Вот смысл и цель моей работы сейчас. За что я любил и люблю Николая Островского и преклоняюсь перед его книгой — это за то, что он имел Веру и ради этой Веры готов был быть нищ, гол, вшив и болен. Это, Боря, достойно уважения, что бы там ни блекотали по мансардам шизофренички с сигаретами и новоявленные пророки, у которых есть только слово: «Нет!». Но нет слова: «Я дам вам Истину».

Февраль 1975

Борька! В то утро, когда я положил в портфель твою рукопись, чтобы нести ее в журнал «Наш современник», умер Виктор Николаевич Болдырев. Ты был у него на Арбате. Седой, красивый, забыть ты его не мог.

Сам понимаешь, в тот день и десять дней после мне было не до твоей рукописи, ибо Витя был одним из самых близких мне людей. Понесу в понедельник.

На похороны прилетал Мифта, и мы договорились, что он от моего имени позвонит Максименко и вообще напомнит. И я напишу. Ибо не успел. Вот сейчас первый день за машинкой, своими делами заниматься не могу, занимаюсь делами ребят. Напишу ему сегодня.

Будь. Олег.

Куваева Галина Михайловна — сестра О. М. Куваева.

Пишу роман. Пишется плохо. Хочу найти какую-то сдержанную форму, без всяких словесных выкрутасов, но в то же время свободную и емкую.

Единственное, что мне сейчас надо, — это жить в какой-нибудь дыре, где меня почти никто не знает, и писать роман, который просится и есть идея верная. Но пока я ничего не сделал, кроме трех вариантов начала, и ни черта не сделаю, если не сменю обстановку.

Рвану на Темрюк. Буду купаться, загорать и писать роман, коронный свой номер, о котором думаю уже три года.

Август 1974

Но всякой медали своя оборотная сторона. Не попал я в Копенгаген, но зато пошел роман. Сделал самое трудное — написал начало и теперь знаю о чем речь.

Второй этот роман гораздо труднее — материал менее выигрышный и мысли в нем больше. На легком таланте тут не проскочишь, но силу в себе чувствую очень большую и, думаю, справлюсь.

Смысл романа в эпиграфе. Эти слова сказал когда-то древний мудрец Гиллель: «Если я не за себя, то кто за меня? Если я только за себя — к чему я?.»

Курбатов Владимир Сергеевич — журналист. Его знакомство с Олегом Куваевым состоялось зимой 1959 года в Левекском литературном объединении.

Октябрь 1963

Как и следовало ожидать, самое интересное на Врангеле было после тебя. С прилетом гусей мы ушли втроем в центр острова. Что там было! Такие навалились приключения. Но такое рассказывать не за бутылкой грешно. Может, когда свидимся, тогда. Очень смешно, понимаешь. Как мы все остались живы здоровы, до сих пор не пойму.

Из Эгвекинота Алика отозвали. По Амгуэме и дальше шли вдвоем с Серегой. Сплав был чудесный. Дул попутный ветер, и мы шли под парусом, как короли, первые сто пятьдесят километров и неделю скребли последнюю сотню. В одном месте ловили хариусов так: привязывали к нитке крючок, на крючок — кусок хариуса, потом забрасывали и вытаскивали. Всего 22 за полтора часа. Представляю, если бы там был, Старый Неврастеник, со своими снастями. А в общем то, наверное, ни рыбки бы не было. Рыба ведь существо глупое, переусложнений не любит.

Ноябрь 1963

Сделал пару рассказов. Один опубликовали. Второй где-то бродит. Подчистил книгу. Всего набралось девять листов. Когда она выйдет — один бог знает. Если вторая книга будет не лучше — брошу писать. Ключ для романа нашел.

Ноябрь 1963

Зиму буду жить в Магадане. Попробую серьезно работать Постановления в области идеологии оказали на меня (лично) большое влияние. Пора писать серьезно, хватит валять дурака. Модерн и прочие «измы» для серьезного дела бесплодны. Не тот путь. Возможно, это определенная мудрость возраста, возможно, влияние газет, я их очень тщательно изучал. Все идет как надо.

Апрель 1964

Моя книга выходит. Судя по всему, в 65-м выйдет вторая в Москве. В журнале «Москва» в пятом шестом (точнее — в шестом) номере будет статья. Похлопают по плечику. Где-то в июле — августе будет рецензия на книгу, обещают шибко положительную. Гранки книги им уже отосланы, только не сообщили, в каком журнале меня «заположили» кроме «Москвы».

Ну вот, как-то можно уже и уезжать отсюда будет. Какое-то подобие фирмы можно считать заложенным.

Апрель 1964

Ну, и самое главное, о чем надо сейчас переговорить, — это о «Валькумее». Вообще о «Валькумее» надо писать серьезно. Сам материал-то выигрышный, можно и взбрыкнуть, но ведь куча проблем была, да и внешнеторговые условия с оловом менялись и меняются, и конкуренция Иультина, и… Ну что тебе об этом говорить.

Не думай ты: «опубликуют не опубликуют» — пиши, как считаешь нужным и честным.

Ноябрь 1964

Знали мы, что есть дураки, есть подлецы, но их не так уж много. Так вот, когда за короткое время сталкиваешься с таким объемом бессмысленной тупости, жестокости, какого-то врожденного животного ехидства и при всем при этом огромная активность злого начала и пассивность добра — чертовски все это тяжело. Хорошо, что мне уже тридцать и установилось какое-то равновесие, основательность характера. Иначе, честное слово, застрелился бы. А сейчас ничего, просто возмужал. Работать надо — все остальное ерунда.

Ноябрь 1964

Я многое критически пересмотрел и в себе. Пора, пора переставать быть мальчиком, время «начинающего таланта» кончилось. Кончилось и время, когда и тебе прощают слабости и ошибки, и ты их себе прощаешь. Либо ты что-то есть, либо ты нуль. Это уже должно решаться.

Июль 1965

Ребятки. Понял я, что нет нам, пока нас таскают ноги, жизни без Севера, вот оно что. Вот что я понял и сейчас ночами гляжу в палатке при свете фонаря на карту Чукотки и плачу мутной теплой слезой, которая смешивается с моим потом и хилыми трупами здешних комаров. Нешто здесь комар? Вот у нас там комар. Настоящий комар, шурфовщик.

Сентябрь 1966

Не ехал (на Чукотку) по простой причине — надо было сдать книгу, потом замаячила следующая книга, а главное, я просто боялся попасть в обстановку бессмысленного анархизма. Книга у меня сейчас написана на 40 процентов хорошо, на 70 плохо, и дальше — никак. А сдать рукопись я должен не позднее декабря. Еще надо две повести. И я, дурак, живу часто не так, как надо, когда сдаешь книгу. Первая повесть пойдет, видимо, в трех номерах, в ней пять листов. Вторая вот лежит передо мной в расхристанном виде. В 68-м году я книгу издавать не буду. Буду писать роман.

Ноябрь 1966

О твоих литературных делах. Я позволю себе дать тебе пару советов.

Главное: забудь о том, что ты газетчик. Всячески вытрави из себя газетчика. Ты школьник из 10-го класса, которого переполнили впечатления, и он взял в руки авторучку. Ужасным образом следя за штампами.

Второе главное: прежде всего интересны твои личные мысли, твой личный взгляд на вещи. Ты видишь явление, факт, ты умный человек, болеешь за правое дело, и вот именно твой личный, для самого себя написанный, сокровенный взгляд и нужен.

30 ноября 1966

Смешно сказать, Володя, заболел я острой неврастенией, микстуры пью. Мысли скачут, по десять дней не могу работать, лежу как труп с книжкой на диване. Такова цена предательства по отношению к Северу, хотя ты сам понимаешь, это было и необходимо:

Но я-то знаю, никакие микстуры меня не вылечат, а надо мне лето поползать по кочкам, половить рыбку, двухстволку в руках подержать, тогда я опять на пару лет здоровый человек.

Я очень склоняюсь к мысли побывать у тебя на твоих вольных промыслах, но поступать придется по необходимости. Книга и прочее.

16 мая 1967

Где ты собираешься быть июль-август? Понимаешь, я вроде освобождаюсь и мне надо приступать к планированию лета. В общем-то вариант Эльгыгытгына, если он реален, — не столь уж плохо. Но у меня дела так, что в бесцельном шлянии по Певекам и Билибиным мне время лучше не проводить.