— Позволит ли мне первый консул в двух словах доказать невиновность моего друга?

Бонапарт пожал плечами, и Соль де Гризоль продолжил:

— Но если через пять минут вы признаете, что ваши газеты и полицейские отчеты ошибаются, а я говорю правду, что тогда?

— Я скажу… Я скажу, что Ренье — болван, только и всего.

— Так слушайте, генерал. Кадудаль был в Лондоне, когда ему попался на глаза номер «Журналь де Пари», в котором утверждалось, что он не покидал Францию и организовал банды в Морбиане. Он тут же сел на рыбацкое судно и приехал во Францию, на полуостров Киберон. Спрятавшись на ферме, на которую той же ночью должны были напасть поджариватели, он вышел из своего убежища в тот момент, когда главарь банды, присвоивший его имя, собирался подвергнуть хозяев фермы пыткам. Фермера зовут Жак Долей. Его ферма находится в Плескопе. Кадудаль подошел прямо к этому главарю и вышиб ему мозги со словами: «Ложь, Кадудаль — это я». Он просил меня передать вам, генерал, что это вы или, по меньшей мере, ваша полиция хотели обесчестить его имя, поставив по главе банд поджаривателей человека его роста, его телосложения, в общем, человека, которого можно было выдать за него. Он отомстил этому человеку, убив его на глазах сообщников и изгнав всех с захваченной фермы, хотя он был один, а их — двадцать.

— Все, что вы тут рассказываете, совершенно невероятно.

— Я видел труп, а вот показания двух фермеров, — Соль де Гризоль положил перед первым консулом протокол показаний, подписанный господином и госпожой Долей. — И с этой секунды он возвращает вам ваше слово и забирает назад свое. Он не может объявить вам войну, поскольку вы отняли у него все средства для обороны, он объявляет вам корсиканскую вендетту — войну вашей родины. Остерегайтесь! Он уже настороже!

— Гражданин, — вскричал Дюрок, — да вы понимаете, с кем говорите?

— Я говорю с человеком, который дал нам свое слово и получил наше, он был связан этим словом и не имел права нарушать его, так же, как и мы.

— Он прав, Дюрок, — признал Бонапарт. — Остается убедиться, правду ли он говорит.

— Генерал, когда бретонец дает слово!.. — взорвался Соль де Гризоль.

— Бретонец может обманываться или быть обманутым. Дюрок, приведите ко мне Фуше.

Десять минут спустя Фуше был в кабинете первого консула. Увидев его, Бонапарт начал издалека:

— Господин Фуше, где Кадудаль?

Фуше рассмеялся.

— Я мог бы ответить вам, что не знаю.

— Как так?

— А так. Я ведь не министр полиции.

— О, вы прекрасно знаете, что вы им были и будете.

— In patribus[72], значит.

— Мне не до шуток. Впрочем, как хотите, пусть in patribus. Но я сохранил вам ваше жалованье, у вас те же агенты, и вы отвечаете мне за все так, как если бы продолжали быть министром полиции фактически. Я задал вопрос: где Кадудаль?

— В данный момент он на пути в Лондон.

— Значит, он покидал Англию?

— Да.

— Зачем?

— Чтобы прикончить главаря банды, который присвоил себе его имя.

— И он убил его?

— На глазах двадцати его сообщников на ферме в Плескопе. Но вот же господин, — Фуше указал на Соль де Гризоля, — который может доложить вам обо всем, поскольку он почти присутствовал при этом событии. Насколько я понимаю, Плескоп — в двух с половиной лье от Орея.

— Как? Вы все это знали и не предупредили меня?

— Это дело господина Ренье, префекта полиции, он должен держать вас в курсе, а я — так, частное лицо, простой сенатор.

— Не зря говорят, — воскликнул Бонапарт, — что порядочные люди ничего не понимают в вашем ремесле!

— Спасибо, генерал, — нарочито бесстрастно ответил Фуше.

— Да будет вам! Не надо делать вид, что вам больше всего на свете хочется сойти за честного человека. Клянусь, на вашем месте я бы помолчал. Вы свободны, господин Соль де Гризоль. Как мужчина и как корсиканец я согласен на вендетту, которую объявил мне Кадудаль. Пусть он остерегается, я уже настороже. Но если его схватят, пощады не будет.

— Именно этого он и хотел, — с поклоном произнес бретонец и вышел, оставив Бонапарта наедине с Фуше.

— Вы слышали, господин Фуше: вендетта объявлена, ваше дело — оберегать меня.

— Сделайте меня опять министром полиции, и я буду вас охранять.

— Вы дурак, господин Фуше, хотя сами мните себя очень умным. Чем меньше вы будете министром полиции, по крайней мере, с виду, тем легче вам будет меня защищать, ибо никто не будет принимать вас всерьез. Кроме того, не прошло и двух месяцев, как я ликвидировал министерство полиции, я не могу восстановить его без повода. Избавьте меня от опасности — и я исполню вашу заветную мечту. А пока я открываю вам кредит на пятьсот тысяч франков из моих секретных фондов. Впивайтесь в него зубами, рвите когтями, а когда он кончится, скажете. Но самое главное: я не хочу, чтобы с Кадудалем случилось какое-нибудь несчастье, он нужен мне живым!

— Мы постараемся, но для этого он должен вернуться во Францию.

— О, будьте покойны, он вернется! Жду ваших сообщений.

Фуше откланялся, бросился со всех ног к карете и, скорее влетев в нее, чем войдя, крикнул:

— Быстро в особняк.

Добравшись до дома, он приказал:

— Пусть разыщут господина Дюбуа, и пусть он по возможности приведет с собой своего лучшего агента, Виктора.

Через полчаса они оба стояли перед Фуше.

Хотя г-н Дюбуа поступил в распоряжение нового префекта, он остался верен Фуше, но отнюдь не из принципиальных соображений, а из корысти: он прекрасно понимал, что Фуше ненадолго впал в немилость и что это не человек, а судьба, судьбу же вокруг пальца не обведешь.

Итак, он и еще трое-четверо самых опытных агентов остались на службе у Фуше и являлись к нему по первому зову.

Когда Дюбуа и агент Виктор вошли в кабинет настоящего министра полиции, они увидели на камине три груды золотых монет.

Агент Виктор, которому Дюбуа не дал времени переодеться, был похож на человека из простонародья.

— Мы не хотели терять ни минуты, — сказал Дюбуа, — и я привел вам одного из самых надежных людей в том виде, в каком застал его, когда получил ваш приказ.

Фуше молча подошел к агенту и принялся пристально его разглядывать своими косыми глазами.

— Черт возьми! — выругался он. — Дюбуа, это совсем не то, что мне нужно.

— А что вам нужно, гражданин Фуше?

— Мне нужно проследить за одним бретонцем, возможно, в Германии и наверняка в Англии. Мне нужен человек хорошо воспитанный, который сможет ходить за ним в кафе, клубы и даже в салоны. Мне нужен джентльмен, а вы привели убогого лиможца[73].

— У-у, — протянул агент, — такое не про нас. Кафе, клубы, салоны — это, извиняйте, не по нашей части. Вы мне подайте трактиры, народные танцульки, кабаре. Вот это по мне.

Дюбуа вытаращил глаза, но агент подал ему знак молчать. И Дюбуа понял.

— Не теряя ни секунды, вы пришлете мне человека, который сможет пойти на вечеринку к самому регенту[74]. Я дам ему все инструкции. — Фуше взял с камина два луи и протянул их агенту Виктору. — Возьмите, друг мой, вот вам за беспокойство. Если вы мне понадобитесь для работы в народе, я вас позову. Но прошу вас, ни слова о нашей встрече.

— Ни слова, — промолвил агент с тем же лиможским акцентом. — Вы меня зовете, ни о чем не просите и даете два луи за молчание. Нет ничего проще.

— Хорошо, хорошо, иди, мой мальчик, иди!

Дюбуа и агент снова сели в экипаж и уехали. Фуше нервничал из-за вынужденного ожидания, но он понял, что сам виноват, поскольку плохо объяснил, какого сорта человек ему нужен.

Как ни странно, но прождал он совсем недолго. Уже через четверть часа ему доложили, что пришел тот, кого он ждет.

— Я же приказал немедленно впустить сто, — раздраженно крикнул Фуше. — Пусть войдет!