Литмир - Электронная Библиотека

Восток — дело тонкое…

Но ведь он же не на Востоке! И, одурев от его избытка. Гольцов выходил подышать Европой — в бар, где у официантки зеленые кошачьи глаза и медные проволочные кудри… Жене он старался регулярно звонить, хотя понимал, что телефон прослушивают. «Экономь деньги!» А он тосковал по ней, как щенок, оторванный от теплого материнского живота. Наверное, никогда — ни раньше, ни потом — он так крепко не любил жену, как в то время, когда встречался с Ройзен. И как только стало возможным вернуться в Россию, он собрался моментом, в один день, и уехал без сожалений, без объяснений, не простившись. Ему казалось, что ему нечего Ройзен сказать.

Что говорить? Как в песне Челентано: «Чао, бамбино, сорри…»?

И оттого что Георгий никогда никому о ней не рассказывал, образ Ройзен спустя годы остался непотускневшим. Хотя он знал, что в его теперешней тоске по ней огромная доля тоски по самому себе прежнему и по своей прежней любви к жене.

Из-за чего стреляются в двадцать шесть лет? Из-за любви.

«И я бы мог?»

«Да, мог бы», — не дала соврать совесть.

Яцек тихо захрипел голосом Высоцкого:

У наших могил нет заплаканных вдов,

И дети на них не р-рыдают,

К ним просто приносят букеты цветов

И вечный огонь зажигают!

— Однако не вижу ни заплаканных вдов, ни вечного огня, — мрачно пошутил он, трогая острые пики чугунной ограды. — Хотя все остальное по высшему разряду. Шикарно хоронят в нашем ведомстве, а, Гольцов? Ты уже думал о том, что благодарные потомки напишут на твоем памятнике?

— Нет.

— Тебя оденут в серый гранит, — с чувством произнес Михальский. — Суровая мужественность гранита тебе к лицу. На твоей плите будет высечено: «Бонд, запятая, Джеймс Бонд». И ни слова больше.

— Ну спасибо.

Гольцов постучал по деревянной скамейке, спросил:

— А себе что напророчишь?

Яцек взмахнул руками, как птица крыльями.

— О, меня вполне устроит что-то скромное…

— …Что-то беломраморное, — язвительно уточнил Георгий.

— Что-то скромное, — настоял на своем Михальский. — И мелким шрифтом неброская надпись: «Яцеку М. — благодарное человечество». Смерть, между прочим, придает осмысленность человеческой жизни. Если бы смерти не было, жизнь была бы бессмысленной.

Этот цинизм Михальекого иногда был просто необходим, как необходим, к примеру, рыбий жир: отвратительно, но укрепляет кости скелета, не давая прогнуться под тяжестью жизненных катастроф.

А вот покойному цинизм не был свойствен. Ни в малейшей степени, ни при каких обстоятельствах. Он пропускал сквозь себя чужие эмоции как стекло: сочувствовал, огорчался, радовался, сопереживал, но при этом оставался самим собой, не теряя внутренней цельности.

— Скажи тогда, раз ты такой умный, какой смысл в смерти этого парня?

— Во-первых, я неумный, — ответил Яцек. — Во-вторых, ты его лучше знал.

— Вот именно. Потому и не вижу никакого смысла в его смерти.

Георгий усмехнулся:

— Обычный, нормальный парень, как ты да я. Без отклонений в психике, не истерик, не психопат, с таким я лично хоть в разведку.

— У всех свои тараканы в голове, — заметил Яцек.

— Да, у всех, но не все стреляются!

— Согласен.

— Тогда почему?

— А почему один спивается, другой нет? Нервы покрепче? Пофигизма больше? Совесть не мучит или, наоборот, живет по совести и спит спокойно? Хотя таких я, честно говоря, не видел. Не знаю, Гошка, не знаю! Это из разряда вечных проблем. А я недостаточно пьян, чтобы спорить о смысле жизни.

— Еще по одной? — предложил Георгий.

— Давай.

В это время в конце аллеи появились люди. Мужчина вел под руку пожилую даму в черной шляпе. Дама двигалась осторожно, как человек, выздоравливающий после тяжелой болезни. Рядом с ними шла девушка в темпом пальто, она несла букет белых роз.

— Кажется, гости к нашему покойнику, — заметил Яцек, и не ошибся.

Это были Малышевы. Не в силах привыкнуть к жизни без сына, они бывали «у Юры» почти каждый день.

Никогда и никого они не встречали у его могилы, а сегодня — вот неприятность! — какие-то жлобы, хоть и приличные с виду, не нашли лучшего места, чтобы «раздавить» бутылку водки, как это у них говорится.

Вероника Николаевна занервничала в ожидании неизбежного в таких случаях скандала. Андрей Виссарионович не выдержит, заведется, и неизвестно еще, как все обойдется. Господи, какая пошла страшная жизнь! Даже на кладбище нет покоя…

Третьей с ними была Ольга, Юрина девушка, на которой Юра собирался жениться, что делало ее сейчас человеком если не родным, то очень близким.

Ольга тоже рассматривала мужчин, стоявших у знакомой ограды с пластиковыми стаканчиками в руках, с неприязненным любопытством. У одного, рослого и плечистого, физиономия совершенно бандитская: бритая голова и очень смуглая кожа. Другой ничем особо не выделялся, разве что одет как-то уж слишком для алкаша прилично. Да разве сейчас отличишь по внешнему виду приличного человека от отморозка?

К счастью, «отморозки» сообразили, что заняли неудачную позицию, и ретировались, забыв на бордюре аллеи недопитую бутылку. Оля покосилась на Веронику Николаевну. Юрина мать заметно успокоилась. Слава богу, кажется, обошлось без скандала…

Они поравнялись с чугунной оградой. Андрей Виссарионович специально задел носком туфли водочную бутылку, и она заскользила по каменной плитке аллеи с режущим нервы, дребезжащим звуком. Взглядом победителя Андрей Виссарионович окинул коротко стриженных парней и громко заметил: «Нашли место!..»

— Не связывайся, — умоляюще одернула супруга Вероника Николаевна.

Юрин отец открыл калитку в ограде своим ключом. У подножия памятника лежали свежие цветы. Чужие… Оля внутренне содрогнулась. Кто?! Неужели та, другая, которая разлучила их с Юрой? Букет совсем свежий, белый гофрированный креп не успел испачкаться, на цветах остались капельки влаги.

Ольга резко огляделась по сторонам, ожидая увидеть загадочную разлучницу. Но поблизости не увидела никого постороннего, кроме ретировавшихся незнакомцев.

Георгий никак не ожидал встретить сегодня родителей лейтенанта и теперь пребывал в нерешительности: стоит ли подойти, поговорить, или лучше тихо уйти, сохраняя инкогнито?

Яцек вопросительно взглянул на друга: ну что? уходим?

Неожиданно девушка в темном пальто сама подошла к ним:

— Простите, это случайно не вы цветы принесли?

— Мы, — ответил Георгий.

— Вы знали Юру?

— Мы вместе работали.

— Где?

— В Интерполе.

— А!

Девушка кивнула и, вернувшись к родителям Малышева, о чем-то с ними заговорила. Судя по реакции, вряд ли она их обрадовала своим сообщением. По лицу Юриной матери пробежало темное облачко. Ни слова не говоря, она отвернулась, опустилась на скамейку.

— Я подойду, — сказал Георгий.

Яцек засомневался:

— Стоит ли?

— Я подойду.

Он решительно подошел к Малышевым:

— Здравствуйте. Это я вам сегодня звонил. Примите мои соболезнования. Я понимаю, как вам больно.

Он протянул руку Малышеву-отцу. Тот сделал вид, будто не замечает протянутой ему руки. Вероника Николаевна, сглотнув комок, прошептала:

— Вы ничего не понимаете…

— Да, — повернувшись к ней, согласился Георгий, — вы правы. Я ничего не понимаю, но от всей души вам сочувствую. Юра был замечательным человеком и, наверное, таким же замечательным сыном. Если нам больно потерять его как товарища, то каково же вам?..

Отец Малышева поднял с земли принесенный Гольцовым букет, с яростным хрустом стал комкать бумажный креп и целлофановую обертку вместе с цветами, словно вымещая на них накопившуюся злость.

— Нам от вас ничего не нужно! Ничего! От вас! Не нужно! Запомните это навсегда!

На землю осыпались листья и лепестки цветов. Малышев-старший с сердцем швырнул цветы в урну для мусора.

— Ни от вас, ни от вашего иуды Полонского! — выкрикнул он, вызывающе глядя на Гольцова. — Так ему и передайте!

9
{"b":"166839","o":1}