Ранним вечером 12 июня термометр показывал температуру, типичную для идиллической Новой Англии, — восхитительные девяносто два градуса по Фаренгейту.

Площадь была запружена людьми — уличными торговцами, любителями пикников, завсегдатаями кафе, посетителями ночных клубов и кинотеатров. Дети радостно играли, ползая по упругим, как мармелад, скульптурам и забираясь под забавно танцующие кибернетические фонтанчики. Патрульные автономы — ползающие, прыгающие, ходячие, с самыми разными оптическими устройствами и улавливателями запаха спиртного, оснащенные распылителями обездвиживающей пены и насадками-рассекателями, выплевывавшими (и от кого только они этому научились?) жидкую банановую кожуру — бдительно охраняли мирный покой граждан, готовые в любую секунду приструнить распоясавшихся нарушителей общественного порядка. Восседая на своем компактном «СтритКэмеле» (кучи навоза были лишь малой ценой за еще один уровень безопасности), картину дополнял одинокий полицейский.

Бас и Дагни припарковали ее «гаучо-2027» — взятый напрокат электромобиль аргентинского производства — за несколько кварталов от Кенмор-сквер. До самой площади они добрались пешком, двигаясь в северном направлении через Ньюбери-стрит, и пока шли, вели разговор самого серьезного свойства.

— Изменчивость, Бас! Только изменчивость правит миром! Теперь мы все записали себя в буддисты, признавая изменение главнейшей ценностью. Нет ничего постоянного, нет никакого верховенства оригинала над копией, ничего стабильного в ту или иную минуту. Все варианты абсолютно равны. В этом и состоит суть протеобумаги. Неужели тебе непонятно? Твое изобретение подорвало значимость всех старых парадигм. Первые издания книг, подпись художника на холсте, первые негативы — все эти вещи теперь ровным счетом ничего не значат, и наше искусство призвано отражать эти перемены.

Бас попытался устоять перед натиском этих страстных, алогичных и жутковатых речей. (Он решил, что, доведенная до крайности, ее философия привела бы мир к полному изотропическому хаосу.) Однако новизна общения лицом к лицу с живым собеседником немного выбила его из колеи.

— Что-то я не совсем врубаюсь, Дагни. Протеобумага — всего лишь средство передачи и показа изображений. Содержание и значимость того, что передается таким образом, ничего не меняет, хотя бы потому, что поверхность, на которой появляется такое изображение, может в следующую минуту показывать что-то новое. Послушай меня. Допустим, я использую магазинную витрину, чтобы выставить в ней картины. Я своими руками меняю их каждые десять секунд. Это — аналог протеобумаги, правда, функционирующий крайне медленно. Неужели холст, который я решил выставить, изменится от того, что был помещен в витрину? Я так не думаю.

— Да чушь полная эта твоя аналогия! В твоем случае холсты по-прежнему остаются физическими предметами. А вот все, что содержится в протеогазете, было оцифровано и сделалось виртуальным. Когда происходит нечто подобное, неизбежно рушатся все стандарты.

Продолжая свой, скорее всего неразрешимый, спор, они наконец добрались до места назначения: здания с дисплеем из протеобумаги, на котором ядовито-желтым неоновым шрифтом было написано «Антиквариум». Дисплей постоянно чередовал картинки: на месте букв то и дело возникал какой-то морской змей, затем снова буквы. Перед входом выстроилась длинная очередь желающих попасть внутрь.

Вдоль очереди прохаживался какой-то высокий лысый тип и раздавал небольшие листовки — миниатюрную разновидность протеобумаги. Кто-то складывал их в несколько раз и засовывал в карман, кто-то сминал и бросал прямо на траву, где крошечные экранчики продолжали светиться разрушенной мозаикой информационных сообщений. Басу вспомнилось, как он в первый раз увидел, как кто-то небрежно смял страничку с его детищем, — тогда его это покоробило до глубины души. Однако он быстро смирился со столь бездумным использованием сказочно дешевого процессора и помимо мысли о том, что такое непочтительное обращение с протеобумагой замусоривает улицы, никогда больше не испытывал грусти, когда та летела в мусорную урну или на тротуар.

Повернувшись к Басу, Дагни в удивительно трогательном проявлении неподдельной искренности взяла его за руки.

— Давай прекратим этот ничтожный спор. Думаю, когда ты кое-что увидишь — знаешь, во время церемонии награждения показывают кучу самых разных видеосюжетов, — ты разделишь мою точку зрения. Или по крайней мере признаешь, что это веская основа для последующего обсуждения.

— Вообще-то обещать ничего не буду, но я открыт для любых дискуссий.

— Это мне и нужно. А сейчас иди за мной. Нам не придется стоять в этой бесконечной очереди вместе с толпой поклонников.

Дверь, ведущая на сцену, располагалась в задней части «Антиквариума» и охранялась модно одетым работником клуба, который без лишних расспросов пропустил их внутрь. До обоняния Баса донеслись запахи прокисшего пива, человеческого пота и всех мыслимых разновидностей «травки». На какой-то миг ему показалось, что он потерял ориентацию и не знает, где находится. Где он? Как сюда попал?

Однако Дагни быстро вывела его из этого состояния — она стремительно провела его через пустой танцпол, не дав времени посмаковать это свое jamais vu.

Пока они шли, Бас успел заметить экспонаты, благодаря которым клуб получил свое название. Похожее на огромную пещеру помещение было заставлено десятками огромных аквариумов. В них обитали жуткого вида искусственно выведенные создания, созданные по образу и подобию морских окаменелостей. Правда, истинная их родословная восходила к самым обыкновенным рыбам и ракообразным. Взгляду Баса представали то аномалокарисы, гонявшиеся за колючими галлюцигениями, то жутко покачивающие длинными безобразными шипастыми мордами опабинии.

Впечатление было такое, будто ему снится какой-то отвратительный кошмар. Весь сегодняшний вечер, начиная с утомительного спора с Дагни и до нынешней выставки сюрреалистических морских гадов, протекал отнюдь не так благостно, как он надеялся.

Одна группа рабочих в футболках с логотипом клуба рядами расставляла в зале складные стулья, другая — устанавливала на сцене кафедру и натягивала на стене позади подиума огромный экран из протеобумаги.

Прямо на глазах у Баса протеобумага ожила:

Под этими строчками красовалась карикатура, изображавшая знакомого занудного очкарика работы Хиршфельда (на втором веку жизни художник пребывал в полном здравии и продолжал активно трудиться в своем экзоскелете и Второй Коже).

Неутомимая Дагни потащила Баса в некое подобие раздевалки, битком набитой людьми, находившимися в разной степени раздетости и макияжа. Протиснувшись сквозь эту массу организованной толкотни, они попали в Зеленую Комнату. Атмосфера здесь была менее буйная, но более напряженная.

— Бас, я хочу представить тебя моим друзьям. Холланд Фландерс…

Бас пожал руку мускулистому молодому человеку в футболке и шортах, чьи голые руки, как начало ему казаться, источали из пор крошечные золотистые искорки.

— Крикет Ликлидер…

Миниатюрная женщина была одета в костюм из крокодильей кожи, напоминавший скорее боевое одеяние японских самураев, нежели вечернее платье. Время от времени она помаргивала холодными глазами рептилии. Бас так и не смог понять, были то контактные линзы или биоинженерная корректировка

— Роджер Мексикорн…

Длинноволосый и тощий молодой человек отличался бананово-желтой кожей, чем напомнил Басу обреченного на смерть альбиноса из фантастических романов.

— Лестер Шилл…

Бородатый, облаченный в строгий костюм мужчина на первый взгляд показался самым нормальным из друзей Дагни, однако эта уверенность рассеялась, как только он пожал Басу руку и тот ощутил отчетливое эротическое покалывание биоэлектрического имплантата.