Трой быстро шла наверх в надежде, что в ее белой комнате еще горит огонь. Следуя за изгибом ступеней, она правой рукой приподняла свое длинное платье, а левую положила на узкие перила.

Перила были липкими.

Она испуганно отдернула руку и поднесла ее к глазам. На ладони и чуть выше ее что-то темнело. Сейчас Трой стояла в тени, но, сделав шаг, оказалась на месте, куда падал свет от лампы, и стало видно, что пятно на ладони – красное.

Прошло не менее пяти секунд, прежде чем она сообразила, что это краска.

На следующее утро, в половине одиннадцатого, Трой, увешанная ящиками с красками, со свернутым холстом и подрамником в руках, направлялась в домашний театр. Сопровождаемая Полом и Седриком, несшими ее студийный мольберт, Трой прошла длинным коридором, ведущим из зала, мимо двери цвета грубого зеленого сукна, «за которой, – тяжело дыша, проговорил Седрик, – все крушат вокруг себя трудные дети», повернула направо и двинулась дальше, в тыльную часть этого дома-лабиринта. Путешествие прошло не без приключений – когда они проходили мимо двери, за которой, как впоследствии обнаружила Трой, располагалась малая гостиная, она распахнулась и на пороге, спиной к ним, появился пухловатый коротышка. «Если вы не доверяете мне как врачу, сэр Генри, – сердито говорил он, – у вас всегда есть выход. А я буду только рад избавиться от неблагодарной задачи выписывать рецепты упрямому, черт бы его побрал, пациенту и его внучке». Трой попыталась было мужественно пробиться вперед, но дорогу ей преградил Седрик. Он поставил мольберт поперек коридора и принялся с живейшим интересом вслушиваться в начавшийся диалог.

– Ну, ну, успокойтесь, – журчал невидимый сэр Генри.

– Я умываю руки, – заявил его собеседник.

– Ничего подобного. И вообще, что это за выражения, Уизерс? Следите за своим языком. И занимайтесь своим делом и прислушивайтесь, как полагается, к честной критике.

– Черт знает что, – проговорил посетитель, но на сей раз скорее с нотой отчаяния в голосе. – Я официально отказываюсь от дальнейшего лечения. Считайте это моим последним словом.

Последовала продолжительная пауза, во время которой Пол безуспешно пытался сдвинуть Седрика с места.

– Я не принимаю отставки, – сказал наконец сэр Генри. – Повторяю, Уизерс, успокойтесь. Вы должны понять. У меня много всяких проблем. Очень много. К тому же потерпите капризы старика, а? Не пожалеете. Право, не пожалеете. Закройте-ка дверь и выслушайте меня.

Не поворачиваясь, посетитель медленно прикрыл дверь.

– Ну а теперь, – прошептал Седрик, – он посулит бедному доктору Уизерсу, что упомянет его в завещании.

– Ну пошли же наконец, ради Бога, – проговорил Пол, и они направились к театрику.

Полчаса спустя Трой установила мольберт, растянула холст и приготовила для этюдов бумагу и дощечки. Театрик представлял собой точную копию настоящей сцены с довольно просторной площадкой. Задник декорации «Макбета» был прост и превосходен в своем замысле. Сценограф исключительно точно воплотил первоначальный набросок Трой. Прямо перед ним, в точном композиционном порядке, располагались трехмерные фигуры, в нужных местах разрывающие тканую поверхность. Трой сразу решила, где она поместит своего героя. Никаких попыток актуализировать фон. Чисто театральное решение. «Вообще-то тут бы хорошо подошла болтающаяся веревка, – подумала она, – но вряд ли это понравится заказчикам. А вдруг он согласится?»

Седрик и Пол начали показывать ей, что можно сделать со светом. Трой пребывала в превосходном расположении духа. Ей нравился запах холста и клея и приятно было ощущать, что вот место, где люди работают. В театрике даже Седрик стал не похож на самого себя. Он обнаружил хорошее знакомство с предметом, живо откликался на предложения Трой, придержал Пола, когда тот предложил залить сцену снопами огня, заставил его уняться, пока он сам выбирал какое-то одно световое пятно.

– Поскромнее надо с задником, поскромнее! – восклицал он. – А ну-ка попробуем снизу! – И тут же появился мерцающий свет, что весьма понравилось Трой.

– Да, но вам-то ничего не видно, – растерянно заметил Седрик. – Черт! Что же придумать?

– Могу принести обычный светильник и подключить через удлинитель, – предложил Пол. – Или снимем шторы.

– Но тогда будет проникать дневной свет. – Седрик в отчаянии посмотрел на Трой. – Или ничего страшного?

– Попробуем.

В конце концов, умело расположив отражатели, Трой добилась того, чтобы и дневной свет падал на холст, и сцена не пропадала.

Часы – разумеется, большие часы – на центральной башне пробили одиннадцать. Где-то в глубине открылась и тут же захлопнулась дверь, и в освещенном пространстве появился сэр Генри – вылитый Макбет.

– Ну и ну, – прошептала Трой. – Вот это да!

– Настоящий маскарад, – сказал ей на ухо Седрик, – но, странное дело, мурашки по коже бегут. Или нет? Не слишком театральный костюм?

– На мой вкус, нет, – решительно ответила Трой и пошла по проходу навстречу своему натурщику.

В полдень Трой пригладила волосы, прислонила крупный рисунок углем к сцене и отошла от нее по проходу. Сэр Генри снял шлем, слегка вздохнул и осторожно двинулся к стулу, стоящему в кулисе.

– Полагаю, вы хотите закончить на сегодня, – рассеянно сказала Трой, кусая ноготь большого пальца и вглядываясь в рисунок.

– Старость не радость, – откликнулся сэр Генри, и только тут Трой заметила, что выглядит он не просто немного усталым. Перед сеансом он положил вокруг глаз густые тени и подкрасил разведенной в воде краской усы и бородку. Помимо того, он надел парик с длинными прядями черных волос. Но ни косметика, ни парик не могли скрыть, что щеки у него ввалились, а голова поникла.

– Вынуждена вас отпустить, – сказала Трой. – На- деюсь, я была не слишком требовательна. Забываешься, знаете ли.

– И вспоминаешь тоже, – сказал сэр Генри. – Я, например, вспоминаю роль. Впервые сыграл ее в 1904 году.

Трой быстро подняла голову, почувствовав к этому человеку внезапную симпатию.

– Это была замечательная роль, – добавил он. – Замечательная.

– Пять лет назад, когда я увидела вас в ней, это было сильное впечатление.

– Я играл ее в шести разных спектаклях и всякий раз выкладывался до конца. Никогда она не приносила мне несчастья.

– Я слышала, что среди исполнителей роли Макбета распространено суеверие. Нельзя цитировать пьесу, верно? – Трой внезапно подскочила к рисунку и стерла ногтем слишком жирную линию. – Вы тоже считаете, что это приносит беду? – рассеянно спросила она.

– Другим актерам – да, – очень серьезно ответил он. – Во время представления за кулисами всегда такая напряженная атмосфера. Люди нервничают.

– Не потому ли, что помнят о суеверии?

– Может быть. От такого ощущения не избавишься. Но мне эта пьеса никогда несчастий не приносила. – Голос его, секунду назад звучавший устало, окреп. – Иначе зачем бы мне выбирать для портрета именно эту роль? Так что нет, точно нет. А теперь, – сказал он, возвращаясь к своей величественной и сверхгалантной манере, – будет ли мне позволено хоть краем глаза взглянуть?

Нельзя сказать, что Трой была в восторге от этой идеи, и все же слегка протолкнула рисунок в проход и повернула его к нему.

– Боюсь только, пока мало что можно понять, – сказала она. – Это всего лишь нечто вроде общей идеи того, что я хочу изобразить.

– Ну да, ну да! – Он сунул руку в рубаху, извлек пенсне в золотой оправе, и мгновенно перед Трой вновь возник Макбет, только в очках, рассматривающий собственный портрет. – Умница, – сказал он. – Настоящая умница.

Трой отнесла рисунок на место, и сэр Генри медленно разогнулся.

– «Прочь, прочь, все это взято взаймы»[24], – продекламировал он. – Мне надо переодеться. – Привычным жестом он поправил плащ, развернул плечи, перешел на освещенное место и прицелился кинжалом в крупный пустой холст. Голос его, словно специально поставленный для этого выступления, мощно разнесся под сводами театрика: