Лежа на спине и пристроив голову между двумя протечками, я тупо смотрел в черноту ночи и невольно думал о том, как, собственно, мало надо человеку, чтобы быть довольным. Укрытие, костерок, еда и время, чтобы спокойно отдохнуть. Немного, но мне столько раз приходилось обходиться куда меньшим! А что, если это последняя ночь в моей жизни? Я знал, что совсем скоро, может, даже завтра, мне предстоит бой, который невозможно предотвратить и от которого нельзя убежать. И тут я вспомнил о «друге». О ком же так упорно твердил Ред? Наверное, это все-таки какое-то недоразумение. Папа мертв, а у меня нет достаточно близких друзей, на чью помощь можно рассчитывать и, уж конечно, таких, кто мог бы рассылать людей отслеживать мои маршруты.
Я долго лежал с открытыми глазами, вспоминая Лауру, пытаясь представить себе, как ей живется. Доносившиеся до меня звуки, издаваемые лошадьми, успокаивали. Если к нашему лагерю приблизится чужой, они обязательно начнут громко фыркать, всхрапывать, бить копытами или выражать беспокойство каким-либо иным образом.
Часа через два, подбросив несколько толстых веток в костер, чтобы к утру он не потух совсем, я поплотнее завернулся в одеяло и уснул.
Спалось удобно и хорошо, но холод и сырость заставили меня проснуться. Перевернувшись на спину, я обследовал «крышу» — несмотря на мои старания, в некоторых местах дождь все-таки пробивался внутрь. Пришлось надеть шляпу, вытряхнуть сапоги и натянуть их на ноги. Затем, встав да колени, я также надел патронташ, засунул за пояс запасной револьвер.
Костер уже полностью остыл, но мне так захотелось горячего кофе, что я не поленился разжечь его снова. Кофе был вчерашний, но достаточно крепкий, чтобы заставить прыгать быка.
Поскольку ливень смыл все следы, меня вряд ли так быстро найдут, разве что наткнутся случайно или учуят запах дыма. Но я так хотел горячего крепкого кофе, что не раздумывая пошел на риск. Вытряхнув из шалаша все ветки и листья, я аккуратно свернул одеяло. Дождь все еще шел, но уже ласковый, нежный. Теперь надо чуть подогреть седельную подстилку, смахнуть со спины жеребца капли воды и надеть на него седло.
Если мой неизвестный друг желает меня найти, ему тоже придется хорошенько постараться. Вообще-то он знает, что я направляюсь к каньону Бурро, значит, где искать известно. Но тропа туда использовалась не часто и вела, если мне не изменяет память, на запад к Уайт-Крик. Так далеко забираться мне еще не приходилось.
Ладно, теперь в седло — и по узкой длинной полосе целины, стараясь держать осиновую рощу между собой и тропой внизу. Больше я не убегаю, мне надо их найти.
Останавливаясь и прислушиваясь периодически — в горах звуки разносятся быстро и далеко… если, конечно, их не отсекают горные пики или мощные выступы скал, — я так ничего и не услышал.
Роща становилась все гуще и гуще. Полоса постепенно переходила в плато между Западным Испанским пиком и Белым пиком и вела к северу, огибая оползневые скальные образования.
Поднявшись на невысокий хребет, я подошел к краю кустов и взглядом проследил весь путь, который только что проделал. И хорошо сделал, ибо они были уже здесь, может, милях в четырех или пяти отсюда. Нет, пожалуй все-таки в четырех.
Над моей головой высился Западный Испанский пик. Я сидел в седле и глядел, как они приближаются — всего-лишь точки далеко на тропе, но ясно, что это люди верхом на лошадях. За моей спиной нависал еще один пик — Хайятола — двойная гора, часто называемая Груди Планеты. О ней ходило множество легенд, включая ту, по которой она являлась домом высших богов. Давным-давно папа рассказывал мне о золоте, которое, как гласит предание, ацтеки украли у богов и увезли в Мексику. Легенды, легенды… Если здесь когда и располагались золотые прииски, их давно погребли под собой гигантские оползни. Говорили также, что на Восточном Испанском пике у солнцепоклонников стоял культовый храм.
Ветер прошелся по осиннику — будто по морю прокатилась волна. Дождь прекратился. То тут, то там сквозь тучи пробивались лучи солнца… Я двинулся на север, рассчитывая срезать дорогу к подножию горы Эко. Но тут передо мной вдруг возникла возвышенность. Небольшая, вся поросшая кустарником и усыпанная покрытыми мхом валунами. Когда-то белые или индейцы разбивали здесь лагерь — почерневшие от копоти камни указывали, где разводились костры. За ней по склону — травяной ковер, редкие сосны и ели, через которые просматривалась неприметная тропа, ведущая к Эко-Крик. Въехав на эту возвышенность, я обернулся назад — лучшего места для огневой позиции не сыскать.
Я спешился, отвел лошадей на травяной склон, оставил там пастись. С винчестером в руках вернулся наверх, выбрал удобное местечко среди валунов и кустов и засел.
Хватит убегать и дрожать! Пора решить вопрос раз и навсегда. Их много, я — один, но это явное преимущество сократится еще до заката, нет сомнений.
Теплое ласковое солнце разгоняло рваные тучи, но ушедший в сторону дождь все еще затруднял обзор. Я стал жевать крекер, и тут же рядышком появилась любопытная сойка, надеясь, что ей тоже что-нибудь перепадет. Отломив кусочек, я бросил ей. Она с готовностью склевала его и подскакала поближе, либо слишком мне доверяя, либо уверенная в своей способности в любой момент взвиться вверх и улететь.
Мои преследователи были уже близко — ехали без малейших признаков беспокойства, уверенные, что я все еще от них убегаю. Ну уж нет! Винчестер приятно холодил руки, выбранная позиция — блестяща, у меня даже есть готовый отход. Эта возвышенность — не замкнутое пространство: в случае нужды всегда можно уйти в любом направлении, причем под естественным прикрытием.
Плечо по-прежнему ныло, поэтому приходилось все делать осторожно, стараясь особенно его не тревожить. Молодость, природное здоровье и чистый горный воздух быстро лечат любые раны. Так, посмотрим туда, где тропа делала поворот, где-то в ярдах ста пятидесяти отсюда. Справа от него — густые кусты дикой гвоздики с ярко-красными, словно кровь, цветами.
Сдвинув шляпу на затылок, я пристроил винчестер на стволе поваленного дерева, которое облюбовал как упор для более точной стрельбы, и съел еще один крекер, естественно поделившись со своей новой приятельницей — доверчивой сойкой.
Интересно, как человек чувствует себя в последние часы своей жизни? Как я?.. Воздух чист и свеж, с привкусом снега, остававшегося у горных вершин всего ярдах в ста выше меня.
Рядом с тропой неожиданно взлетела потревоженная птица, и почти сразу появился первый всадник. Они сами открыто охотились на меня, четко дали понять, что готовы без малейших колебаний убить меня, так чего церемониться?
Я тщательно прицелился и выстрелил.
Прицел стоял ниже, чем положено, так как они поднимались вверх по склону, но пуля вошла точно куда надо, рядом с чем-то поблескивавшим на груди — медальоном или золотым самородком на цепочке от часов.
Он, должно быть, конвульсивно дернулся, когда пуля поразила его, и неожиданно вонзил шпоры в бока лошади, та, громко заржав от боли, резко метнулась вперед. Всадник же вдруг обмяк в седле, а потом как куль рухнул на землю. Прямо в заросли ярко-кровавой дикой гвоздики.
Винтовочный выстрел отозвался оглушительным эхом высоко в горах, затем наступила тишина. Только моя сойка нетерпеливо шебуршилась в листве соседнего дерева, да где-то далеко-далеко в небе парил одинокий орел.
Я перевел взгляд с тропы, где вот-вот появятся остальные, на заросли дикой гвоздики. Человек, подстреленный с такого расстояния, редко получает смертельную рану, но целиться в голову, когда тело являет собой куда более верную мишень, было бы безрассудством. В кустах никакого движения: либо он все еще в шоке, либо затаился, пытаясь ввести меня в заблуждение. В любом случае надо тоже затаиться и ждать.
В течение долгого времени вокруг ничего не происходило, и меня это тревожило. Может, они обсуждали свой следующий шаг или один из них уже обходит меня с тыла? Если так, ему придется пробежать или проползти через несколько открытых или почти открытых участков, на которые я обратил особое внимание еще раньше.
