Количество и качество навигационных определений и состояние прошлой документации у всех канадских моряков вызвало открытое восхищение даже с оттенком профессиональной зависти.

Инспектор капитан Бурилл фактически предвосхитил буквально все вопросы, которые потом всплывали на суде, но сделал это в сжатой, без всякой воды, форме.

Переводчиком был Владимир Плешаков. Адвокат Стивс три-четыре вопроса инспектора отвел, заявив против них протест.

После капитана были допрошены: бывший вахтенный второй помощник Бурное (около 40 минут), старший помощник, старший механик, второй механик, третий помощник, рулевой матрос, боцман, впередсмотрящий матрос — на каждого по 10-15 минут.

Все время допроса подчиненных капитан находился в изоляции от них в соседнем помещении.

Капитана ждала радиограмма от заместителя начальника пароходства. Капитану предлагалось в связи с аварией немедленно проверить состояние магнитных компасов. Смысл этой радиограммы остался тайной для всех, кроме ее автора.

Ночью ему приснился дурной, что не удивительно, сон.

Он на палубе подходящего на приличном ходу к причалу судна. Он капитан этого судна, но почему-то швартует его с палубы. Уже пора давать «стоп» и реверс. Он идет к надстройке, чтобы быстро подняться на мостик к телеграфу, но не может найти трапа. В надстройке нет дверей, нет входа — сплошная стена. Он мечется подле этой стены и кричит. Причал надвигается все ближе. Наконец наверху показывается какое-то человеческое рыло. Он кричит: «Полный назад!» Рыло смеется. И судно с грохотом ударяется в причал и обрушивает его на себя.

Проснувшись, он встал с тяжелой головой, но сразу, в трусах и майке, занялся спортивной ходьбой по каюте, потом позанимался с гантелями, тщательно побрился и принял душ.

Свежая рубашка из мягкой льняной ткани и хороший галстук окончательно отделили его от неприятного сна. Он был уверен, что никакая самая дорогая нейлоновая рубашка никогда не сможет так помочь в тягостные моменты жизни, как способна это сделать натуральная ткань. Вероятно, это сохранялось в нем деревенское, донское детство.

За завтраком он не разрешил себе кофе, считая кофе вечерним напитком.

Позвонила Анна Ивановна Щетинина. Она пришла в Ванкувер на «Антоне Чехове» из США и, узнав о несчастье коллеги, решила его подбодрить. Анна Ивановна знала на собственной шкуре, какое состояние духа бывает у капитана после аварии, — в свое время она сидела на камнях на теплоходе «Менделеев» на Балтике.

— Старик Державин вас заметил и, в гроб сходя, собирается благословить, — сказала Анна Ивановна. — И вы еще молоды, и ваш Есенин был молод.

— Какой же я молодой? — спросил капитан, радуясь энергичному, уверенному и твердому голосу самой первой женщины-капитана в мире.

— В сорок лет-то? Конечно, молодой. Приду к вам обедать.

Он приказал накрыть обед в своей каюте, приготовил хороший коньяк и, выгладив брюки, встретил Анну Ивановну у трапа.

«Интересно, помнит она, как я сдавал ей гидрометеорологию?» — думал капитан, когда первая в мире женщина-капитан поднималась по трапу. В шестьдесят пятом году он заочно заканчивал Высшее мореходное училище и получил у Щетининой всего лишь четверку. Она спросила его о новой аппаратуре для приема факсимильного изображения синоптических карт по радио, а он, хотя и плавал уже двадцать лет, с такой новинкой на судах не встречался и начал плавать на твердом полу у стола экзаменатора.

— Если бы вы были курсантом у меня на курсе, — сказала Анна Ивановна тогда, — я поставила бы вам за основной ответ пять. Но вы капитан и должны знать все новое, что приходит на флот, раньше всех.

И влепила четверку. Это было неприятно, но правильно.

— Так, брюки глажены, и складкой можно точить карандаши, — с удовлетворением сказала Щетинина, поздоровавшись. — Жена на весь рейс наглаживает или буфетчицу эксплуатируете?

— Жена гладила, и с удовольствием, но только в период самой отчаянной любви. Теперь уже не гладит. Буфетчице свои брюки доверить не могу, когда в них надо перед иностранцами разгуливать.

— Сам, значит?

— Конечно.

— Любите такое занятие?

— Нет. Но я магнитофон включаю во время процесса.

— Бетховена или Глюка?

— Нет. Английские записи.

— Рационалист современного образца! — сказала Анна Ивановна, и не понять было — одобряет она рационалистов сегодняшнего образца или порицает.

Они выпили по рюмке коньяка и заговорили о деле. Его интересовало, достаточна ли точность расчета пути на циркуляции по формулам из «Капитанского справочника», или можно достать какой-нибудь учебник по навигации для военных учебных заведений.

Анна Ивановна сказала, что никаких особых формул не надо и точность достаточна. Она просмотрела его расчеты, график и таблицу скоростей нарастающего в проливе Актив Пасс приливного течения.

— У вас, Николай Гаврилович, видна хватка тщательного расчетчика-математика. Видно, что вы верите в результат своих математических операций и тогда, когда они относительно сложны. Обычно судоводители бегут уже от квадратного корня. И, даже произведя расчеты правильно, внутренне не доверяют им. Судя по вашей уверенной манере, вам не приходилось такими делами заниматься. Вы попадали в аварии?

— Знаете, вы, вероятно, уже восьмой человек, который интересуется моим аварийным прошлым.

— Лично я даю за одного битого трех небитых, — сказала Анна Ивановна.

— В министерстве, кажется, придерживаются другой точки зрения, — сказал капитан.

— Потому я и не в министерстве, — сказала Щетинина. — Потому я здесь с вами коньяк пью, но… но все это в последний раз.

— Как понять?

Старая женщина-капитан на миг потускнела. Она никогда не закрашивала седину. Она не собиралась и ничего скрывать из своих тягот или неудач.

— Знаете, Николай Гаврилович, я на Сиэтл из Японии шла, выбираемся из Внутреннего Японского, в тумане, конечно, и чуть было не столкнулись с англичанином. Разошлись метрах в трех — их полубак мимо моего крыла мостика продефилировал, как говорят, в совершенно непосредственной близости. И вот пришли в США, там к моему приходу встречу подготовили, откопали газеты старые — еще о первом моем туда приходе, фотографии, теплые слова, то да се, а в душе у меня липкий страх! В трех метрах разошлись! Снится, конечно, это безобразие. Все. Все, Николай Гаврилович, это мое последнее плавание. Стара стала — просто боюсь. Боюсь. Никогда не боялась так жутко, так неприятно. И страх и опасения всегда были, конечно, без них только дураки плавают, но теперь что-то другое…

Или она говорила все это, чтобы утешить аварийного капитана, показать ему, что и боги судовождения в нынешних условиях способны допустить сближение с другим судном на дистанции в три метра и чудом избежать катастрофы, или все это говорилось без всякой специальной цели — делилась Анна Ивановна с коллегой своим закатом. Она вспомнила, конечно, и своего «Менделеева», и как посадил его ее старший помощник, когда она на минуту спустилась к себе в каюту, а для женщины зайти на минуту в каюту все-таки требует немного больше времени, нежели для мужчины, и вот результат. Она прямо сказала, что всегда находятся на свете люди, которые радуются чужой беде, и что капитан «Есенина» должен быть готов к встрече с такими; что в самый тяжкий момент после аварии се, Щетинину, подло обманули товарищи с дока, чтобы нагнать сумму аварийного ремонта, куда поставили «Менделеева», и что и до сей поры есть у нее такие знакомые, которые попрекают прошлым несчастьем и таких долгопомнителей тем больше, чем выше они сидят.

Он обещал принять ее слова к сведению, но внутренне совсем почему-то не опасался таких последствий — уверен был в своей полной и абсолютной по всем статьям правоте.

Они выпили кофе, и Анна Ивановна сказала, что отдаст на «Есенина» своего старшего помощника, залог наши внесут быстро, арест будет снят и кому-то надо вести судно домой. Ее старпом уже дозревает до капитанских нашивок — пускай принимает судно, а она как-нибудь доберется домой и с тремя штурманами. Это на тот случай, если Хаустову придется задержаться в Канаде на суд. Очевидно, такой вариант уже был решен в пароходстве. Анна Ивановна только попросила капитана ввести старпома в должность на переходе «Есенина» из Ванкувера до Таксиса, поучить немного в этом коротком рейсе. Хаустов, конечно, согласился.