— К оружию!

Мгновенно сообразив, как надо действовать, Барка, не колеблясь ни секунды, тоже ударил своего верблюда изо всех сил.

— Ах ты, мерзавец! Я тебе голову снесу, а язык твой выброшу на съедение собакам! — хрипло прокричал он и пригрозил итальянцу кулаком.

Его дромадер вихрем понесся вслед за Фрикет.

Ахмед бен Мохаммед сразу же понял, что ему не избежать обвинения в сговоре с беглецами, его арестуют, будут судить и, скорее всего, приговорят к смертной казни. Поэтому ему ничего не оставалось, как последовать за беглецами, которые уже мчались во весь опор к позициям абиссинцев. Он пронзительно закричал, и тотчас же оба оставшихся верблюда повиновались приказанию хозяина и почти одновременно перемахнули через траншею.

Полковник не помня себя от ярости повторял:

— Огонь! Огонь! Застрелить негодяев!

Все, кто был в окопе, принялись стрелять; градом полетели пули, наполняя воздух свистом и оставляя за собой дымовой след. И, как нередко случается в таких неожиданных перестрелках, солдатам не удавалось попасть в цель. Это удивляло их и вызывало досаду; почти не целясь, они стреляли снова и вновь давали промах. К сожалению, у них были хорошие современные ружья, которые бьют на два-три километра. Если бы солдаты стреляли из старых винтовок, то беглецы очень скоро оказались бы вне досягаемости выстрелов. Между тем все вокруг гудело и завывало, пули рикошетом отскакивали от земли; просто чудо, что никого до сих пор еще не задело.

Внезапно раздался совсем другой звук — словно пули угодили во что-то мягкое; два верблюда, пораженные насмерть, упали и забились в агонии, умирая, они жалобно стонали, почти как люди.

Однако пули попали не только в животных. Первой жертвой стал спутник Ахмеда бен Мохаммеда, который был убит наповал выстрелом в затылок. Затем ранили самого курьера; его рана в спине была сквозной, из горла пошла кровь.

Убитые дромадеры остались позади и своей массой образовали нечто вроде щита для беглецов. Алжирец собирался остановиться и помочь раненому товарищу, но тот проговорил:

— Беги! Обо мне не заботься, я умираю… Помнишь… я обещал, что вы будете свободны… Я сдержал слово… Прощай!

При каждом слове из горла его выливалась струйка крови. Фрикет не могла спокойно смотреть на это тяжелое зрелище и, несмотря на стрельбу, решила остановиться и что-то сделать для несчастного, который заплатил за их свободу собственной жизнью. Но она не успела: в тот миг, когда его запачканные кровью губы произносили «Прощай!», голова несчастного запрокинулась, глаза закрылись, он дернулся и затих навсегда.

Фрикет не могла сдержать слез, а Барка снова прокричал итальянцам арабские ругательства.

Вперед! — Первые солдаты негуса. — Менелик II. — Встреча. — Врачей нет. — Лечат все понемногу. — Изумление. — Капитуляция Макалле. — Фрикет вновь становится белой и назначается главным врачом в армии негуса.

И снова верблюды понеслись вперед. Вокруг по-прежнему свистели пули, но животные стремительно приближались к абиссинским позициям. Там их заметили и не стали стрелять; напротив, решено было открыть прицельный огонь по итальянцам.

Загремели пушечные выстрелы, и итальянцы вскоре прекратили огонь, весьма удивленные столь мощной поддержкой.

Целые и невредимые, Барка и Фрикет с триумфом въехали на территорию, занятую войском негуса. Первый раз в жизни беглецы видели перед собой тех самых шоанов[160], которых итальянцы считали дикарями, но от которых им тем не менее пришлось вытерпеть много неприятностей.

У этих солдат не было ни плюмажей, ни пышных султанов, ни роскошных мундиров с золочеными пуговицами. Костюм их был прост и состоял из легких белых панталон, спускающихся ниже колен, и просторной белой хламиды[161] с красной полосой посередине. На манер негуса, скрывавшего свою лысину, головы их были повязаны платками, туго затянутыми сзади.

На поясе у каждого солдата имелся огромный, набитый патронами патронташ, за плечами — полотняный вещевой мешок со всем его обычным содержимым, от которого мирному человеку стало бы не по себе.

Правый бок украшала длинная, прямая, похожая на меч сабля; комплект довершало превосходное ружье Ремингтона, Мартини или Веттерли, предмет гордости и заботы.

Люди эти были необыкновенно храбры от природы и преданы негусу до самопожертвования. Они сражались за независимость с удивительным мужеством. Следуя призыву негуса, они бросили все — семьи, дома, родные места — и стали солдатами, чтобы дать отпор врагу, который быстро почувствовал на себе мощь этой армии.

Едва наши герои оказались на абиссинских позициях, к ним приблизились два важных всадника, одетых в длинные бурнусы[162] из черной шерсти; на головах у них красовались большие фетровые шляпы.

Менелик, которому докладывали даже о самых незначительных происшествиях, уже знал о необыкновенных беглецах. По его приказу двое офицеров должны были привести их к самому негусу. С прибывшими обращались очень дружелюбно; и хотя незнакомцы вызывали всеобщий интерес, абиссинцы проявляли сдержанность, не досаждая им своим любопытством.

Палатка негуса находилась не слишком далеко — полчаса, если ехать галопом. Менелик с минуты на минуту ожидал капитуляции Маллаке. Он сидел перед палаткой в окружении своих сановников на складном кресле, покрытом золотистым плюшем; специальный человек держал над ним огромный красный зонт.

Фрикет с восхищением рассматривала этого правителя, ставшего за столь короткий срок, и вполне заслуженно, таким знаменитым. Она видела перед собой мужчину лет пятидесяти, с широким черным лицом, изрытым оспой, с необыкновенно проницательными живыми глазами и с курчавой бородкой, тронутой сединой. В нем чувствовались огромная энергия и воля. На негусе была шелковая фиолетовая рубашка, хлопчатобумажные белые брюки, chamma, также из белого хлопка, и бурнус из черного атласа с тонкой золотой каймой. Головной убор его, уже достаточно известный всем, состоял из черной фетровой шляпы с широкими полями, надетой на головную повязку из белого муслина. И наконец, обувь: мольеровские башмаки без шнурков, в которых его огромным ногам было легко и свободно.

Перед палаткой стоял великолепный мул в расшитой золотом и серебром упряжи и накрытый роскошной попоной; на нем негус обычно ездил верхом. Здесь же находились лучшие воины, которые держали оружие правителя: ружье, саблю и щит. Над палаткой развевалось знамя с изображением его герба — лев с короной на голове держит в правой лапе обвитый лентами скипетр с крестом на конце.

Таким предстал перед Фрикет этот замечательный во всех отношениях человек, скромно именовавший себя Менеликом II, императором Абиссинии, королем королей Эфиопии, избранником Божьим, львом — победителем иудейского племени.

Наши герои приблизились к монарху. Тот заговорил с Баркой по-арабски:

— Кто ты такой?

— Слуга находящейся пред тобой докторши.

— Эта черная женщина — доктор?

— О нет, великий государь, она вовсе не черная, она белая, из Европы.

— Клянусь Богом, ты что, смеешься надо мной? Я же вижу, что лицо ее чернее моего!

— Она сама превратила себя в негритянку, чтобы сбежать от этих проклятых итальянцев.

— Как хитро придумано… Так ты говоришь, она белая?

— Да. Впрочем, ты можешь расспросить ее сам, она тебе все расскажет.

Негус приказал привести переводчика, хорошо говорившего по-французски, и с его помощью принялся расспрашивать девушку.

Фрикет отвечала очень четко и ясно; она коротко рассказала о своих приключениях в Японии и на Мадагаскаре, затем поведала о бегстве из Массауа. Негус заинтересовался именно этой последней историей. Он спросил у француженки, когда и как она собирается вновь обрести свой прежний цвет кожи и опять сделаться белой женщиной. Та объяснила через переводчика: