Через два дня Тумлук сдал, мне в аренду упряжку из шести собак, нарту, немного корма, подарил кухлянку, и я начал работать самостоятельно, без каюра, решив сделать как можно больше маршрутов, пока держится лед на губе.

Во время поездки к устью золотоносной реки Ичувеем случилась история, которая могла плохо кончиться, если бы не Таракан Иванович.

Я выполнил рейс и возвращался обратно холостым ходом, «срезав» юго-восточный угол губы. Стоял великолепный солнечный день, и меня неудержимо потянуло в сон. Собакам тоже надо было отдохнуть. Я выбрал место за уютным торосом, куда не доходили порывы ветра, разгрузил нарту, поставил ее набок и приколол остолом. Собаки улеглись. По существующим правилам полярной техники безопасности я возил спальный мешок — кукуль из шкуры зимнего оленя. В мешке было жарко, и я постепенно раздевался, лежа в мешке, а одежду складывал на нарту. Через полчаса я лежал в мешке уже совершенно голый. Кстати, это самый удобный, если не единственный, способ спать в кукуле. Проснулся я от дикого собачьего воя и увидел, что упряжка вместе с нартой уносится куда-то в Ледовитый океан. Нарта перевернулась «удачно», на полозья, остол валялся в снегу, на нарте уезжала моя одежда.

Я выскочил из мешка и бросился за собаками. Получалось довольно смешно: где-то во льдах Ледовитого океана бежал голый человек. Собаки уносились стремительно, и я на бегу стал соображать, что придется оторвать кусок от спального мешка, намотать на ноги, мешок надеть на себя и так выбираться к людям. И опять получалось смешно: каким чучелом я явлюсь на базу!

Зернистый снег жег подошвы, — наверное, я бежал очень быстро, но собаки бежали метрах в трехстах впереди еще быстрее.

Потом они все сгрудились, нарта с ходу наскочила сзади, раздался визг. Я понял, что опять проклятая нерпа вылезла из лунки и ветер донес запах, отчего собаки обезумели. Я подбежал уже метров на тридцать, как вдруг упряжка распуталась и устремилась куда-то на север. Около лунки остались выпавший торбас и рукавица. Я завопил что есть силы и тут увидел, что упряжка изгибается. Таракан Иванович изо всех сил упираясь, пытался повернуть обратно. Его быстро сбили, он тащился по снегу, поднялся вой, драка, все перепуталось, и мне удалось ухватиться наконец за нарту.

Среди «стариков» геологического управления в Певеке существовало недоверие к авиации. Самым надежным транспортом считались собственные ноги, затем трактор, затем самолет Ан-2. Вертолет же фигурировал как счастливый случай, неожиданный шанс. Никто в пятидесятых годах не строил план работы с опорой на авиацию. Я по молодости заложил в проект аренду вертолета для того, чтобы заброситься со всем грузом в верховья Чауна и оттуда сплавиться вниз на резиновых лодках.

Как ни странно, вертолет действительно прилетел к устью Чауна с опозданием всего на неделю. Летчики очень спешили, я быстро наметил им пункт высадки в предгорьях Анадырского хребта. Мы загрузили наиболее тяжелое снаряжение, палатки, продукты, двухместную лодку, каяк, электроразведочные катушки. С первым рейсом улетели Бекасов и двое рабочих. Вертолет вернулся через два часа.

Оказалось, что второй рейс они сейчас сделать не смогут: кончается бензин. Летчики заверили, что через три часа прилетят снова, и с тем убыли.

Через три часа их не было, их не было и через неделю. Партия не имела рации, и мы не могли, узнать, что случилось. Ко всему примешивалось беспокойство за ребят, заброшенных в горы, — они ведь ждали нас буквально через считанные часы. На Чауне начался паводок, и я боялся упустить его: с верховьев чукотских рек лучше всего сплавляться по большой воде. Стояли отличные весенние дни, солнце грело так, как оно греет только высоко в горах или на Чукотке. Мы целыми днями слонялись вокруг базы и смотрели в небо.

Вертолета не было уже десять дней.

И все-таки сейчас я рад, что случилось именно так. Потому что именно в один из этих дней мне довелось впервые увидеть розовую чайку.

«Я готов хоть раз увидеть розовую чайку и умереть», — заявил корреспондентам Фритьоф Нансен перед началом своего знаменитого рейда на «Фраме». Его мечта сбылась: он увидел несколько птиц, когда они с лейтенантом Фредериком Иохансеном выбирались к Земле Франца Иосифа после неудачного похода к полюсу.

Впервые розовую чайку добыла экспедиция английского капитана Джона Росса в 1823 году на Земле Мелвилла — обширном равнинном острове Канадского архипелага. Необычная раскраска птицы, загадочность ее происхождения породили настоящую сенсацию. В последующие десятилетия редким экспедициям удавалось видеть ее, и всегда только на севере, во льдах, или в равнинных областях за Полярным кругом. Постепенно розовую чайку возвели в роль своеобразного символа Арктики. Но ни одному биологу не удавалось видеть ее гнездовий, ни один человек не встречал розовой чайки в более южных широтах. Казалось, она круглогодично живет в Арктике, или, улетая, превращается в какую-то иную птицу.

Загадку розовой чайки удалось разгадать лишь в 1904 году известнейшему русскому зоологу Сергею Александровичу Бутурлину.

Будучи еще молодым человеком, он отправился искать розовую чайку в низовья Колымы, резонно рассудив, что искать ее надо там, где никто не бывал и где есть подходящие для чаек условия. Он нашел гнездовья розовой чайки на Нижне-Колымской низменности, и с тех пор эта низменность считается единственным в мире местом, где гнездится эта редчайшая птица. Любопытно, что зимовать розовая чайка улетает на север к разводьям, и является, таким образом, сугубо полярной птицей.

В один из вечеров я заговорил об этом с рыбаками, которые разбили становище рядом с нашей базой, и один из них неожиданно сказал:

— Да чо там! Она тут рядом гнездится.

— Не может быть, — твердо ответил я, свято веруя в прочитанное.

Пошли, — сказал рыбак.

Мы отошли от базы не больше километра. Низовья Чауна изобилуют мелкими тундровыми озерами. Из прибрежной осоки вырывались ошалелые утки. Кулики перекликались на всю тундру. В ржавой озерной воде суетились плавунчики. С сухих озер на противоположном берегу доносились гусиные крики.

Мы остановились у ничем не примечательного озерца. Стая маленьких чаек кружилась над нами. Ей богу, я не видел в них ничего особенного, необычным был только полет — чайки кружились в неровном, изломанном полете и совсем нас не боялись.

Дай-ка ружье, сказал рыбак.

Итак, на ладони у меня очутилась розовая чайка. Ее невозможно описать — слова здесь бессильны, так же как, вероятно, краски или цветная фотопленка. Перья на груди были окрашены в нежнейший розовый оттенок. Такой цвет иногда приобретает белый предмет при закате солнца. Клюв и лапки были яркого карминно-красного цвета, верхняя часть крыльев, особенно плечи, жемчужно серого или, скорее, голубоватого оттенка, и вдобавок шею украшало блестящее, агатового цвета ожерелье. Остальные чайки, ничуть не испугавшись выстрела, продолжали кружиться над нами. Я насчитал их семь штук. Они издавали тихие крики, ничуть не похожие на голоса других чаек, и теперь-то я уж видел точно — полет их был необычаен. Это был какой-то порхающий полет — так падает в воздухе оброненное птичье перо.

Спустя несколько лет в низовьях Колымы нам, можно сказать, довелось жить среди розовых чаек, но ничто не могло сравниться с первым впечатлением. Возможно, для этого надо чайку держать в руках, но в тот раз я дал себе слово никогда не стрелять в них. Эту птицу убивать невозможно.

На пятнадцатый день стало ясно, что с вертолетом что-то случилось. Между тем ждать больше было нельзя, решили идти в верховья Чауна пешком. Надо было преодолеть около ста пятидесяти километров весенней тундры, а главное, доставить груз. У нас имелась лодка. Самодельный фанерно-брезентовый «утюг» и подвесной мотор. Было известно, что Сергею Владимировичу Обручеву в 1931 году удалось подняться на лодке по Чауну до холмов Чаанай, то есть почти половину нашего пути. Но первая же проверка показала крайнюю неуклюжесть нашего самодельного судна и ненадежность мотора. Почему-то он упорно предпочитал работать на одном цилиндре и поминутно глох. Мы отобрали самый необходимый груз и уравняли его по рюкзакам. Получилось по двадцать восемь килограммов на человека. Кроме того, был еще рюкзак с понтоном, который весил тридцать шесть килограммов.