Тем временем «Сергей Есенин» закончил разгрузку и высоко поднялся над причалом. У судна, освобожденного от традиционного, но нелепого ареста, был спокойный вид. Никаких следов столкновения заметить уже было нельзя. На дырки и вмятины в носовой части поставили изнутри цементные ящики, снаружи все было подкрашено, якорь, взятый напрокат с теплохода «Ола», занял положенное место в клюзе.

Отправляясь в суд, капитан оглянулся на судно и остался доволен им.

Судебный процесс начинался в здании Федерального суда на четырнадцатом этаже. В обширном холле перед помещением для заседаний лежали ковры, стояла модерновая легкая мебель, было много воздуха и искусственного света — в холле отсутствовали окна. Здесь уже толпился народ. Корреспонденты проявили неожиданную чуткость: не сбивались вокруг, не лепили импровизированных вопросов. Поснимали, конечно. И выбрали для печати потом снимок, на котором капитан стоит один, грустный, поникший, как бы сознающий свою вину и раскаивающийся.

Ждали около тридцати минут.

Было время подумать.

Адвокат Смит наставлял капитана Хаустова.

— Берд, адвокат компании «Ферри», — предупредил его Смит ровным, бесстрастным голосом, — лучший, пожалуй, адвокат Ванкувера. Постарайтесь запомнить. Когда мистер Берд чмокает губами — это означает, что ваши показания попадают в точку, то есть наносят вред его стороне. Если же мистер Берд начинает протирать очки, ото означает, что он видит противоречия в ваших показаниях и вы что-то путаете, то есть льете воду на их мельницу. Запомнили?

— Да.

— Обычно мистер Берд готовит все вопросы для перекрестного допроса заранее. Он заготавливает их впрок. Очень много. Очень. Его стиль — задавать вопросы изнуряюще долго. Он будет интересоваться вашим нравственным обликом, вашим общим и специальным образованием. Он может спросить у вас, что такое миля или почему узел называется узлом. И только после всего этого он перейдет к главным вопросам.

— Вы нарисовали жуткую картину, — сказал Хаустов.

— Она и будет жуткой, — невозмутимо сказал Смит. — И еще. При каждом вопросе он будет говорить: «Не смотрите на мистера Смита!»

— Я предпочел бы десять раз подряд пройти испытание баржой, — сказал капитан, — вместо десяти минут такого допроса.

— Что значит «испытание баржой»?

— Это значит находиться на самоходной барже-танковозе, когда ее поднимают с воды на борт судна при штормовом ветре и волне на открытом рейде где-нибудь у побережья Чукотки или Камчатки. Такие баржи у нас на Дальнем Востоке в свое время назывались «Зиганшин». За борт опускаются тяжеловески весом в семьсот пятьдесят килограммов — две стальные серьги. Танковоз входит в эти серьги своим ходом, прыгая метров по пять то вверх, то вниз. Два моряка стоят на танковозе и направляют серьги под брюхо. Их, эти серьги, еще распутать и раскрутить надо. Они ведь от перегрузок растянуты, а иногда и закручены. Ты в них вцепишься, танковоз вниз ухнет. Потом ты их опустишь, танковоз вверх летит, и ты морда в морду с гаком встречаешься. Видеть ничего толком не видишь, потому что глаза в соленых брызгах… Я, когда молодым капитаном был, пропускал «сквозь баржу» всех помощников, включая старшего… Я молодым много на свои плечи брал лишней ответственности. Сам и подъемом тяжеловесов руководил. И даже удовольствие от этого получал.

Ровно в десять секретарь суда не без торжественности пригласил в зал заседаний. В окна зала виден был порт и часть города. Крыши блестели от первого осеннего дождя.

Для свидетелей и публики отводилось рядов пять стульев, напротив располагался стол судей и возвышение для опрашиваемых. На стенах висели гербы канадских провинций.

Все расселись согласно расставленным заранее табличкам.

И встали по традиционному возгласу: «Встать! Суд идет!»

Вошли судья Стюарт и два его присяжных поверенных, оба пенсионеры, не юристы, а капитаны, капитан Эдди, в прошлом глава лоцманской ассоциации Западного побережья Канады, и капитан Маклиш.

Процесс начался с приведения к присяге технического персонала — секретарей, стенографисток, машинисток. Затем поклялся на Библии сам судья. Все это происходило без аффектации, по-деловому, но достаточно внушительно. В 10.20 был вызван первый свидетель. Им оказался полицейский капрал-фотограф. Он вызвал некоторое оживление в зале, когда выяснилось, что полицейский, делавший снимки пролива Актив Пасс, знать не знает, зачем и почему ему приказали их сделать.

С обычной аккуратностью капитан начал вести собственную сокращенную стенограмму процесса. Он и не заметил, что уже ведет запись вопросов и ответов в капитанской «морфлотовской» книжке. Он учился в школе без учебников и потому привык вести конспект. Он и в училище конспектировал все лекции.

Каждый из адвокатов обеих сторон имел традиционное право подвергать свидетелей перекрестному допросу и заявлять протесты по поводу вопросов, задаваемых другими адвокатами. Интересы адвокатов сталкивались. Характеры проступали сквозь тонкие костюмы кольчугой воли. Количество и качество воли выяснялось быстро через степень наглости и агрессивности.

Суть вопроса, связанного с фото Аллана Остина, заключалась в следующем. При взгляде на фото столкнувшихся судов простым взглядом всем делалось ясно, что столкнувшиеся суда находились очень близко от фотографа. Берег же острова Мэйн, маяк на мысе Элен и домишки индейского поселка — весь фон столкнувшихся судов — выглядели далекими. Так как фотографировал Остин с берега острова Галиано, от своего коттеджа, то из фотографии следовало: столкновение произошло на северной стороне пролива Актив Пасс. На этот оптический, или фотографический, или иллюзорный эффект попадались все. И судья Стюарт, который сразу решил закрепить фотосвидетельство графической экспертизой, и капитан Хаустов, который здорово повесил нос, когда увидел фото, и оба адвоката капитана. Трудно было предположить, что математический и графический анализ даст координаты места столкновения не у северного берега пролива, а точно в середине его. Обратная же прокладка пути парома от точки столкновения в середине пролива полностью проходила по южной стороне. И деться судье Стюарту от этих данных было уже некуда. Он сам назначил аналитика и принял фото Остина в виде одного из самых решающих объективных доказательств.

Аналитик рассчитал координаты и курс «Есенина» при столкновении по фото Остина. Курс получился 40-70 градусов. Это совпадало с курсограммой «Есенина».

Таким образом, нашу сторону устраивало все, что можно было выдавить из фото Остина, кроме его утверждения, что фото он сделал ровно через четыре секунды после столкновения. Уже тридцать секунд нас устраивали. Ибо относили истинную точку встречи судов на другую сторону пролива. Подтверждением того, что фото Остина сделано не через четыре секунды, а через тридцать, являлись буруны под бортом парома, которые означали наличие значительного движения парома бортом к воде, а такое движение паром не мог приобрести за четыре секунды после того, как «Есенин» начал всаживать свой форштевень в противоположный борт парома. «Есенин» должен был вспороть три палубы парома, сплющить автомобили и упереться в жесткий корпус «Королевы Виктории», чтобы сообщить парому заметное перемещение по направлению удара.

Остин же категорически настаивал на четырехсекундном временном интервале между моментом столкновения, замеченным им по облачку пыли над судами и звуку, и моментом, когда он вскинул к глазам аппарат и щелкнул затвором.

Во время перерыва к капитану Хаустову подошел старпом «Королевы Виктории» Киронн. Николай Гаврилович заговорил первым.

— Вы когда-нибудь берете лоцманов? — спросил у Киронна.

— Мы сами лоцманы. О, поверьте, Николай Гаврилович, — сказал Киронн, — рано-поздно у нас, моряков, исчезает последний детский романтизм и последнее честолюбие. И мы делаемся готовы работать в любой луже на пароме, чтобы только видеть чаще свою семью и иметь твердый заработок. И к вам придет такое время.