– Спасибо, Бертран, за то, что приоткрыли мне часть вашего прошлого. Я очень тронут.
– Спасибо вам за то, что разделили эти воспоминания со мной.
Инспектор и врач с нежностью посмотрели друг на друга. Оба смутились от подобного проявления сдерживаемых чувств и с облегчением вздохнули, услышав голос миссис Джонсон, постучавшейся в дверь.
– Входите.
– Ну как, у вас есть все?
– Думаю, да.
– Если будете мерзнуть, то в шкафу есть одеяла. Вот вам туалетные полотенца, я забыла про них. Поднимайтесь, когда хотите, чай будет готов через пять минут. Сейчас он настаивается.
Все, что в беспорядке валялось на столе в гостиной, было сброшено на пол, место на столе занял большой серебряный поднос с чайной фарфоровой посудой, сандвичами, лепешками, сдобами, мармеладом.
– Проходите, друзья мои, усаживайтесь. Мадемуазель Келлер сейчас принесет заварной чайник, а вода в другом. Я по свистку слышу, уже кипит. Вы любите Earl Grey?
– Обожаем его! – горячо заверил Бертран, подмигнув своему другу.
– А вот и она!
Постоялица миссис Джонсон оказалась девицей неопределенного возраста, среднего роста, чуть полноватой, с вьющимися русыми волосами. Внимание больше притягивали ее большие очки, оставляя черты лица на заднем плане.
– Дорогая Сента, позвольте представить вам инспектора Леграна и доктора Отерива.
Девушка, придя в замешательство от присутствия гостей, запуталась ногами в кашемировом ковре и уронила заварной чайник. Фарфоровый сосуд взорвался, словно бомба, ошпарив невольную террористку! Покраснев от смущения и боли, она попыталась извиниться, пробормотав несколько неразборчивых слов – то ли английских, то ли французских, и, не найдя другого убежища, опустилась на корточки, спрятав лицо, и стала подбирать осколки. Бертран поспешил ей на помощь.
– Покажите-ка вашу руку. Полагаю, вы здорово обожглись. Жан-Люк, взгляните, думаю, что тут без вас не обойтись.
Врач приблизился, осмотрел руку.
– У вас есть какая-нибудь мазь от ожогов, миссис Джонсон?
– Да, в аптечке. Сейчас принесу. Бедная девочка! Надо же такому случиться!
– Вам больно?
– Немного. Но это пройдет.
– Держите, доктор. Думаете, это поможет?
– Да, мазь хорошая. Сейчас я ее положу. Повязку лучше не накладывать. Будут приличные волдыри, в худшем случае останется небольшое коричневое пятнышко. А вообще-то ничего страшного!
– С вашего позволения, я, пожалуй, пойду, прилягу ненадолго. Мне очень жаль, миссис Джонсон, что я испортила ваше чаепитие. Прошу прощения за чайник, постараюсь найти вам такой же.
– О, дитя мое, какие пустяки! У меня их столько, что, если вы будете разбивать по одному в неделю, вам хватит на год. Пойду вскипячу воду. Начинайте угощаться без меня, вы, должно быть, помираете с голоду!
Обе женщины покинули гостиную.
– Бедняжка… не хотелось бы мне быть на ее месте.
– Ну-ну, дружище, вы неотразимы! Вы уже вскружили ей голову.
– А я думаю, мой дорогой Бертран, что здесь сыграл роль ваш естественный шарм! Вы – гроза женщин, обольститель! Настоящий джентльмен!
– Ку-ку, пожиратели лягушек!
– Билл! Как ты поживаешь?
– Большая радость – вновь увидеть тебя.
Друзья детства обнялись.
– Позволь представить тебе доктора Жан-Люка Отерива. А это Уильям.
– Зовите меня Билл, если только я не Боб! – со смехом добавил тот.
– Опять меня провели!
– Ну и что?
– Когда-нибудь я отомщу! – пригрозил Бертран.
– Ку-ку! Кто из двоих лучше? Дай обниму тебя, товарищ!
– Если это не он, значит, это другой! – глубокомысленно заметил доктор, сдерживая смех.
– В самую точку! Я Роберт! Я в восторге от нашей встречи.
Близнецы поражали своим удивительным сходством и динамизмом. Высокие, спортивного сложения, они сразу вызывали симпатию. Непокорные каштановые пряди спускались на их высокие лбы, не закрывая веселых, жизнерадостных лиц. В серых глазах, немного близко поставленных к вздернутым носам, таились бесенята, над волевыми подбородками плутовски улыбались рты с тонкими губами. По такому случаю они вытащили из гардероба одинаковую одежду – воспоминание молодости: твидовые костюмы зеленого цвета с кожаными пуговицами в форме мяча для регби, клубные, с бордовыми и темно-синими полосами галстуки, оксфордские рубашки из белого поплина со стоячими воротничками. Вот только обувь на них была разная: у одного светло-коричневые туфли, у другого – черные.
– Слышала я, как хлопнула входная дверь, – бросила миссис Джонсон, вернувшись с кухни с новым дымящимся заварным чайником. – Монстры объявились! Спасайся кто может! Дорогой доктор, вы попали в сумасшедший дом!
15
Вас когда полюблю?
Сама не знаю я.
Вернее, никогда.
Сегодня же – нет.
Ударом кулака прозвучала для Жилу эта реплика. А ведь он приехал в Лондон, чтобы послушать Сару фон Штадт-Фюрстемберг в шедевре Визе. Какое же потрясение испытал он, увидев ее такой – недоступной, защищенной огнями рампы! Никто – тем более она – не знал, что этим вечером он присутствовал в зале. Впрочем, он был неузнаваем без своей бороды, неизменных сабо, обрезанного «конского хвоста» и в черном двубортном костюме.
У любви, как у пташки – крылья,
Ее нельзя никак поймать.
Тщетны были бы все усилья,
Но крыльев ей нам не связать.
Неотразимый ритм оркестра, украшенный несколькими переходными диссонирующими нотами, сопровождало теплое звучание флейты, модулирующей в низких тонах.
Пурпур и золото зала отличались от красно-золотой гаммы Пале-Гарнье. Поменьше роскоши, поменьше имитации под мрамор, поменьше скульптур, практически отсутствуют ложи, но зато партер и три яруса балконов, окаймленных бра с шелковыми абажурами, придавали больше уюта этому театру с самой большой сценой в мире. Королевский оперный театр был переполнен, в немалой степени благодаря трагедии, произошедшей во время постановки «Троянцев» и получившей широкую огласку. С тех пор привкус скандала ореолом окружал избежавшую опасности диву. Все пришли полюбоваться на ту, которая теперь считалась «prima donna assoluta» оперного искусства.
Все напрасно – мольба и слезы
И красноречья томный вид.
Безответная на угрозы,
Куда ей вздумалось, туда летит.
Музыкальная фраза в чудесном исполнении струнных, с мажорными и минорными аккордами, будто несла на себе певицу, которая развлекалась контрастами нюансов. Задорная, соблазнительная, сатанинская, она приблизилась к Хозе и, словно жребий, бросила ему цветок.
В зале находились Иветта и Айша, раскошелившиеся на чартерный спальный автобус и билеты на третий ярус, инспектор Легран с доктором Отеривом, сидевшие в середине девятого ряда партера, и неизменный Эрнест Лебраншю, устроившийся, как всегда, в центре первого среди своих англосаксонских собратьев по перу.
– Никак перед нами сидит критик из «Мира меломанов»? – прошептал на ухо Жан-Люку Бертран.
– Вероятно. Ничего необычного.
Любовь свободна; век кочуя,
Законов всех она сильнее.
Декорация вполне в духе голливудского реализма, накаленная добела многочисленными электрическими солнцами, изображала площадь в Севилье из папье-маше, с табачной фабрикой в глубине. На сцене выламывалась и гримасничала вызывающе-задорная Кармен. Ее красное испанское платье с бахромой пылало под лучами прожекторов. Ничего общего с белокурой дивой. Черный парик, обильный грим преобразили ее в некое подобие цыганки с сомнительным вкусом. В который раз постановщик, костюмер и декоратор поддались избитому, затертому клише. В противоположность этой замызганной, пыльной почтовой открытке дирижер постарался найти в партитуре всю суть, всю глубину драмы. Закрыв глаза, можно было испытать волнение от этой любовной истории, тем более что вокальная интерпретация, льющаяся свободно, без натяжек, трогала своей музыкальностью и достоверностью.
