— Помогите! Убивают! Анька! Забери зверюгу! А-а-а-а!

Лорд тут же поставил на неё одну тяжёлую лапу и залился громоподобным победным лаем. Он понял, что сильнее этого человека, и потерял к нему всяческое уважение и интерес, переведя его во внутренней иерархии стаи на ступень ниже себя.

Аня, конечно же, в один момент загнала молодого и глупого пса в свою комнату, но изменить что-либо в его отношениях с бабушкой Настей уже никогда не смогла бы, даже при всём желании.

Полночи потом Аня отпаивает Настю чаем с валерьянкой и пытается объяснить, что Лорд просто невинно играл с ней. Всё бесполезно. Жить с собакой-убийцей баба Настя отказывается. И даже в коридор выйти боится. С трудом Ане удаётся её уложить спать прямо в кухне на старой продавленной раскладушке.

Утром баба Настя выставляет ультиматум: либо она, либо Лорд. Поскольку для Ани такого выбора никогда не существовало, приходится бабе Насте ехать обратно в деревню не солоно хлебавши и снова исчезать из жизни своей собаконутой внучки.

Этой же весной случается ещё одно знаменательное событие в жизни Ани. Она становится женщиной, причём хоть и достаточно причудливо, но именно с тем, с кем мечтала.

Иван бредёт по дороге к станции, ничего не видя вокруг. Слёзы застилают ему глаза. Все его предали. Все! Остался только один человек, которому он может довериться, — его тренер Виктор Арнольдович, вот такой мужик! Уж он-то не поверит этой страшной твари, пробравшейся в его дом и сумевшей всех запутать. Он ведь столько раз общался с его мамой, столько раз восхищался ею и говорил, как повезло папе Диме и Ваньке. Позвонить ему нужно срочно, но на мобиле нет денег, к тому же трубка давно благополучно села. Значит, нужно быстрее добежать до станции и позвонить ему в Питер из вокзального таксофона. Домашний и мобильный телефон тренера Иван помнил назубок.

Небо над посёлком моментально чернеет досиня, и из него стеной льёт страшный «африканский» ливень. Грохочет небо, будто бы взорвавшись в голове у Вани, и блестяще змеятся стволы молний, растущие прямо из исполинских туч, сожравших солнце. Но Ваня упорно не замечает буйства природы. Дождь так дождь. Гроза так гроза. Его сейчас вполне устраивает то, что его внутреннее состояние теперь соответствует происходящему вокруг. Все дачники разбежались с дороги, попрятались от грозной грозы кто куда, и он один шлёпает мокрыми кроссовками по мгновенно образовавшимся лужам. Не теряя темпа, Ваня взбегает на железнодорожный мост и опускается на перрон рядом со зданием вокзала. На перроне тоже пусто — только что ушла электричка, а следующая не скоро. Тех, кто её ждёт, ливень загнал под навесы и в помещение старого вокзала. Прямо на стене вокзала — таксофон в прозрачном пластмассовом капюшоне. Главное, чтобы тренер был дома. Иван идёт к кассам внутри вокзала, не обращая внимания на сочувственные взгляды. Достаёт из кармана шортов горсть мокрой мелочи:

— Мне карту для таксофона. Хватит?

Хватило. Теперь снова под дождь.

— Алё! Слушаю.

— Викторнольдыч! Это Иван Пугачёв! Здравствуйте!

— И тебе не хворать, Ванька! Ты чего там за пугачёвский бунт устроил?

— Я?

— Ну не я же? Мама твоя звонила, святой человек! Говорит, у тебя проблемы с милицией, дома не ночуешь, связался не понять с кем, когда успел-то столько всего за сутки? Ей, говорит, сказали, что в интернат тебя заберут, а это значит — конец твоей спортивной карьере. Ты что ж меня так подводишь, парень! Ну-ка быстро домой — извиняться перед мамой! Слышишь?

И этот предал! Трубка летит на рычаг. Потом ещё раз. И ещё! Наконец, рычаг погнут, а подлая трубка вырвана с мясом. Только этого мало. Кулаком по пластмассе вокруг автомата. Пластмасса крепкая, но покрывается после третьего удара сеточкой морщин. Кулаки в крови, но боли не чувствуется. Внутри больнее.

— Ты что творишь, щенок? Оборзели совсем, оскотинились! Бессовестные! А ну-ка прекрати немедленно, сукин сын!

Щенок? Сукин сын? Это он зря! Иван, не раздумывая, бьёт бросившегося к нему человека в челюсть. Тот падает. Лежит в луже, корчится от боли под проливным дождём. Пожилой, в старой заношенной военной форме, ставшей формой дачной, может быть, даже — ветеран. Стыдоба-то какая! Иван сгибается пополам, протягивает упавшему руку, лепечет извинения и получает жёсткий хлёсткий удар в нос. Искры из глаз! Кровь из ноздрей. Больно! И стыдно.

— Сучонок! Ты на кого руку поднял? Убью!

Бежать! Бежать! Только куда? Домой нельзя, к друзьям нельзя. Кругом предательство! А от себя не убежишь.

Снова через железнодорожный мост, снова по дороге к плотине. Дождь всё так же льёт. И снаружи, и внутри. Холодно и пусто. Ноги сами несут его к плотине. Щенок! Это про него! Сукин сын! Собачье отродье! Сколько раз он слышал эти обидные слова в разных вариациях!

Только что родившихся щенков дворняг топят для их же пользы, чтобы не мучились. Как мама ненавидела такие формулировки! Ханжество, двойную мораль! Как он любил свою маму! Ради неё он готов был терпеть любые оскорбления. Но её нет! Она пропала! А ему никто не верит! Вода струится вокруг него, и на расстоянии пары метров уже ничего не видно, кроме серых струй небесного водопада. Где-то за ними начинается река с говорящим названием «Водоворот» (Оредеж). Сколько раз, глядя на её бегущие воды, ему хотелось лечь в реку, сложив руки на груди, чтобы быстрое течение несло и несло его, пока не принесёт куда-нибудь далеко-далеко отсюда. Но всегда мешал подлый страх. А теперь его не стало. Место страха заняли боль и обида, а потом и они исчезли. Осталась только страшная, разрастающаяся изнутри пустота, заставляющая его бежать на плотину. Бежать вслепую, бежать на ощупь, бежать, чтобы прыгнуть из одной воды в другую. Исчезнуть в водовороте. Утонуть, как слепому щенку. Чтобы не мучиться. Чтобы помучились другие. Помучились совестью. Уж тогда они забегают. Пожалеют, что не поверили ему. И лейтенант ментовский, и Ян с Валериком, и тренер, и папа Дима. Папа Дима, он-то как мог предать их с мамой? Как?

Да к чертям их всех.

Иван уже на самой высокой точке плотины. Уже упёрся в заградительные перила. Осталось только перелезть через них и броситься в невидимые сейчас, бурлящие внизу пенные воды. Такому хорошему пловцу, как он, утопиться практически невозможно. Но он перехитрит своё тело. На секунду показалось, что кто-то мчится к нему сквозь дождь. Да пошли вы все! Иван выдыхает и бросается вниз головой с плотины, входит, как торпеда, в плотную серую голодную плоть реки, которая с радостью глотает добычу. А Иван в ответ глотает её безвкусную, неожиданно холодную воду, давится, задыхается, страх возвращается, а вместе с ним возвращается и желание жить. Жить, несмотря ни на что.

Иван понимает каждой клеточкой тела, что совершенно не хочет умирать, и пытается вынырнуть. Для него выплыть — пара пустяков. Но вокруг темно, ни черта не видно, дна он не нащупывает, где верх не понимает и мечется наугад. Через пару могучих гребков Иван больно врезается головой во что-то злое и металлическое, впадает в панику, разворачивается, но силы, как и воздух в лёгких, отчаянно кончаются, он уже не чувствует ни рук, ни ног. Страха тоже не чувствует. Только обиду на себя.

«Неужели всё? Как глупо». Сознание окончательно уходит, на прощание зафиксировав, как что-то больно тянет его за шею вниз. Или вверх. Теперь не разобрать.

Как и не ухватить что-то важное, что он только что видел. Такое красивое и интересное, сверкающее миллионами огней. Или нет. Кто-то говорил с ним и сказал то, что он так хотел услышать, а теперь забыл и ответ, и вопрос. Мама? Мама! Это ты? Я так соскучился…

Зачем его вырвали из её объятий? И где он вообще? Почему он стоит на четвереньках и его выворачивает речной водой прямо на песок? Вот дела! Он живой. Живой! ЖИВОЙ! На голове шишка, шея и спина расцарапаны. Горло у подбородка болит, как будто его душили его же шнурком с крестиком. Майки и кроссовок нет. Но он живой! Он же реально только что чуть не утопился. Главное, чтобы ребята об этом никогда не узнали! Застебут ведь насмерть! Мастер спорта по ватерполу чуть не утопился. Ивана снова выворачивает мутной речной водой.