Жук раздраженно ущипнул ухмыляющегося Кота, однако многоликий зверь как ни в чем не бывало вывернулся наизнанку, вместо шерстистого зада явив взору розовую выпуклость.

От удара о грязную землю веки Пифагора затрепетали и приоткрылись. Он был оглушен и парализован крушением собственного тела. Сквозь застилавшую пелену глаза тупо уставились вверх. Рабы, что принесли его тело на свалку, смеясь, удалились восвояси, радуясь тому, что нашелся среди граждан тот, кто более унижен, чем они.

Пифагор попытался оценить свое бедственное состояние. Он лежал под мертвым стволом дерева, рядом искрился вонючий ручеек, пробивая дорогу сквозь отбросы. Рой сверкающих мух вился над раной на груди философа, пробуя на вкус еще свежую кровь. Насколько философ мог понять, по его носу продолжал ползать жук. Желтоватый кот со вздыбленной шерстью беспечно прогуливался рядышком.

Зрение слабело, сердце стучало тихо и с перебоями, словно младенец, бьющий в барабан, легкие с болью втягивали легкий сквозняк, сломанные ребра кололи тысячами кинжалов. От таких ран не бывает лекарства. Это конец.

Пифагор чувствовал, что его изощренный и тренированный разум готов распасться. Как может исчезнуть такая уникальная личность, как может создание, столь совершенное в каждой своей составляющей, просто разложиться и пропасть? Золотое бедро начало пульсировать, словно напоминая философу, что некоторым образом он все же отличается от прочих смертных. Сосредоточившись на этой сверхъестественной части своего тела, Пифагор вспоминал великие магические числа, которые разум уже отказывался удерживать. Числа Накидки, Реки, Огня, Облака и…

С колоссальной силой великое откровение встряхнуло философа. Пятое число представляло собой пятую сущность Пифагора, его квинтэссенцию. Собрав всю свою силу воли и хваленую способность к концентрации, Пифагор мысленно охватил пятое число, затем с силой, подобной взрыву, вытолкнул его из своей умирающей сущности…

Внезапно философ увидел себя с двух точек. С одной — он умирал, неуклонно двигаясь по тоннелю навстречу засасывающему яркому свету, с другой — стоял в грязи, глядя сверху вниз на измученное тело бедного старика.

Пифагор поднял свою живую, совершенно здоровую руку на уровень глаз и радостно рассмеялся. Он победил смерть! Такова божественная награда за его смелые исследования апейрона. Философ глубоко вдохнул превосходно работающими легкими, затем ударил себя кулаком в грудь.

К немалому удивлению философа, кулак погрузился в плоть, как будто Пифагор был Котом, собиравшимся проделать свои непристойные фокусы с выворачиванием наизнанку! В то же мгновение раздался знакомый голос. Огромный, туманный призрак Скрюченного Жука висел над настоящим жуком, все еще ползавшим по лицу, которое некогда было лицом Пифагора.

— Приветствую тебя, Пифагор! — прощебетал Жук, очевидно, пребывающий в восторге от нового тела ученого. — Добро пожаловать в жизнь в виде чистой математической формы! Я неплохо запрограммировал тебя, не правда ли? Основной код я внедрил в ту первую ночь, при укусе. Все это время я корректировал данные, чтобы записать твои последние мысли. Именно этим я и занимался, сидя на твоем лице, — обновлял твое число до последней минуты. Ты ведь все помнишь?

Пифагор молча кивнул и вытащил конечность из груди, испытывая странное и неописуемое чувство. Перед ним замерли призрачные формы Спутанного Дерева, Перевитого Червя и Кишащего Роя Глаз. В этой зловонной грязи каждый из них был соединен тончайшей нитью со своей земной формой.

— Твое новое числовое тело не совсем реально, — объяснил Жук. — Оно столь же ненастоящее, как и разожженное тобой с помощью числа пламя в виде разноцветных четырехгранников. Только в присутствии природного Огня пламя становится живым. Искра, способная разжечь этот огонь, содержится в твоем разрушенном старом теле.

Пифагор с отвращением опустил глаза на свой умирающий остов. Он столь же мало притягивал философа, как грязная мокрая тога.

— Ты советуешь мне снова облачиться в старые смертные обмотки?

Скрюченный Жук, больше уже не число, со звоном шлепнулся к ногам философа черным вязким шаром. Крошечная скрюченная копия была связана с призрачным Жуком тонкой шелковой нитью. Новорожденный жук расправил крылья, неловко помахал ими и с жужжанием взмыл ввысь.

— Не нравится мне все разжевывать, — промолвил Жук.

— Чтобы стать собой, тебе нужен ты сам. — Ухмыляющийся Кот потерся о призрачные ноги философа, а затем прошел сквозь них. — Будь себе собственным отцом и сыном.

— Вдохни свой последний выдох, — прожужжал Кишащий Рой Глаз.

Перевитый Червь раскачивался над ручьем, словно зачарованный змей.

— Не обмани наших ожиданий, Пифагор. Тебе осталось только подтвердить свое величайшее открытие, осталось доказать, что мы существуем на самом деле.

— Давай же, согнись и прими свой последний вздох! — посоветовало Спутанное Дерево, бесчисленными ветками показывая, что именно должен сделать философ.

Да-да, разумеется. Теперь и Пифагор вспомнил обычай, согласно которому дитя должно вдохнуть последний выдох своего родителя. Призрачное тело философа преклонило колени перед своей лежащей навзничь умирающей плотью. Глазами, затуманенными близостью к вечности, прежнее тело Пифагора смотрело на вновь созданную плоть. И чистыми, ясными, новыми глазами смотрел философ на свое старое подобие. И вот новое числовое тело вдохнуло последний выдох тела умирающего.

С точки зрения своей старой сущности Пифагор почувствовал себя так, словно его выдернули из рая. Философ ощутил скорбь и тоску. Ему захотелось воссоединиться с Единым божеством, к которому он едва притронулся. С точки зрения своей новой сущности Пифагор чувствовал себя возрожденным, обновленным и, что самое главное, настоящим. Теперь он стал един. Бесконечность его божественной души отныне помещалась в числовой модели тела.

Оглядевшись вокруг, ученый уже не увидел призрачных образов друзей из апейрона — именно друзей, а не соперников или врагов. Их земные аватары все еще присутствовали здесь, в грязи: дерево, дождевой червь, кот, мушиный рой и жук. Теперь Пифагор по-новому ощущал, как эти земные формы воплощают апейрон, ощущал сильнее, чем нерушимую божественность, что жила во всех вещах, великих и низких.

Его новое тело казалось сильным и здоровым, хотя и не чрезмерно. Все-таки это была числовая форма человека пожилого… Впрочем, разве можно сравнивать ее с прежним остовом, изувеченным камнями? Было и еще одно изменение. Неразрушимое золото исчезло с бедра Пифагора, и, заглянув внутрь себя, ученый понял, что утратил знание пяти магических чисел. Это обрадовало его.

Что же теперь? Самое главное — увидеть Эвритою. Да еще Перевитый Червь сказал что-то весьма интригующее о некоем великом выводе из его теоремы. Очевидно, самый разумный выход — вернуться в пещеру, как обычно, принимать посетителей и размышлять о математике. Скорее всего его воскрешение испугает Глокуса, и царь оставит философа в покое.

Однако прежде всего Пифагору надлежало позаботиться о прежней оболочке. Ухватив тело за голени, философ вытянул его из канавы и оттащил к рощице неподалеку. Лопаты не было, и философ выкопал неглубокую могилу с помощью простой палки, а затем собрал ветки, чтобы укрыть тело. Потребовалось немало времени, очевидно, несколько часов, но что значит время для человека, восставшего из мертвых? Пока он работал, в мозгу ученого начали складываться основы будущей великой теоремы. Пифагор подозревал, что теорема будет касаться соотношения диагонали квадрата к его стороне.

Теорема о прямоугольном треугольнике гласила, что площадь квадрата, построенного на его диагонали, равна сумме площадей квадратов, построенных на двух его сторонах. Если эти стороны равны, то площадь квадрата диагонали равна двойной величине площади квадрата стороны. Другими словами, площадь квадрата диагонали и площадь квадрата стороны находятся в соотношении два к одному. Иначе говоря, соотношение диагонали к стороне можно назвать «квадратным корнем из двух».