О. Я хочу задать еще один вопрос. Что произойдет, если контрреволюционная бандитская группировка завершит создание атомной бомбы раньше, чем революционная группа?

Ли. Мы не фашисты и никогда никому не угрожаем, но должен вам заметить, что ваши сомнения оскорбительны. Я хочу рассказать вам правдивую историю, хотя она и может показаться выдумкой. Контрреволюционная бандитская группировка обычно не вырабатывает стратегии и тактики. Поэтому довести начатое дело до конца она не в состоянии. Лет десять назад эта группировка сколотила и вооружила ружьями так называемый Корпус лососей — довольно странное, я бы даже сказал — смешное формирование. В то время она уже получала материальную помощь от Могущественного господина А. Корпус лососей бродил по горам в районе Тохоку, именуя это Великим походом. Не дурацкая ли затея? Члены его начали погибать от случайных взрывов, дезертировать; тогда стали казнить тех, кто пытался бежать, а оставшиеся со временем постарели и уже непригодны как бойцы. Из-за большой влажности ружья тоже вышли^из строя, и Корпус лососей распался, так ни разу и не завязав бой с властями. Такой бессмысленный окольный путь, избранный контрреволюционной группировкой, — не для нас. Мы, исходя из принципов, основываюшмхся на научном анализе обстановки, ни в коем случае не допустим промаха ни в стратегии, ни в тактике. Почему же мы уступим первенство?

Соблюдая договоренность будущей киносценаристки с противной стороной, я ни разу не вмешался в беседу, но, когда был упомянут Корпус лососей, так разозлился, что у меня даже в глазах потемнело (не различая букв, я все равно продолжал делать заметки, ха-ха).

— Корпус лососей долгое время не могли захватить ни полиция, ни силы самообороны, — сказал я. — Поэтому я не верю, что он распался. Члены его, конечно, постарели, но они регулярно тренируются, преисполненные надежды, что когда-нибудь они перейдут к активным действиям. Да и постарели они самое большое на десять лет.

— Наше соглашение нарушено, и я прекращаю беседу. А ты, сопляк, чего разорался? — угрожающе повернулся ко мне лидер, но его вытаращенные глаза за темными стеклами очков не испугали меня.

Двое молодых ребят в рабочей одежде тут же встали справа и слева от своего лидера и, запустив руку за борт пиджака, в упор уставились на меня горящими злобой, но в то же время совершенно ледяными глазами. Сердце у меня сжалось, и я уже собрался было последовать за Ооно, которая, широко шагая, удалялась из закусочной.

Но тут лидер в темных очках откинулся назад и, заложив ногу на ногу, сказал:

— Заплати-ка за всех! Гонорар за интервью — три тысячи иен!

Я не понял, серьезно ли он говорит или издевается, но положил на стол сдачу, полученную в корейском ресторане. После этого вышел на улицу, где уже сгущались сумерки. Открывшийся моим глазам пейзаж показался мне странным. Я заметил, что на улице, вдоль которой выстроились жилые дома, мастерские и та самая база, на улице, где не видно ни одной собаки, хотя вся она была загажена, сверкало множество глаз. Даже мостовая приняла совсем иной вид, казалось, мышцы вот-вот вздыбят кожу огромного осьминога и по ней пробежит цветная волна. Это могло произойти в любую минуту. Меня охватило чувство, будто мое внутреннее превращение стремительно прогрессирует: страх, что прямо сейчас, на этой улице я превращусь в ребенка, был осязаемым — ведь, случись такое, это было бы моим концом. По мягкой, вздыбившейся мостовой, чуть наклонившись вперед, шла Ооно. И не широким шагом, с обычным для нее гордым видом, а понуро, точно девушка с разбитым сердцем. Я наблюдал за этой женщиной, физически и духовно вернувшейся к тем временам, когда ее, ученицу колледжа, подвергли унизительной пытке.

Добровольный арбитр доложил, что они со Справедливцем обнаружили следовавшую за нами нашу полицию, но будущая киносценаристка пропустила его слова мимо ушей. Она настолько была похожа на девушку с разбитым сердцем, что даже Справедливец, крайне интересовавшийся позицией руководства в отношении ядерных дел, сморщив свои толстые губы, лишь молча смотрел на профиль Ооно, ни о чем не расспрашивая ее. Наблюдая за выражением их лиц, я задавал себе вопрос, через какие же испытания должен был пройти этот начинающий стареть математик, чтобы проникнуться таким состраданием.

Однако Ооно потребовалась совсем недолгая передышка, и вскоре она пришла в себя. Первым делом она вывела машину на скоростную автостраду, чтобы перейти к следующему этапу намеченного ею плана, и только после этого заговорила о состоявшейся беседе. Через какое множество испытаний пришлось пройти и этой женщине, чтобы проникнуться духом беззаветного гражданского служения?

…Неужели этот тип принадлежит к высшему руководству революционной группы? А может, и нет? Я был лучшего мнения о студентах и лидерах, вышедших из студенческой среды. Мне приходилось встречаться с молодыми руководителями, людьми действительно достойными.

Разумеется, он не принадлежит к высшему руководству. Хотя и входит в секретариат. Я его видела лишь однажды, когда он принимал участие в съезде профсоюза киноработников и выступал там от имени деятелей культуры. Насколько мне известно, настоящие руководители совсем не такие, как он. Они деятели с размахом, надежные, с острым умом. Они естественно влились в революционное движение и так же естественно ведут его — вот что их отличает, вот чем они замечательны. И эти молодые люди, сражаясь с контрреволюционными бандитскими группировками и властями, погибают, превращаются в калек.

Ооно замолчала, будто испытывая невыразимую горечь и печаль. У нее был такой вид, точно она, вспоминая недавнюю, столь безуспешную беседу, обдумывает новый план действий. «Фольксваген», казалось непосредственно связанный зубчатой передачей с движением ее мысли, то стремительно рвался вперед, то резко тормозил — внутри у нас все холодело. Следовавшей за нами машине тоже приходилось нелегко. Но все-таки ей удавалось не отставать от нас, что говорило о высоком водительском мастерстве нашей полиции, ха-ха.

Мы молчали, машина мчалась вперед, и вдруг Добровольный арбитр прыснул:

— Пс-с… — При этом даже шея у него побагровела.

Мы со Справедливцем удивленно уставились на него. Ооно с невозмутимым видом смотрела прямо перед собой. Вращая глазами, спрятанными за толстыми стеклами, на которых проступали расходящиеся, как в водовороте, круги, Добровольный арбитр пытался унять приступ смеха, и это, видимо, доставляло ему невыносимые страдания — опустив голову, он тыльной стороной ладони утирал слезы, бежавшие по обеим сторонам его крупного носа, и слюну.

— Устал, наверно! — заступился за него Справедливец, обращаясь к Ооно, сидевшей с ледяным выражением лица.

Когда мы, приближаясь к месту назначения, съехали со скоростной автострады, Ооно, что-то молча обдумывавшая, предложила изменить тактику.

Я вынуждена была слушать софистику этого бюрок-ратишки, лишенную элементарной логики… Но все-таки я хочу еще кое-что разузнать — может быть, стоит поехать на одно из собраний руководства враждебной группы? Собрания, на которых будет сообщено о покушении на Могущественного господина А., должны состояться и в университетах, где влияние этой группы велико, — даже афиши уже расклеены. Поехали туда. Если мы им скажем, покушение на Могущественного господина А., от разговора с нами им не отвертеться.

Я согласен, у нас появится шанс взять реванш за то безобразие на митинге, — с воодушевлением сказал Добровольный арбитр. Но поскольку и он тоже был практиком, то, разумеется, призвал удвоить внимание. — Я хочу напомнить, что надеяться на следующую за нами нашу полицию, когда мы проникнем на территорию университета, не приходится… Не исключено, что участники недавнего побоища, увидев Ооно-сан и Справедливца, обойдутся с нами как со шпионами.

Они вполне могут нас избить — в отместку за то, что тогда получили. — Говоря это, Справедливец взглянул на меня и Ооно — может быть, он опасался, что его необычный способ ведения боевых действий не остался незамеченным, ха-ха.