Тарасова молча отворачивается. Голицин разговаривает сам с собой. Он уже немного отхлебнул из фляги.
ГОЛИЦИН. Да… хм… Таинственная она, одиночество вдвоем, масса ночного времени, ранняя весна, последняя молодость… Долго я дожидался этой ситуации… Вы слушаете? (Пауза.) Когда был помоложе, любил брать билет с задней мыслью. Сяду в кино и жду, вдруг рядом она опустится… Или в поезде. Вот, думаю, сейчас на соседнюю полку приземлится… А тут и ждать забыл, и думать бросил — и на тебе… (Пауза, зевает.) В общем, не обращайте внимания. И не бойтесь, главное.
ТАРАСОВА. Я не боюсь.
ГОЛИЦИН. Правильно.
Пауза. Он достает котлеты, хлеб, термос, собирается есть, но ему неловко.
ГОЛИЦИН. Девушка?.. А, девушка?..
ТАРАСОВА. Представьте, что вы один. Меня нет, понимаете?
ГОЛИЦИН. Понимаю. (Начинает есть бутерброд с котлетой, вдруг затягивает.) «Глухой, неведомой тайго-ою…» (Снова ест.) «Сибирской дальней стороной…» (Ест.) «Бежал бродя…» (Пьет чай из крышки термоса.) «…га с Сахалина…» Значит, не будете ложиться? (Пауза.) А я лягу. (Ложится на матрац, на спину. Пауза.) Интересно все-таки… (Приподнимается на локте.) Не может быть, чтобы вы обо мне как-то, каким-то боком не думали… Так?.. (Пауза, ложится на спину, говорит в потолок.) Будем разговаривать сами с собой… Действительно ли обо мне в подобной ситуации можно не думать вообще? Можно. Но каким надо обладать высокомерием!.. Или?.. Однажды я сидел в кустах и ловил рыбу на удочку. Вдруг слышу — кто-то идет. Кто-то идет, садится на траву. Здесь небольшая пауза возникла, какая-то подготовка и вдруг, во весь голос, женские рыдания. Минут десять сидел, не шелохнувшись. Ничего в жизни не слушал с таким ошеломительным любопытством. Как будто меня выжгло, подсушило… Не знаю, как и сказать. Прокалило! Вот. А она замолчала, встала и пошла дальше по берегу. А берег был пустынен, осень. Присела и снова — эти рыдания над рекой. Разве с этим что-то сравнится?.. Впрочем… (зевает) зря я это рассказал. Нельзя такие вещи рассказывать. Грех. У нас — нет. В Европе можно, там любят все по порядку. Да, если б мы были в Европе, я бы давно вскочил перед дамой. (Вскакивает и представляется с легким наклоном головы.) Голицин, мадам. Не стану врать — родословной не знаю. (Пауза.) А так как мы не в Европе, то, не дождавшись от дамы даже кивка в ответ, я снова вскакиваю (ложится на матрац) на печь и продолжаю рассуждать… Итак, не думать обо мне можно. А что можно подумать, если подумать? Вот здесь начинается самое интересное. Как человек представляет себе то, что о нем думают? Примитивно. Ужасно примитивно. «Высокий, темноволосый, лет тридцати, с задумчивым взглядом». И тут же напускает на себя меланхолический вид, такую томную покорность судьбе… И не знает того, идиот, что его глаза за единую долю секунды выболтали все о нем. Уже ничего не добавишь. А только убавишь. Без вариантов. «Нет зеркал беспощаднее глаз. В перекрестном и метком обстреле вам расскажут, что вы постарели, и казнят, и помилуют вас…» (Пауза.) Нет, как-то неловко, если я усну и, не дай Бог, еще захраплю. (Садится.) Были бы вы чуть попроще… Будьте проще, прошу вас!
ТАРАСОВА (раздраженно). Отвернитесь и спите! Никто на вас не покушается, успокойтесь.
ГОЛИЦИН (укладывается, удовлетворенно). Вот это хорошо. (Укрывается одеялом.) Вообще, я бы сказал — не жарко. (Зевает, отворачивается.) Если буду храпеть, толкните меня в плечо… и сразу же отскакивайте… потому что я во сне… лягаюсь… Покойной вам… ночи…
Действительно засыпает в одну минуту, это заметно по сопению.
Пауза.
Тарасова встает, начинает прогуливаться по вокзалу. Читает расписание поездов, смотрит на плакат. Вдали слышится гул приближающегося поезда. Она, зная, что электрички не может быть, все же быстро выходит. Поезд проносится мимо. Тарасова входит, зябко поводя плечами. Прислушивается к сопению Голицина.
ТАРАСОВА (садится). Спит… Все спят. Одна я бодрствую. (Пауза.) Так глупо… (Голицин всхрапывает.) Надо было, чтобы он бежал, он! Как волк! И уносил в зубах десять лет жизни!.. Все перемешалось…
Голицин начинает храпеть. Она некоторое время брезгливо прислушивается. Голицин, как нарочно, храпит сильнее. Она решительно подходит и трогает его за плечо. Он лягается так, что она отскакивает.
Ненормальный.
Голицин подымает голову, непонимающе смотрит на нее, снова роняет голову и уже не храпит.
ТАРАСОВА (садится). Десять лет… лучших лет… Десять лет назад разве кто-нибудь из них уснул бы в моем присутствии? Все отдано волку…
Слабый звук легковой машины. Она приближается долго, осторожно, по грунтовой дороге. Тарасова замирает, затем в панике начинает метаться по вокзалу. Пробует даже спрятаться за скамью. Звук приближается. Она выскакивает на перрон, затем снова вбегает.
ТАРАСОВА (прислушивается). Он! (Без сил садится на скамью, плачет.) Как мне уйти… Как мне уйти…
Голицин всхрапывает. И здесь только Тарасова вспоминает о его присутствии. Подбегает, трясет за плечо.
ГОЛИЦИН. А?.. А, это вы… Что тут? Что… произошло?.. Я проснулся, все, готов. Уже сижу.
ТАРАСОВА. Как вас зовут? Да быстро, быстро!
ГОЛИЦИН. Голицин.
ТАРАСОВА. Имя!
ГОЛИЦИН. Павел. Павел Петрович. Как царя, того еще, с… косичкой…
ТАРАСОВА. Паша! Сейчас сюда придет один человек, интеллигентный, умный, очень… порядочный… Да что я говорю… (Прислушивается.) Паша, это мой любовник… Что вы на меня смотрите? Да, понимаете? Да, любовник! Но я хочу, чтобы он понял, что я люблю вас!
ГОЛИЦИН (глупо улыбаясь). А-а… Серьезно?
ТАРАСОВА. Я прикована к нему, прикована, понимаете? (Плачет.) Хоть вы пожалейте меня!
ГОЛИЦИН. Все. Все. Я готов. (Прислушивается.) Он один? Понял. Говорю глупости. Как вас?..
ТАРАСОВА (поспешно, полностью отдавая инициативу в его руки). Галя. Галина…
ГОЛИЦИН. В семье как вас зовут?
ТАРАСОВА. Аля…
ГОЛИЦИН. Аля… Галя… Специальность, родители, где живете? Без суеты, но быстро.
ТАРАСОВА. Папа с мамой… Живу отдельно, однокомнатная в Купчино… По специальности конструктор… по ткацким машинам… Рисую… Хорошо рисую… (Она в панике, потому что машина останавливается у вокзала.)
ГОЛИЦИН. Дайте руку. (Она подает.) Улыбайтесь. Паша. Па-ша. Повторите.
ТАРАСОВА. Паша…
Входит Дилленбург. У него измученный вид. Увидев Тарасову, растерянно и счастливо улыбается.
ДИЛЛЕНБУРГ. Аля… Я вернулся — тебя нет… Аля… Почему не предупредив? Хотя бы записку… Я уж Бог знает, что передумал… Где искать, куда бежать?..
ГОЛИЦИН. Бежать никуда не надо. С ней все хорошо. Она не одна.
ДИЛЛЕНБУРГ (Голицину). Я вам так благодарен, мм?..
ГОЛИЦИН. Павел Петрович.
ДИЛЛЕНБУРГ…Павел Петрович!
ГОЛИЦИН. Не за что.
ДИЛЛЕНБУРГ. Как это не за что? Зимой, одна, ночью!
ГОЛИЦИН. Вы меня не поняли, мм?..
ДИЛЛЕНБУРГ. Юрий Ильич.
ГОЛИЦИН. Юрий Ильич, вы меня не поняли. Я сказал в буквальном смысле — не за что.
ДИЛЛЕНБУРГ. Ну… да, конечно!
ГОЛИЦИН. О-ох. Постарайтесь сосредоточиться, Юрий Ильич. Предельно. (Раздельно.) Я не спасал Алю. Ей ничего не грозило. Наша встреча с ней была не случайной.
ДИЛЛЕНБУРГ. Вы… знакомы?
ГОЛИЦИН. Как вам сказать… Что отвечают в таких случаях, я знаю только по художественной литературе.
