— У Марфы нет наследников, жалую тебя всеми ее вотчинами, службой сие заработал…

Поминал сестру Апраксин с человеком, который знал ее с юных лет, с Андреем Матвеевым. Недавно царь отозвал его из-за границы. В Петербурге была основана Морская академия. При встрече сказал Матвееву:

— Обучай гардемарин, будешь начальствовать академией. Ты един среди наших ученый…

Война со Швецией окончательно переместилась на море. Менялись и планы войны.

Петр готовился к отъезду в Макленбург, там находился двадцатишеститысячный корпус для десанта в Южную Швецию. Как обычно, задачи флоту царь излагал генерал-адмиралу:

— Отправишь эскадру Сиверса в Копенгаген, двадцать вымпелов. Сам с галерным флотом жди в Аландах моего сигнала. Ударим вместе, я с юга, ты через Балтику с севера. Возьмем Карла в клещи.

Три месяца ждал приказа адмирал, но царь долго молчал, а потом с негодованием сообщил Апраксину: «Бог ведает, что за мученье с ними, самое надобное время упускают и как будто чужое дело делают».

Все это время «союзники» мутили воду, отговаривались, отмалчивались до осенних штормов. В конце концов датский король испугался русских войск больше, чем шведских, и, подстрекаемый англичанами, отказался от совместных действий…

В Петербурге при первой же встрече царь порадовал Апраксина:

— Повидал твоего племянника старшего, славный малый, толковый шкипер выйдет.

Апраксин в душе порадовался: «Слава Богу, труды не пропали задаром, проросло семя морское…»

А между тем в отношениях с Карлом XII наметились изменения. Пятнадцатилетняя война истощила обе стороны. Петр давно предлагал начать переговоры о мире. Но раньше король и слушать об этом не хотел. По возвращении из Турции его настроения изменились. После поражения под Гангутом, появления русских войск на шведском берегу у шведов действительно «шея стала мягче гнутца»…

Петр спешил в Европу — изыскивать пути к миру и попутно прояснить ситуацию с исчезновением в конце прошлого года царевича Алексея…

Флоту предписывалось крейсировать на дальних рубежах, охраняя подступы к русским берегам. Апраксин в свою очередь предложил:

— Дозволь, государь, прошлую кампанию кораблики наши ракушками обросли, надо бы швецким повестить о нас.

— Что задумал?

— Ежели сподобится где, берега потревожить.

— Добро, но в морскую баталию пока не ввязывайся.

В начале июня генерал-адмирал поднял флаг на шестидесятивосьмипушечном линкоре «Москва». В кильватер ему, растянувшись на несколько миль, выстроились два десятка таких же красавцев. На всякий случай прихватили десант морской пехоты, девять тысяч человек. Эскадра крейсировала от Аланд далеко на юг, к острову Готланд. Неприятель не показывался, видимо, недавний урок пошел впрок. Апраксину приглянулся Готланд, он впервые обошел его со всех сторон. Добрая сотня километров в длину, полсотни в поперечнике, высокие обрывистые берега, холмистые дали, проросшие сосняком. У приглубого берега в устье реки удобное место для десанта. К тому же и пехотинцы засиделись.

— На берегу мирных жильцов не тревожить, — наставлял флагман бравого усатого полковника, ежели есть офицеры, солдаты, полоните. Попадается живность, скотина, гоните к берегу, наши матросы месяц сухарями пользуются.

Все прошло без заминки, высадка была бескровной, с берега доносились лишь редкие выстрелы, а добыча оказалась неплохой — десятки пленных, — а захваченный провиант целый день перевозили на корабли, грузили талями на палубу живую скотину. В матросских кубриках запахло мясными щами…

Три месяца полновластным хозяином бороздила русская эскадра седую Балтику от Ревеля до датских проливов. А шведские моряки в эту, да и в последующие кампании, ничем себя не проявили. Только однажды попалась и сдалась в плен без единого выстрела двадцатичетырехпушечная шнява.

В Петербурге Апраксина приятно удивило письмо Екатерины Алексеевны. «Здравствуй, кум, — писала императрица из-за границы, сообщая разные безделицы, и подписалась: и Твоя кума».

«Вот мы и породнились», — смеялся Апраксин. А скоро друзьям и знакомым генерал-адмирала нашлась причина повеселиться на берегу. Отмечали новую служебную веху — назначение президентом Адмиралтейств-коллегии.

Следующий год обозначился на Балтике мирной передышкой. На Аландах начались переговоры со шведами. И будто нарочно, ко времени. Многие генералы оказались притянутыми к следствию по делу царевича Алексея…

Игру в прятки с царевичем по закоулкам Европы выиграл-таки Петр Толстой.

В последний день января 1718 года крытый возок с Алексеем заскользил, не останавливаясь, в Преображенское. Розыск сразу взял в свои руки царь и предупредил сына: «…ежели что утаено будет, то лишен живота будешь». Через три дня, во время первого же свидания, царевич назвал Петру своих сообщников. Первым из Петербурга в Москву, «за крепким караулом и в наложенных цепях, и на ноги железо», доставили Кикина. Его же первым и колесовали в Москве.

Попутно вскрылась суздальская история о похождениях Евдокии Лопухиной, сосланной в монастырь под караул. Мучительно закончил свою жизнь начальник караула майор Степан Глебов, признавшийся в блудном сожительстве с первой женой царя, — его посадили на кол. Царевич назвал более полусотни фамилий, среди них Петра Апраксина. Его тоже «в железах» повезли в Москву, а Федор Матвеевич предался горестным думам. Однако Петра оговорили понапрасну. Тайная канцелярия розыск вела с пристрастием, но, как написал после освобождения Петр брату, установлена была «моя правда и невинность». А позже отметил, что, возвратившись в Петербург, «брата моего Федора Матвеевича от такой великой о мне печали застал еле жива».

Подлинную картину заговора удалось восстановить лишь после показаний возлюбленной царевича, Ефросинии. Следствие переместилось в Петербург.

Окончательное следствие выявило, что царевич многое скрывал, был далек от раскаянья и чистосердечного признания.

Царь вручил решение судьбы сына на рассмотрение «вернолюбезным господам министрам, Сенату и стану воинскому и гражданскому». В июне 1718 года в новую столицу на Неве для суда над царевичем по вызову царя приехали сенаторы, вельможи, высшие офицеры, духовные иерархи. Сурово и однозначно звучал их приговор: «Смерти достоин». Под приговором первой стояла подпись Меншикова, вторая Апраксина Федора…

В тот год, на исходе осени, поплатилась головой еще одна царственная особа. Шальная пуля сразила в Норвегии Карла XII. Престол заняла его сестра, Ульрика-Элеонора. Швеция повернулась лицом к Англии — там ее спасение, ни о каком мире с Россией не могло быть уже и речи…

На Котлин и в Ревель потянулись по зимнику обозы с порохом, провиантом. Флот готовился к большому походу.

— Токмо устрашеньем на море и берегах его склонить к миру мочно, — встревоженно делился Петр с генерал-адмиралом. — Веселовский из Лондона доносит, лорды во сне видят не токмо добытое нашей кровью отнять, но и зарятся на Смоленск и Киев.

— Готовим флот, государь, нынче по весне два десятка скампавей спускаем, фрегаты, корабли достраиваем.

— Добро, Федор Матвеевич, тут тебе еще дельце одно предстоит, девку Гамильтонову судить будешь. — Адмирал поморщился, но царь недовольно вскинул брови, полушутя заметил: — Более некому, ты у нас един неприкасаемый по части баб, остальные сплошь греховодники. Толстой сыск закончил, тебе приговорить токмо.

— Девка-то молодая, губить жалко.

— Приговаривай по указу, за детоубийство.

Апраксин тяжело вздохнул, откланялся…

История эта началась прошлой осенью. При Екатерине I фрейлиной состояла Мария Гамильтон, или, как ее звали придворные, Гамильтонова девка. Предки ее, из шотландцев, осели в России еще при Иване Грозном. Красавица когда-то привлекла внимание Петра, который «усмотрел в ней такие дарования, на которые не мог не смотреть с вожделением». На очередной флирт супруга царя Екатерина взирала, как обычно, сквозь пальцы. Поговаривали, что волочился за ней Меншиков, но получил отбой. Потом Мария связалась с денщиком Петра Орловым. И, как случайно выяснилось, дважды от него понесла и обоих рожденных младенцев умертвила…