Дороги Европы не чета российским, ухоженные, но Апраксин особенно не торопился. Скорая езда требовала больших денег, а он экономил, добирался на почтовых. Ночью отдыхал, но ехал без перерывов, хотелось успеть домой к Троице. На Вознесение въехали в Смоленск, и мрачный воевода сразу огорошил:

— Стрельцы бунтуют, полками на Москву идут.

Апраксин привстал от неожиданности:

— Где же они?

Воевода пожал плечами:

— Прибежали полковники их, побитые, вчерась из Великих Лук, стало быть, где-нито под Волоком Ламским.

Накануне отъезда Апраксина из Амстердама пришли письма от князя-кесаря и Гордона, они сообщали о возмущении стрельцов на литовских рубежах.

Посланные туда из-под Азова стрелецкие полки больше двух лет не были дома. Харч им давали скудный, обтрепались, жили в землянках. Начали роптать. «Царь-де покинул нас, бояре вовсе забыли, пора им бока намять, а то и кровушку пустить. Царевна Софья-то жива, она нас голубила». Полторы сотни самых отчаянных стрельцов самовольно оставили службу и ушли в Москву, с ними отправили челобитную и тайное письмо к Софье.

С челобитной выборные стрельцы от полков не таясь пришли в Стрелецкий приказ к боярину Троекурову. Боярин приказал полковникам схватить смутьянов, отвести в острог, но стрельцы отбили товарищей…

Пришлось князю-кесарю Ромодановскому поднимать солдатские полки Гордона, выдворять своевольных стрельцов из столицы, вести розыск. Но стрельцы и их «заводчики» благополучно ушли из Москвы. Вернувшись в полки, они начали задорить стрельцов.

Стрелецкие полковники получили указ князя-кесаря: стрельцов, которые в Москву ходили, сослать «с жонками на вечное житье в украинские города».

Один из «заводчиков», Васька Тума, и его друзья в открытую призывали стрельцов:

— У нас письмо от царевны Софьи Алексеевны, чтоб идти к Москве! Пошто стрельцы сомневаетесь? От искры сухостой пламенеет в один миг.

Правда, часть стрельцов колебалась, но их голосов не слышали, не забыли прежние неудачи.

— На посадах худой люд за нами пойдет!

— Стрельцы городовые поднимутся! На Москву пойдем!

— Казаки с Дона подмогут!

— А ну бояр побьем, домы их потрясем!

Сказано — сделано. Избитые стрелецкие полковники едва ноги унесли.

Выборные командиры повели стрельцов к Москве…

Апраксин поспел в Москву к Троице. Город притаился, только в усадьбах боярских, окольничих суетились дворовые, запрягали кареты и подводы. Потянулись в свои дальние вотчины бояре.

Ромодановский собрал дворянские полки, Гордон поднял по тревоге свои полки.

Шеин повел войска к Вознесенскому монастырю, где лагерем стояли стрельцы.

Апраксин кое-как перекусил и поспешил в Преображенский приказ. Ромодановский слушал молча, угрюмо сдвинув брови.

— Не до тебя в сей час. Сам видишь, смута великая. Государю об этом отписано, гонцов ждем. Слава Богу, что он жив и в здравии пребывает.

Тяжело вздохнул:

— Годи малость…

Недолгое дело растянулось на два месяца. Через десять дней Шеин разгромил восставших у речки Истры. Здесь же, в кельях Воскресенского монастыря Новоиерусалима, начался розыск, пошли пытки, казни.

Не дожидаясь окончания розыска, Апраксин уехал в Воронеж выполнять царское поручение… Перед отъездом забежал домой, наскоро собрался, обнял жену. Она куталась в шаль, смотрела на него печальными глазами, молчала и думала: «Кому я хворая нужна». Но Федор будто и не замечал, ласково проговорил: «Не горюй, я мигом из Воронежа возвернусь…»

…Вскоре под стенами монастыря закачались на виселицах тела пятидесяти шести «пущих заводчиков». Стрельцов поднимали на дыбу, плетьми выдирали клочья мяса из спин, доискивались главных заводил. Но имя Софьи ни один стрелец не назвал.

В Москве боярам показалось этого мало. Приговорили казнить еще семьдесят четыре стрельца. Почти две тысячи человек разослали по дальним городам, весям, монастырям. Многие не успели доехать до места, как их догнали, заковали в кандалы и повезли обратно в Белокаменную, в Преображенское…

В Москву Апраксин вернулся накануне приезда царя.

Петр появился в столице поздно вечером, заглянул с дороги в Кремль, с женой не повидался и, не задерживаясь, проехал к Ромодановскому.

— С розыском, Федор Юрьич, поспешили. Про семя-то и не дознались, а все оттоль корешки тянутся, от Милославских… Вели указ разослать по всем застенкам и острогам, где стрельцов поховали. Везти их в Преображенское, сам учиню допрос.

Апраксина выслушал внимательно, расспросил подробно.

— Так, глядя поверху, Петр Лексеич, дело спорится. Токмо Воронеж я посмотрел, в других местах не поспел. Голландцы ругаются, много судов худых, особенно в кумпанских.

— Зачем так?

— Дерево-то сырое, досья покоробились, в пазах разошлись.

— Ладно, разберемся. Покуда здесь осмотрись. Из Архангельского припасы скоро повезут, людишки поедут, ими займись. Крюйса размести. Розыск закончу, вместе к Воронежу поедем.

Московский Кремль издавна являлся не только символом власти на Руси, но и центром, откуда правили страной великие князья и самодержцы. Случалось, иногда цари преднамеренно игнорировали Первопрестольную. Иван Грозный демонстративно покидал Кремль в периоды крутого поворота во внутренней политике. Но в Кремле не только царь обретался в царских палатах, а и зеседали бояре. А они-то во все времена вели свою игру, то строя заговоры, то стараясь набить себе цену в глазах царя.

Пренебрегая Кремлем, самодержец проявлял верховную власть и вдали от Белокаменной заставлял думских бояр идти к нему на поклон.

У Петра кремлевские апартаменты с детства вызывали неприязнь, не мог забыть кровавой расправы с приближенными и родней его матери-царицы. Вынужденное пребывание в Преображенском лишь усилило отчуждение царя от традиционного престольного места. По стечению обстоятельств рядом с Преображенским оказалась Немецкая слобода. Сюда с юных лет зачастил царь, сначала к закадычному приятелю Лефорту, потом по делам сердечным…

Преображенское обживали друзья и приятели Петра, здесь размещалась и часть приказов.

Правда, в отличие от Петра, женская часть семьи: мать, жена, сестры предпочитали жить в кремлевских палатах. Они безропотно мирились с подобным противоестественным положением — жить врозь с близким человеком — в угоду его нравам и привычкам.

И по возвращении из долгого путешествия Петр поехал сразу в Преображенское. И это никого не должно было удивить.

Но так только казалось. Добрая половина московских обывателей сразу подметила: «Царь-то сызнова женку на обочине оставил». Какая молодая женщина снесет такое безучастно? Хотя и знала Евдокия о намерениях мужа заставить ее постричься в монахини, но все же таила надежду на перемену к лучшему в их отношениях. Но напрасно…

Через несколько дней после возвращения Петр вызвал Евдокию в Преображенское. Тайное свидание произошло в почтовой избе. Четыре часа убеждал царь жену уйти добровольно в монастырь, но безуспешно…

А розыск стрельцов шел своим чередом. Сотни смутьянов свозили со всех концов в Преображенское. Допрос с пристрастием чинил сам царь, добирался до корней, искал истинных вдохновителей бунта. Участь стрельцов была предрешена. «А смерти они достойны, — определил царь еще до розыска, — и за одну провинность, что забунтовали и бились против большого полка».

Вскоре начались расправы. Первую партию казнили прилюдно в Преображенском. Собрались не только жители, но и гости — иноземцы. Недавно прибывший из Вены цесарский посол Гвариент напоминал своему секретарю Корбу:

— Отпишите подробно все действия царя Петра, наш король весьма любопытен…

И тот написал:

«…Десятого октября, приступая к исполнению казни, царь пригласил всех иноземных послов. К ряду казарменных изб в Преображенской слободе прилегает возвышенная площадь. Это место казни: там обычно стоят позорные колья с воткнутыми на них головами казненных. Этот холм окружал гвардейский полк в полном вооружении. Много было московитян, влезших на крыши и ворота. Иностранцев, находившихся в числе простых зрителей, не подпускали близко к месту казни.