— Порешил я, Федя, забрать отсюда Андрейку, пущай едет в Белокаменную, к дядьке Льву, в Посольский приказ. Ныне у него дельных помощников, окромя Украинцева, нет. — Петр лукаво посмотрел на Апраксина и неожиданно закончил: — А заместо Матвеева ты сядешь тута на воеводство.

С Апраксина слетели остатки дремоты, он встряхнулся и невольно приподнялся, вопросительно глядя на Петра, а тот засмеялся:

— А што тебе забота? То ли на Москве, то ли здесь жить. Женку сюда перевезешь, заживешь по-семейному. Детками обзаведешься. — Согнав улыбку, закончил: — Дело решенное, Федор, кроме тебя в дальней земле поморской некому быть. По делу, задумку имею соорудить здесь верфь, суда почнем строить. А ты по этой части у меня самый знающий, да и человек ты нашей компании, ныне не каждому поверять сокровенное возможно…

Впервые из всех царей Петр ступил на морской берег Руси, мало того, по зову сердца отправился в морские просторы испытать судьбу.

Летопись двинская кратко заметила: «И был на Терской стороне, далее Поноя реки, до трех островов, и оттоле возвратился и приды к Архангельскому 10-го числа, сего же месяца, во всяком благополучии и здравии и стал яхтою своею, ниже Англинского мосту».

В Архангельском первые дни царь занимался с Виниусом разбором бумаг из Москвы, писал матери Наталье Кирилловне, на третий день позвал Апраксина:

— Поедем в палаты к Матвееву, он дожидается нас. Будешь всюду подле меня, слухай все и запоминай. Тебе править.

Первым делом разбирали жалобы иноземцев на Матвеева.

— Сказывай про доносы иноземцев, покажь, чем обелишь себя.

На массивном, грубо сколоченном дубовом столе воеводы лежала толстенная раскрытая книга.

— Сие, Петр Алексеич, список с челобитной московских купцов родителю твоему, царство ему небесное, Алексею Михайловичу.

Петр кивнул:

— Читай.

— Купцы жаловались государю на англичан и всех немцев, что беспошлинно скупают за бесценок в уездах, в деревнях хлеб, пеньку, лен, рыбу да нашим же в розницу продают.

Петр перебил:

— Читай челобитие.

— «Эти немцы, — начал Матвеев, — не одних нас без промысла учинили, они все Московское государство оголодили; покупая на Москве и в городах мясо, всякий харч и хлеб, вывозят в свои земли… и мы товаренки свои от Архангельского городка возим назад, а некоторые одолжавшие людишки, плача, отдают свои товары за бесценок. Да немцы же смыслили лукавством своим, откупать ворванье сало, чтобы государевы торговые люди и все поморские промышленники этого сала мимо их другим людям никому не продавали, а себе берут за полцены, в треть и четверть цены и оттого Колмогорцы и все Приморье обнищали и разбрелись врозь и твоя государева вотчина город Архангельский и Колмогорский уезд и все Поморье пустеет…

Милостивый государь, пожалей нас, холопей и сирот твоих, воззри на нас бедных и не дай нам от иноверцев быть в вечной нищете и скудности».

Петр слушал, не перебивая, полузакрыв глаза. Апраксин проникся еще большим уважением к Матвееву: «Молодчага, в корень смотрит».

Когда воевода закончил, царь спросил:

— По челобитью тогда что порешили али нет?

— Слава Богу, великий государь взял тогда сторону купцов наших. Коммерц-советники в Городе нашем по справедливости и по закону торг правят. А иноземцам, вишь, неймется, урвать норовят.

В распахнутое окно со стороны Гостиного двора доносился несмолкаемый гомон.

Петр подошел к Матвееву вплотную, дружески положил руку на плечо:

— Тут я надумал про тебя, Андрей. Готовь съезжую с дьяками передавать Феде Апраксину. Поедешь в Москву под руку дядьки Льва, в Посольский приказ. Там ты более пользу принесешь. Осмотришься, поедешь в заморские страны. Хватит, ты с Артамоном Сергеевичем по ссылкам наскитался.

Матвеев, смущенно улыбаясь, поклонился, а Петр продолжал:

— К вечеру разыщи мне платье под шкипера, пойду в здешнюю австерию, потолкую с купцами за штофом. Тебя не неволю, да при тебе они и языки-то прикусят. Ты, Федя, со мной пойдешь, послухаешь, какие мысли держат иноземцы. Возьму Лефорта, ежели что не пойму, он за толмача будет.

Вечером Петр, прихватив Лефорта, Голицына, Алексашку, отправился в таверну. В Архангельском, как и в Москве, она располагалась в Немецкой слободе, но завсегдатаи были иные. На Кукуе сходились по вечерам, субботам торговцы и ремесленники, офицеры и редкие заезжие иноземцы. Посетители оседлые, тамошние. В архангельской же таверне публика обновлялась почти каждый день. Приходили и уходили купеческие заграничные суда, спускались по Двине торговые люди, приезжали окрестные купцы. Народ в основном денежный, временно холостяцкий. Где еще коротать время вечерами, как не в таверне.

В полумраке большого зала русские гости едва разглядели сквозь табачный дым свободное место в углу за длинным столом. Здесь располагались, как правило, компаниями, по интересам и землячеству. Купцы аглицкие, голландские, бременские и гамбургские, русские. Капитаны и шкиперы, матросы сидели за отдельными столами.

Рядом с русскими гостями расположились капитаны, судя по разговору англичане и голландцы. Петр улавливал отдельные слова.

— Франц, ты кумекаешь, — спросил он вполголоса Лефорта, — о чем толкуют?

Лефорт прислушался, взял кружку с вином, подсел к соседям, ввязался в разговор.

Апраксин пригубил вина, тихо сказал:

— Резон ли, Петр Лексеич, с ними связываться?

Петр усмехнулся:

— Поневоле, Федор. Бредем мы во мгле, надобно пелену разгонять. Зрить, где лучше нашего, перенимать полезное для отечества.

Покачиваясь, возвратился Франц и пояснил:

— Сие, Питер, голландские и английские капитаны, они теперь друзья, у них один король, Вильям.

— Про то давно ведаю, — дернул верхней губой Петр. — О чем толкуют-то?

— Ты знаешь, что у них война с Людовиком пятый год продолжается. Франция понемногу сдает на сухопутье, а на море чинит разбой. — Лефорт запыхтел, раскуривая трубку. — Приваторы французские, морские разбойники, совсем пресекли торговлю англичан и голландцев в теплых морях с Римом и Венецией, Египтом и Левантом. Торговые люди терпят убытки. — Лефорт наклонился и тихо добавил: — Поэтому капитаны довольны, что могут торговать с нашим русским краем.

Капитаны, услышав русскую речь, оглянулись: судя по платьям, русские офицеры, правда, их здесь видят в первый раз. Капитаны взяли с собой штофы, подсели к русским. Оказалось, не первый раз они в Архангельске, по-русски немного объяснялись.

— Мы просим к вам в компанию.

Петр обрадованно ухмыльнулся, пригласил по-немецки:

— Нимен зи битте платц…[15]

Как водится, первый тост выпили за знакомство. Второй не заставил долго ждать, предложил князь Борис Голицын:

— За наших гостей, шхиперов.

Разговор оживился, капитаны заговорили о том, что их занимало.

— Мы слышали, ваш царь ходил в море с капитаном Голголсеном.

Голицын и Лефорт, не сговариваясь, посмотрели на Петра, а тот как ни в чем не бывало ответил:

— То были добрые шхиперы, и нам довелось со своим государем разделить сей вояж. Проводили шхипера Голголсена до самого окияна.

Капитаны удивленно зачмокали:

— О, это неблизкая прогулка, значит, ваш царь не боится плавать, это добрый знак.

Один из капитанов разлил вино по кружкам:

— Наш соверен, король Вильям, весьма благоволит флоту и знает ему настоящую цену. У себя в Голландии он нарастил морскую мощь и, как это ни печально, сокрушил нам британцев. Поэтому мы выбрали его своим королем. — Капитан поднял кружку. — Ваш царь, видимо, тоже знает цену флоту. Я предлагаю выпить его здоровье.

Все дружно чокнулись…

Когда за полночь покидали таверну, Петр, опираясь на Меншикова, сказал:

— Поутру, Алексашка, кликни всех наших бояр, в обед у воеводы встретимся. Да повести Федосейку с Кикиным о том же.

Утром, как уговорились с Матвеевым накануне, Петр наведался к воеводе и сразу приступил к делу: