екатерины Фурцевой Светланой Петровной. У нее своя дочь— Марина.

—

Я знаю, Марина окончила балетное училище, — говорит интервьюер.

—

Мы отдали ее туда в пять лет. Марина поступи­ла в ГИТИС на театроведческий факультет и после его окончания устроилась в литчасть Большого театра... Уже работая в театре, она вышла замуж за юриста. Они давно знали друг друга — мы дружили семья­ми, — но, к сожалению, через год расстались. Маришке было всего восемнадцать, ему— двадцать восемь... Через несколько лет дочь познакомилась с человеком более практичной профессии — стоматологом. (В 1991 году его задержали на таможне за попытку вывезти за границу произведения искусства. — Н. 3.). Вышла за него замуж, родила в двадцать пять и распрощалась со своей литчастью уже навсегда.

—

Со своим вторым мужем они долго прожили вместе?

—

Они развелись в девяносто втором, когда Ка- теньке было уже четыре. В 1995 году Марина снова вышла замуж и уехала из России. Первый год жила в Германии, потом переехала в Испанию и, кажется, там осела.

—

Ну а муж? Марина сейчас замужем?

—

Человек она непредсказуемый. Живет, как, впрочем, и я, больше чувствами, чем разумом. И в ее личной жизни постоянно происходят изменения. Лю­бимый человек, конечно, есть, но вот какого рода у них на данный момент отношения, сказать может только она.

В московском обществе «Мемориал» едва не слу­чился раскол. Одна часть этой известной в России организации, объединившей жертв политических ре­прессий и членов их семей, настаивала на том, чтобы преступления сталинизма толковать расширительно, применительно ко всему большевизму. Другая часть возражала, призывая оставить все, как есть, то есть называть преступным лишь сталинский режим.

Сторонником второй точки зрения был известный историк, узник сталинских лагерей Антон Антонов- Овсеенко, сын знаменитого революционера, лично арестовывавшего Временное правительство Керенско­го. Против отца решительно выступил другой Антон Антонов-Овсеенко — журналист, подписывающий свои публикации псевдонимом Антон Младший.

Дискуссия между отцом и сыном на собрании «Ме­мориала» зашла столь далеко, что внук знаменитого большевика потребовал исключить своего родителя из состава этой организации. В ответ отец прилюдно упрекнул сына в неуважении к памяти революционного предка. Похоже, младший Овсеенко испытывает уг­рызения совести за поступок деда-большевика, пре­рвавшего демократическое развитие России.

С перевесом всего в один голос мемориальцы по­становили: по-прежнему считать преступлениями про­тив человечности только действия сталинизма, но не большевизма в целом.

В Москве на Красной Пресне есть парк, где до августовских событий 1991 года стоял памятник Пав­лику Морозову. Сейчас постамент пуст. Пока. В бли­жайшее время на нем появится памятник царевичу Алексею, 14-летнему сыну последнего русского импе­ратора Николая II, принявшему мученическую смерть вместе с родителями и сестрами в подвале дома купца Ипатьева.

С такой идеей выступил известный детский писа­тель Анатолий Алексин.

— В этой акции два смысла, — рассказывает он. — Царевич Алексей был, как известно, тяжко болен. Он понимал опасность болезни и как-то сказал родите­лям: «Когда я умру, поставьте мне в парке маленький каменный памятник». И выполнить его просьбу, сде­лать для него хотя бы такую малость должны мы. Это первое. Второй смысл памятника в том, что он должен стать символом невинно пролитой крови всех погибших детей. И «белые», и «красные» дети оди­наково горели на кострах большевистской инквизиции. И несчастный Павлик Морозов — такая же жертва. Одурманенный пропагандой, он нарушил Божий за­кон, предал своего отца и поплатился за это. И пока мы не искупим кровь и слезы детей, чьи жизни были положены в основание советского строя, Россия не обретет счастья.