– В чем дело? Видишь ли, Лешенька, есть такие мужчины, они называются...
– Да знаю я, как они называются! Но я же столько лет с женой прожил; если бы я был этим самым... я бы столько не выдержал...
– Значит, клинический случай. Синдром беса в ребро.
– Тебе бы все смеяться. А тут человек погибает!
– Да тихо ты! Что ты орешь на все кафе! – Мне пришлось сильно дернуть его за руку. – Тоже мне, погибающий! Переутомился, что ли?
– Ну поиздевайся надо мной. Хорош ДРУГ...
– Леша, я не понимаю, чего ты от меня хочешь? Чтобы я поработала психоаналитиком? Нашла бы пристойное оправдание твоему зуду сексуальному?
– Маша! – почти простонал Горчаков. – Если бы это был сексуальный зуд, я бы сам разобрался. Но я иногда с Зойкой просто общаюсь, даже не трогаю ее, и мне хорошо. Вот это что значит?
– Значит, это не любовь, а дружба.
– Ой, как смешно! Ты пойми, для меня же не потрахаться главное, а человеческие отношения.
– Но...
– Но у меня и дома человеческие отношения! Вот что мне покоя не дает! Какого хрена я от добра добра ищу?
– О-о! Леша, я бы тебе сказала, но ты обидишься.
– Да? – Лешка задумался. – Ну ладно, говори. Переживу.
– Ты, как всякая особь мужского пола, не в силах противостоять соблазнам. Слабенький ты у нас. Как говорил Анатолий Федорович Кони, у каждого из нас есть свои собаки, надо только держать их на привязи.
Но Горчаков этим не удовлетворился. Конечно, он ожидал, что я грамотно, с привлечением авторитетов вроде Юнга и Фрейда, объясню ему, что в сложившейся ситуации нет его вины, а так предопределено полигамной природой мужчин. Видимо, что-то в этом роде он и сам думал, но если бы он услышал это еще и от меня, то освободился бы от всяких угрызений совести. Хотя тот факт, что это толстокожее животное рефлексирует, уже о многом говорит.
Размышляя о тяжелой судьбе старого друга, я и не заметила, как дошла до РУВД. Вспомнив, что еще не обедала, я купила несколько пирожков и спустя пять минут была с ликованием встречена немногочисленным личным составом отдела по раскрытию умышленных убийств. Пакет с пирожками бережно изъяли из моих ослабевших рук, усадили меня в продранное кресло для VIP-персон и понеслись ставить чайник.
– Ну что, Маша, по душу Коростелева пришла? – Это хором сказали сразу два опера с набитыми ртами, ожесточенно жуя пирожки.
– Но душа-то еще тут? – испугалась я. – Он жив еще?
– Да жив, жив, успокойся. – Начальник отдела подвинул ко мне последний пирожок. – Правда, в реанимации. С чего начнешь, с больницы или с осмотра парадной?
– Прямо и не знаю,– засомневалась я. С одной стороны, надо торопиться в больницу, особенно если потерпевший в реанимации, то есть одной ногой на том свете. А с другой стороны, чем больше медлишь с осмотром места происшествия, тем больше информации теряешь.
– Рекомендую начать с осмотра. – Костик Мигулько, начальник отдела, старательно отводил глаза от пирожка, и я сжалилась над ним.
– Ладно, ешь мою пайку. А почему с осмотра?
– Этот парадняк охранять вечно не будут. А с потерпевшим все равно не о чем разговаривать.
– Он в коме, что ли?
– Да нет, просто он вообще ничего не помнит. Ни как ударили, ни даже как его зовут.
– А вы ж сказали, Коростелев?
– Так мы личность установили. Хорошо, жена там рядом оказалась, шла из магазина, увидела сборище любопытных, подошла, а там муженек с пробитой башкой.
– Подожди, так он не в своей парадной лежал?
– Нет, не в своей. За три дома.
– Да, повезло, что жена пошла в магазин. А так бы его год устанавливали. Да еще и захоронили бы за госсчет, в братской могилке...
– Костик, а ты на место выезжал? – Я умоляюще посмотрела на Мигулько.
Мы с ним договаривались, что если я не смогу оперативно прибыть на очередной осмотр, то хоть он съездит на место и максимум возможного отметит и зафиксирует.
– Да выезжал. Правда, уже после того, как «скорая» его увезла. Но могу тебя заверить, ничего интересного ты там не найдешь. Даже крови практически нету, только лужица натекла, похоже, там, где голова лежала.
– А как ты думаешь, он из той же серии? Или просто местные отморозки по голове дали с целью ограбления?
– Да кто их разберет? И потом, Маша, что ты на серии зациклилась? Посмотри на сто одиннадцатые[1] за прошлый год: восемнадцать случаев нераскрытых тяжких, и все в парадных, и все по голове, а в девяти случаях вообще ничего не пропало.
– А как же брюки расстегнутые?
– А может, их врачи расстегнули.
– Костя! Я врачей допрашивала, они сами удивлялись, что кто-то брюки расстегнул. А...
– А это совпадение! – бодро вступил в разговор оперуполномоченный Кужеров, отхлебнув чая.
– Маш, – Костик умильно заглянул мне в глаза, – не хотелось бы серии... А? Ну ты же знаешь, налетят, набегут, на контроль поставят, на заслушивания дергать будут два раза в неделю... Оно тебе надо? – Костя говорил, как пел, я даже заслушалась. – А так разбой и разбой. Ну есть сходство, так давай мы будем иметь это в виду – я одному оперу все ОВД[2] скину, вот хоть Сереге Кужерову...
Кужеров при словах шефа поперхнулся пирожком, но героически смолчал. Была, конечно, в словах политически грамотного Мигулько сермяжная правда. Оно мне было не надо; никто мне не помешает расследовать, а операм – раскрывать, даже если мы не заявим громко, что у нас загадочная серия. Тем более что потерпевшие – не депутаты и даже не бизнесмены; один рабочий, один программист, один безработный. И сегодняшний Коростелев, похоже, простой смертный, раз никто из милицейско-прокурорского начальства еще не поинтересовался его состоянием здоровья.
Я заботливо постучала по спине Кужерова, который все еще давился пирожком, и кивнула Косте Мигулько:
– Нет вопросов. Все между нами, только Кужерова желаю получить сразу. Дай машину, метнемся с ним на место, а потом в больницу. Все равно экспертов нет, так что на месте долго не задержимся, только глянем.
Опер Кужеров кинул на начальника затравленный взгляд, но Мигулько, сидя напротив, умудрился не встречаться с ним глазами.
В принципе, кандидатура Кужерова, которого все дружно называли Фужеровым в силу пристрастия к дешевому спиртному, меня устраивала. Он, конечно, не гений сыска и недостатки имеет. А у кого их нет? В перерывах между запоями он вполне трудоспособен и, более того, проявляет усердие. Если работает со следователями мужского пола, то умудряется уговорить выпить даже трезвенников и язвенников. А со мной вынужден вести трезвый и правильный образ жизни, но обычно увлекается исполнением служебных обязанностей и забывает про свою пагубную страсть.
Дождавшись машины, я увела заскучавшего Кужерова, и через десять минут мы с ним уже входили в темную парадную, огороженную специальной ленточкой, которую Мигулько купил на собственные деньги и очень этим гордился.
Под лестницей на ящике дремал постовой. Кужеров подошел к нему и потрепал за плечо. В глазах пробудившегося постового заблестела надежда на скорое избавление от бессмысленной с его точки зрения работы – охраны пустой парадной, где никаких ценностей не имеется. Кужеров что-то сказал постовому, тот вскочил и стал шарить по карманам. «Неужели в магазин пошлет?» – испугалась я, краем глаза наблюдая за их общением, но постовой всего лишь вытащил пачку сигарет и протянул Кужерову. Заметив мой косой взгляд, он хмуро доложил:
– Я здесь не курил!
Я кивнула и стала обходить площадку перед входом с улицы. Вот на полу лужица подсохшей крови, слегка размазанная, она, конечно, натекла из раны головы. Судя по расположению этой лужицы, вошел потерпевший сюда через ту же дверь, что и мы, а вот куда направлялся – наверх по лестнице или к выходу во двор, используя этот путь, как проходную?
– Сережа, – окликнула я Кужерова, – а куда он шел, установили? У него есть знакомые или дела в этой парадной?
