— Очень смешно.
Георгий сунул мобильный в карман и пошагал к кассам музея, а Яцек набрал номер своего лемондовского знакомого:
— Хочешь получить эксклюзив?
— Ну? — недоверчиво буркнул земляк.
Со вчерашнего дня он мучился головной болью от излишеств, употребленных в обществе коллеги из «Выборчей».
— Возвращение картины Огюста Шабо «Охотник с собакой в Камарге» Музею д’Орсе.
— А что, «Охотник» был на реставрации? — лениво поинтересовался лемондовец, постукивая карандашом о стакан с алка-зельцер.
То, что он услышал в ответ, пахло первой полосой и огромными гонорарами. У земляка из «Ле Монд» волосы на голове встали дыбом.
— Я сейчас напротив музея, — небрежно сообщил Яцек. — Дежурю тут со вчерашнего вечера. Приезжай немедленно, если хочешь успеть!
Земляк легким галопом бросился в кабинет редактора. Однако слезная мольба отпустить его сию минуту не нашла отклика в сердце врага номер один. Редактор заявил, что не может отменить давно запланированную съемку открытия нового ресторана Филиппа Старка, на котором обещал присутствовать сам мэтр. Дамский писсуар от Старка гораздо интереснее читателям, чем Музей д’Орсе. И вообще, к чему такая спешка?
Но несчастный фоторепортер молчал как партизан, иначе какой же это эксклюзив? Стоит только рот открыть, и через полчаса на набережной Сены яблоку негде будет упасть от репортеров.
— И не забудь принести снимки дамского писсуара от Старка! — догнал его на лестнице вопль редактора.
Земляк что-то тихо буркнул под нос. Хорошо, что редактор не понимал по-польски.
— Вижу, мсье заинтересован творчеством Огюста Шабо? — вопросом встретил Гольцова на пороге зала французской живописи начала прошлого века вчерашний его знакомый.
— О да, — подтвердил Георгий. — Крайне.
Сегодня он занял прежнюю диспозицию: на банкетке в центре зала, лицом к «Охотнику», спиной к остальным посетителям. На коленях — блокнот и цейссовский бинокль. Группы экскурсантов дефилировали из зала в зал с регулярностью парижских электричек. Не успевал хвост предыдущей группы скрыться в дверях зала, где выставлялись скульптуры, как ему на пятки наступала следующая группа. Один и тот же текст экскурсоводы произносили на различных языках, но чаще всего по-английски.
— Шабо интересен прежде всего своими зарисовками Парижа, — заметил служитель, снова подходя к Гольцову и незаметно заглядывая через плечо в его блокнот.
Уж не систему ли-охраны пытается зарисовать любопытный турист? Музейщика ожидало разочарование: от скуки Георгий пытался намалевать охотника с собакой.
— Я заметил, вы не сводите глаз с «Охотника»?
Любитель Шабо, оторвавшись наконец от цейссовского бинокля, взглянул на служителя:
— Да.
Краем глаза Георгий заметил в конце зала двух отбившихся от стада экскурсантов. Один из них, загорелый верзила со сверкающим, бритым черепом, без сомнения, Михальский. Другой, незнакомый, наверняка его лемондовский «земляк».
— Ваша работа связана с искусством? Судя по акценту, вы иностранец? — допытывался у Гольцова служитель.
— Я из России. Не хочу вас огорчать, но я обратил внимание, что «Охотник с собакой» Огюста Шабо — отличная копия. А где подлинник? На реставрации?
От такой реплики у музейщика брови поползли на затылок.
— Могу вас уверить, это подлинник.
— Нет, это копия, — чуть возвышая голос, настаивал на своем Георгий.
— Мсье, это абсурд. У нас не выставляются копии!
— Мсье, я очень хорошо знаю эту работу Шабо и смею вам заявить: это копия, хорошая копия, просто отличная копия, но она отличается от оригинала!
— Чем?
На оригинале фигура собаки — не та, которую хорошо видно в отражении воды, а бегущая в тени — видите? — нарисована с тремя лапами. А у отраженной в воде собаки их две. Она застыла на изготовку, напряглась. Видите? Две, а в тени, почти незаметно для невооруженного глаза, — три. Шутка гения. Почему так, спросите у Шабо. Но любой искусствовед вам это подтвердит. Да взгляните же сами!
Георгий предложил музейщику свой Цейсс. Служитель скорее из вежливости, чем из любопытства, посмотрел в окуляр бинокля.
— Ну видите? Вот здесь, где тень собаки у самой кромки воды, — пальцем водил по воздуху Георгий, — видите эти едва заметные темные пятна? Это ее лапы. На оригинале их три. А на этой картине их всего две. Две у настоящей собаки и две у отраженной. Копиист не знал о третьей лапе. Он копировал с иллюстрации. Это не оригинал. Это подделка.
Музейщик глупо улыбнулся и ответил:
— Мсье, этого не может быть!
Георгий поднялся с банкетки.
— Когда последний раз картину изымали из экспозиции? — спросил он.
Служитель ответил, что года полтора назад, перед европейской ретроспективой художника.
— И вы действительно не знаете, что у вас в музее висит подделка? Может быть, руководство музея просто не поставило вас в известность?
В конце зала послышалась отрывистая азиатская речь переводчика — в зал вошла группа студентов из Китая. Двое отбившихся от стада экскурсантов активно обменивались репликами по-польски, рассматривая висевшую рядом с «Охотником» Шабо картину Мориса Вламинка «Пейзаж вблизи Шату».
— А как часто в музее происходят кражи?
Пожав плечами, служитель назвал несколько хрестоматийных примеров, уже ставших частью истории музея. Самому свежему из них пять лет. Похитителя успели задержать на выходе.
— А кто-нибудь удостоверял подлинность картин, возвратившихся с ретроспективы обратно на экспозицию?
Служитель начал заметно нервничать. Обернувшись, он сделал едва заметный знак в сторону камеры слежения — сигнал охране взять на заметку молодого человека спортивного телосложения, с короткой стрижкой, проявляющего нездоровое любопытство. Через несколько минут к ним подошел вежливый тип в черном костюме, с «жучком» в ухе. Остановился рядом с Гольцовым. Спросил:
— В чем дело?
— Я обратил внимание, что в зале висит подделка…
— Что дало вам основания утверждать, что эта картина — подделка?
— Я хорошо изучил оригинал.
Самым трудным оказалось пробить психологическую брешь. Георгий объяснил все про собачьи ноги и про то, что если смотреть на картину Шабо в ультрафиолетовом излучении, то видны семь слоев краски…
— Хорошо-хорошо, успокойтесь, — приговаривал служитель, явно не соображая, как реагировать на скандальное происшествие.
— Вы иностранец?
— Да. Я русский.
— Позвольте ваши документы.
Секьюрити пролистал паспорт Гольцова:
— Вы искусствовед?
— Нет, что вы! Я офицер Российского национального центрального бюро Интерпола.
Ответ произвел впечатление.
Охранник отошел в сторону и, прижав пальцем «жучок», что-то тихо пробормотал в лацкан пиджака. Краем глаза Гольцов заметил едва заметное шевеление в рядах китайцев — свидетелей возможного скандала экскурсоводы срочно уводили в соседние залы. Делая вид, что происходящее их не касается, двое поляков — ценителей Вламинка — придвинулись ближе.
Видимо, охраннику передали по рации инструкции. Прижимая «жучок» к уху, он утвердительно кивнул, сказал: «Bien!» — вернулся к Гольцову и первым делом сгреб под руки двух «заблудших овец», изо всех сил прикидывавшихся, что не понимают по-французски.
— Зал закрыт! Пожарная инспекция! — подталкивая их к выходу, объявил охранник.
Разводя руками, служитель все еще растерянно повторял:
— Этого не может быть. Просто не может быть…
Гольцов сидел на стуле в коридоре помещения реставрационной мастерской музея. За дверью эксперты колдовали над картиной Огюста Шабо. В коридоре под дверью, на жестких вольтеровских креслах, ожидала приговора бледная и неподвижная, как восковая фигура, хранительница фондов. Высшее руководство музея должно было прибыть с минуты на минуту. Рядом с хранительницей сидел Гольцов. Ввиду чрезвычайных обстоятельств его допустили в святая святых Музея д’Орсе. Впрочем, не одного, а под опекой секьюрити. К тому же у него вежливо изъяли документы и мобильный.
