– Батгейты? Вы про Найджела и Анджелу Батгейтов?

– А то о ком же? Мы с Найджелом старинные друзья. Когда мое семейство затеяло все это предприятие, я отправился к нему, чтобы спросить его, как, с его точки зрения, вы отнесетесь к предложению. Найджел сказал, что, насколько ему известно, вы сейчас в отпуске и, по его мнению, идея должна вам понравиться.

– Да что он в этом понимает?

– Он сказал, что вам нравятся необычные люди. Он сказал, что папа́ как натурщик должен вас увлечь, а разговорами с ним вы вообще будете упиваться. Это лишний раз доказывает, как мало мы знаем своих друзей, не правда ли?

– Именно так, – согласилась Трой.

– И все же мне страшно любопытно, как бы вы справились с Пэнти.

Трой уже решила было больше не задавать Томасу Анкреду никаких вопросов, так что собственный голос услышала с ощущением бессильной ярости:

– Вы сказали «Пэнти»?

– Да, это моя племянница. Младшая дочь моей сестры Полин. Мы называем ее так, потому что у нее постоянно сползают шаровары[3]. Это трудный ребенок. Школа, в которой она учится – а это школа для трудных детей, – была эвакуирована в Анкретон. Дети размещаются в западном крыле здания под опекой очень приятной женщины, ее зовут Кэролайн Эйбл. Пэнти – это нечто.

– Ну-у… – протянула Трой, ибо он как будто ждал ответа.

– Точно вам говорю. Она настолько ужасна, что в некотором роде даже нравится мне. Маленькая девочка с косичками и лицом настоящего дьяволенка. Такая вот особа.

Томас прижал к голове оба указательных пальца под прямым углом, сделал страшное лицо и надул щеки. Глаза у него засверкали. Сама того не желая, Трой внезапно оказалась лицом к лицу с плохим ребенком. Она коротко рассмеялась. Томас потер руки.

– Если будет позволено сказать, – заговорил он, – у вас глаза на лоб полезут, когда вы увидите, что она вытворяет. Взять хоть кактус в кровати Сони. К сожалению, это папина любимица, поэтому она практически неуправляема. Ну и конечно, ее нельзя бить, разве что от ярости удержаться не можешь, потому что имеешь дело с необычным ребенком.

Он задумчиво посмотрел на пламя камина.

– Дальше – Полин, моя старшая сестра, это важная персона. Милли, золовка, она постоянно смеется без всякого повода и ведет дом, потому что ее муж, мой старший брат Генри Ирвинг, умер.

– Генри Ирвинг[4]! – Трой так и подскочила. «Нет, это положительно сумасшедший», – с тревогой подумала она.

– Естественно, я говорю об актере Генри Ирвинге. Это кумир папа, вот он и назвал сына его именем. Ну и, наконец, Соня. Соня – это папина любовница. – Томас откашлялся на манер старой девы. – Ситуация прямо-таки библейская. Помните Давида и Ависагу-сунамитянку? Все в доме Соню недолюбливают. Должен сказать, она очень плохая актриса. Я вам не наскучил?

Совсем не наскучил, но Трой ужасно не хотелось в этом признаваться.

– Ничуть, – побурчала она и спросила у Томаса, не хочет ли он чего-нибудь выпить.

– Спасибо, если найдется, с удовольствием, – кивнул он.

Трой пошла за выпивкой, рассчитывая по дороге разобраться в своем отношении к посетителю. Кэти Босток она обнаружила в столовой.

– Ради Бога, Кэти, – сказала Трой, – пошли со мной. Ко мне там настоящий монстр заявился.

– И он останется на ужин?

– Я не предлагала, но, наверное, да. Так что придется все же открыть банку консервов из запасов Рори.

– Может, вернешься к этому типу?

– И ты со мной, ну пожалуйста. Я боюсь его. Он рассказывает мне о своей семье, представляет всех в весьма отталкивающем виде, но при этом рассчитывает, что мне все-таки захочется с ними познакомиться. Но что меня более всего беспокоит, в этом семействе есть какая-то дьявольская притягательность. Важная персона Полин, стяжательница Соня; страшная малышка Пэнти, Милли, которая постоянно смеется без всякого повода. И папа́, этот великан, собирающийся подарить себе собственный портрет, потому что нация так и не удосужилась наскрести…

– Только не говори мне, что ты согласилась!

– Ну уж нет. О Господи, нет, конечно! Что я, психованная? Но… не спускай с меня глаз, Кэти, – закончила Трой.

Томас принял приглашение поужинать, выразив полное восхищение консервированными новозеландскими лангустами.

– У нас есть друзья в Новой Зеландии, да и в Америке тоже, – сказал он, – но, к сожалению, рыбные консервы вызывают у папа́ приступы гастроэнтерита. А появись они на столе, и папа́ не сможет противостоять соблазну, так что Милли наложила на них запрет. Следующий раз, как поеду в Анкретон, она выдаст мне несколько банок для личного пользования.

– Так вы живете не в Анкретоне? – спросила Трой.

– Конечно, нет, ведь работаю-то я в Лондоне. Так, время от времени наезжаю на выходные, чтобы дать семье возможность поделиться своими секретами. Папа любит собирать нас. На его день рождения целое мероприятие готовится. Приедут Пол, это сын Полин, у него нога повреждена, потом еще Седрик, сын Миллимент, он модельер. Вряд ли Седрик вам понравится. Еще моя сестра Дездемона, сейчас она без работы, но рассчитывает получить роль в новом спектакле в «Кресенте». Так, кто еще? Надеюсь, будет другая моя золовка, Дженетта, со своей дочерью Фенеллой. Ее муж, самый старший из моих братьев, Клод, – полковник оккупационных сил, он еще не вернулся в Англию.

– Да, целая компания, – заметила Кэти. – Вот уж повеселитесь.

– Без стычек, конечно, не обойтись, – откликнулся Томас. – Когда двое или трое Анкредов оказываются в одном помещении, будьте уверены, подколоть друг друга они возможности не упустят. Вот тут-то как раз я и пригожусь, потому что у меня шкура дубленая, со мной они друг другу перемывают косточки. И Соне, это уж самой собой. О Соне все мы толкуем. Вообще-то мы надеялись торжественно презентовать портрет папа́ по этому поводу, – добавил он, задумчиво глядя на Трой. – По правде говоря, ради этого все и затевается.

Трой пробормотала что-то невнятное.

– На прошлой неделе папа́ просто-таки восторгался, разглядывая костюм Макбета, – продолжал Томас. – Помните его? Мотили делал. Красного цвета, в духе Паоло Веронезе, темный, но прозрачно-темный, с дымчатым капюшоном. У нас в Анкретоне есть, видите ли, маленький театр. Я привез с собой оригинальный задник для одной из сцен в интерьере и повесил его. Какое совпадение, не правда ли, – невинно продолжал Томас, – что именно вы оформляли тот спектакль? Конечно, вы помните его, не можете не помнить. Сцена очень простая. Силуэт разрушенного замка. Макбет одевается и встает перед стеной, упершись подбородком в рукоятку меча и словно к чему-то прислушиваясь. «Благие силы дня уснули»[5], помните?

Трой прекрасно помнила эту строку. Аллейн любил рассказывать, как однажды, в рассветные часы ветреного дня, ее продекламировал ему какой-то констебль из ночной смены. Голос Томаса, прочитавший эту строку с чисто актерским пониманием смысла, прозвучал эхом голоса ее мужа и сразу же отвлек Трой от всего остального.

– Некоторое время он то выздоравливал, то снова заболевал, – говорил меж тем Томас, – и впал в полное уныние. Но мысль о портрете крепко встряхнула его, и он вбил себе в голову, что написать его должны именно вы. А как же, вы ведь писали его ненавистного соперника.

– Сэра Бенджамина Корпорала? – негромко проговорила Трой, переводя взгляд на Кэти.

– Ну да. И старина Бен на каждом углу повторяет, что вы пишете только тех, кто вас увлекает – как художницу, я имею в виду. Он говорил нам, что вы безумно увлеклись им как художница. Мол, он единственный актер, которого вам захотелось написать.

– Ничего подобного, – сердито огрызнулась Трой. – Это был заказ его родного города – Хаддерсфилда. Старый болтун!

– Папа́ он сказал, что нечего и обращаться, все равно вы ему от ворот поворот дадите. Между прочим, когда принесли вашу телеграмму, папа́ был одет в костюм Макбета. «Ага! – сказал он. – Это знамение. Как думаете, дорогие мои, мисс Трой – или ему следовало бы сказать «миссис Аллейн»? – понравится эта поза?» И знаете, он в этот момент таким молодым выглядел. А потом прочитал вашу телеграмму. Должен сказать, что воспринял он ее довольно спокойно. Просто протянул Милли со словами: «Не надо было мне надевать этот костюм. Он всегда одни только беды приносил. Я старый тщеславный дурак». Он вышел, переоделся, и с ним, беднягой, случился приступ гастроэнтерита. Ладно, мне, наверное, на вокзал пора.